Перехламок (ЛП)

Я скинул дергающееся тело с трубопровода и застрелил следующую крысу — облезлую, коричневую, с зачаточными глазами в плечах, которые слепо таращились на меня. Но следующая за ней, видимо, разбежалась перед прыжком, пролетела по дуге дальше и врезалась мне в грудь. На один жуткий миг она прильнула ко мне, царапаясь когтями и тыча мордой мне под подбородок, а потом я ее оторвал. Когда я попытался отшвырнуть ее, она извернулась и заграбастала полный рот моего рукава, и я почувствовал что-то мокрое на груди и ладони, где кожу укололи когти и иглы.

Извивающаяся тварь на конце руки заставила меня потерять равновесие, и на мгновение я зашатался в воздухе. Следующая крыса прилетела под тем же углом и врезалась мне в живот. Я настолько испугался мысли о том, что она вопьется в мои кишки, что засадил в нее с полдюжины выстрелов. Она скорчилась и упала, дымясь, и я тоже рухнул с трубопровода и приземлился на спину. Я пытался затормозить падение, раскинув руки, но они только задели стены, не зацепившись.

Болезненно-серая тварь на конце руки рычала и грызла рукав, пытаясь высвободить зубы из ткани. Остальные бросили ранец с инструментами и ринулись на меня, последние несколько спрыгнули со стены и вскочили на ноги, не сводя глаз с моей глотки. Я заорал, попытался встать и стал бешено палить из пистолета, удерживая их лишь благодаря сплошному огню. Мусор на полу перед их мордами начал тлеть и загораться от выстрелов. Крыса на руке выла и царапалась, пока мне не удалось собрать мозги в кучу и я сообразил ткнуть пистолетом ей сбоку в челюсть и разнести башку.

Пламя лизало мусор передо мной. Не такое-то большое, но дыма и света достаточно, чтобы купить мне чуть времени. Я не вставал и продолжал ползти назад. Интересно, что за грязь и паразиты сейчас попадают в мои рассеченные руки. Но это вопрос на потом. Если я умру завтра больным, я не умру сегодня съеденным. Я рискнул оглянуться и…

…и увидел, что позади тоже виден дым. Дым и свет. Мерцающий свет исходил из трещины в скалобетоне. Я услышал голос. Я точно его слышал.

— Эй там! Я выхожу! Фонарщик, я фонарщик!

Мне было плевать, как звучит мой голос. Я был ранен, меня преследовали, а боезапас заканчивался: на задней части лазерного пистолета мигал янтарный сигнал. Извиваясь, я продирался сквозь узкий ход, чуть не задушил себя перевязью двухцветника, но выкрутился из нее и продолжил ползти. Хоть зубами ее разгрызть, только бы высвободиться отсюда.

Я оказался лежащим на спине на голом металле, зажмурил глаза, глотая воздух. Между вдохами я выговорил:

— Поверьте, люди, я так рад…

Потом чьи-то руки рывком подняли меня. Они обращались со мной без нежностей. Они были большие, мощные, костистые, и они схватили меня за волосы и откинули голову назад.

Первое лицо, которое я увидел, открыв глаза, было вялым и обвисшим. Глаза — две мокрые красные дыры, окаймленные коростой. Верхняя губа была завернута наверх и атрофирована, под ней виднелись зеленые беззубые десны.

— Есть снаряга! — сказало оно. Деформированный рот делал речь гнусавой. Озираясь в отчаянии по сторонам, я увидел другие лица, которые эхом повторяли эти слова. Святый ссаный красный Искупитель, что это были за лица.

Серая плоть, желтая плоть, белая как воск плоть. Глубоко посаженные глаза, отвратительные блестящие скопления глаз, полное отсутствие глаз или глаза, пульсирующие под пронизанной венами кожей. Атрофированные черты, язвы как кратеры, рты как раны, рты как присоски, рты как звериные пасти, недостающие зубы, бивнеподобные зубы, рога, хоботы, горловые мешки. Гигантская рука, которая держала меня за грудки, топорщилась темно-зелеными чешуями.

— Есть снаряга, — задумчиво проговорило обвисшее лицо, а потом расплылось в ухмылке. — Есть снаряга, есть мясо!

Оно начало орать, и вся его резиновая морда задергалась, а короста вокруг глаз потрескалась и засочилась гноем.

— Есть снаряга, есть мясо! Есть снаряга, есть мясо!

Меня нашли падалюги.

5: ЕСТЬ СНАРЯГА, ЕСТЬ МЯСО

Есть снаряга, есть мясо. Можете даже не гадать, какая фраза пугала меня больше.

Они связали мне запястья и обмотали голову чем-то влажным. Шкура или кишка, судя по тому, что эта штука наполняла мои легкие зловонием всякий раз, как я вдыхал. Я пытался двигать лицом так, чтобы обмотка сползла и я мог бы что-то увидеть. Да, я мог бы, если бы у меня получилось. Не знаю, который из грязных падалюг занимался моей головой, но он слишком туго завязал глаза, и единственным способом проделать щель выше рта было бы потыкать в обмотку языком. Лизнуть эту наполовину выделанную дрянь было поганой мыслью, но еще поганей был невероятной силы приступ тошноты, который эта мысль вызвала. У меня даже начались рвотные позывы, я извивался и хватал ртом воздух сквозь обмотку, но потом стиснул зубы и взял себя в руки.

Без понятия, где мы находились. Они крепко стукнули меня, когда связали, и я не знаю, сколько времени понадобилось, чтобы я смог уцепиться за один из проплываюших мимо островков сознания и прийти в себя. Меня набросили на спину тому здоровому засранцу, который схватил меня, когда я выбрался из крысиной норы — набросили как плащ, так что мои связанные запястья свисали перед его шеей.

Высвободиться? Ха. Я попытался согнуть ногу и проверить, чувствуется ли еще нож в сапоге, но у меня не вышло найти подходящую позицию. Я оказался достаточно храбр или глуп — и еще слишком смутно понимал происходящее, чтобы сказать, то или другое тут сработало — чтобы попытаться согнуться пополам и врезать чешуйнику коленом в спину. Может, почки ему отбить или еще чего. Пару раз мне даже удалось, но колено лишь упиралось в пластины и гребни на его шкуре.

Мы остановились. Я повис на онемевших руках, а он что-то прохрюкал. В ответ послышалась еще пара рыков на этом лающем падалюжном наречии. Потом мой скакун откинулся назад и врезался мной в острые грани двутавровой балки. Я завопил, и он приплющил меня еще раз. В грудь и живот впились зубчатые чешуи, а в спину — неровная сталь балки. Каждый мой крик сопровождался довольным воем и гоготом со всех сторон, пока их не перекрыл другой голос, более резкий и грубый. Он рявкнул и заставил их всех снова двинуться в путь. После этого я шевелился как можно более незаметно и пытался принять позу, в которой не выворачивались бы руки. Может быть, если он перестанет чувствовать мои движения, то подумает, что я снова вырубился. Это было единственное, что отдаленно могло сойти для меня за преимущество.

Чешуйники. Так их называют, этих больших мутантов, которые порой бродят с толпами падалюг. Глубоко на дне улья, в адских слоях отходов, где все настолько густо отравлено, что ничего чистого не выживет, вот там они и сидят сами по себе, пока падалюги не выманят их, чтобы драться. Йонни рассказывал, как в молодости охотился на них близ Потерянной Надежды. Говорил, что чешуйники нашли какое-то свое равновесие с токсинами, которые искажают тебя, а потом добираются до твоих детей, а потом ты уже внуков своих не узнаешь. Чешуйники стали другими существами, живущими внизу, в химических отстойниках и полной тьме. Я содрогнулся от этой мысли. Никогда мне не хотелось углубляться ниже Перехламка.

Мы снова остановились, и меня грубо сбросили в пыль. Лежа, я попытался перевести дух. Хотелось бы мне сказать, что я уже размышлял, как высвободить руки или встать на ноги и, по крайней мере, умереть, сопротивляясь. Вместо этого мои мысли бегали во всех направлениях, как крысы в той двойной стене, где, возможно, меня ждала бы лучшая смерть. Крысы не свежуют и жарят своих жертв заживо ради развлечения.

Я уныло спросил себя, почему еще не чувствую запах костра или острие ножа. Они ж, наверное, голодны. Мне вспомнилась рука, которую я видел на дороге Тарво. Они уже были настолько голодны, что съели по меньшей мере одного из своих. А им ведь наверняка не хватило одного костлявого падалюги. Но пока ни один меня даже не куснул. Может быть, я — чья-то личная собственность, слишком ценная, чтобы причинять вред. Пока что.