Страница 96 из 116
Новая община, именуемая Георгиевской, полностью называлась общиной имени Святого Георгия. Вспомним первоначальное название общества Красного Креста в России — Общество попечения о раненых и больных воинах. Значит, общество покровительства, помощи, а покровителем русского воинства издавна считался святой Георгий. В очерках истории медицинских учреждений Петербурга, в разделе, где перечисляются больницы и амбулатории Красного Креста, указан адрес Георгиевской общины и дано описание того, чем она располагала. Община находилась на Большой Гребецкой улице, на Петербургской стороне, и имела больницу на десять коек, амбулаторию и помещение для шести сестёр. В последующие годы адрес общины и больницы менялся не раз, масштабы их росли, но тогда, в 1870 году, всё начиналось так...
Исследования о Тютчеве содержат лишь одно упоминание о Георгиевской общине — комментарий к четверостишию поэта на французском языке. Стихи написаны в связи с решением Марии Фёдоровны стать сестрой милосердия в Георгиевской общине. И далее — ссылка на запись в дневнике Марии Фёдоровны, о которой я уже упомянул.
Четверостишие выражает отношение Тютчева к решению Мари:
На первом месте — каламбур в игре слов. По-французски сестра милосердия буквально: серая сестра.
Сёстры Георгиевской общины, в отличие от своих предшественниц, крестовоздвиженок, носили не коричневую, а серого цвета форму. Можно представить, как Фёдор Иванович однажды увидел свою дочь в непривычном платье, и тут же его острая способность вывести мысль из яркого зрительного или чувственного впечатления удачно обыграла режущий глаз диссонанс в цветовой гамме: нежное, розовое лицо Мари и — нате! — строгое серое одеяние. Ясно, что недоразумение. Но — заметьте — недоразумение глубокое и непостижимое. Вслед за игрой слов как бы вопрос самому себе: что это — серьёзно?
Представляю себе не раз и до этого дня возникавшие в доме разговоры Марии Фёдоровны и Николая Алексеевича об общине, о комитете попечения о раненых, их встречи с Боткиным и всё иное, что предшествовало моменту, когда Мари станет медицинской сестрой. Фёдор Иванович, погруженный в свои дела, наверное, улавливал суть разговоров, но вряд ли вникал в них глубоко. Нужен был именно какой-то зримый, эмоциональный толчок, чтобы переключить всё его внимание от собственных забот к заботам дочери. И вот «недоразумение — глубокое и непостижимое!».
Мы уже знаем о твёрдом упорстве Марии Фёдоровны накануне свадьбы. Вероятно, тогда Тютчев впервые составил себе ясное представление о её натуре. В последующем — и мы это тоже увидим — отец не раз будет подчёркивать эту черту характера своей дочери. И будет считать это качество серьёзным препятствием для того, чтобы повлиять на Мари в том смысле, в каком он сам будет убеждён. Вот почему, явно не одобряя решение дочери стать сестрой милосердия, вернее, первоначально не понимая даже мотивов её поведения, Тютчев находит возможным прибегнуть к единственному для него способу высказать своё отношение к случившемуся — иронии.
Из всех детей Тютчева Анна и Мари, вероятно, наиболее полно унаследовали те качества своего отца, которые лучше и точнее всего можно назвать душевной и психической организацией. Речь идёт об остроте ума, умении проникать в глубину жизненных явлений, наконец, о доходящей порой до беспощадности к себе высокой совестливости. Однако качества эти проявлялись у старшей и младшей дочерей в различных комбинациях. Существо этого различия, на мой взгляд, можно представить себе так. Обе с ходу, тут же составляли точное суждение о явлении, но Мари начинала действовать в соответствии с возникшими убеждениями, Анна уничтожающе точно продолжала это явление анализировать. В общении с Анной Тютчев испытывал двойное удовлетворение: ощущение полного духовного родства и чувство уверенного покоя. За Мари он боялся, как боялся за самого себя, — она могла поступить и поступала так, как считала нужным, начисто отвергая все кем-то уже принятые и сложившиеся условия.
Вслед за вступлением Мари в Георгиевскую общину, которое в конце концов можно было понять как заботу о лечении мужа, другое её решение, которое последовало за первым, заставило отца ещё серьёзнее обеспокоиться. Мари вдруг объявила о желании открыть на свой счёт и содержать в Овстуге школу для крестьянских детей. И не обычную, приходскую, а образцовое двухклассное училище с пятигодичным сроком обучения.
Из документов Брянского областного архива картина рисуется так. Десятого февраля 1871 года волостной сход крестьян Овстуга и окрестных деревень принял решение открыть свою школу. Для содержания её постановили собирать ежегодно с каждой души по двадцать копеек, а всего с 1223 душ — 244 рубля и 60 копеек. Земская управа, осмотрев здание, в котором овстужане намеревались устроить школу, дала заключение, что только на ремонт дома потребуется около тысячи рублей серебром.
Наверное, Мария Фёдоровна узнала об овстугских хлопотах из телеграммы, которую могла получить от управляющего имением, потому что уже 14 февраля она сообщает в письме брату Ивану в Смоленск:
«Я поручила Мамаеву на мой счёт устроить сельскую школу в Овстуге, то есть отделать бывший дом Василия Кузьмича и подготовить всё к нашему приезду. Я хочу устроить это в память Николая Ивановича и насколько возможно обеспечить существование школы. Учителя мне уже обещал Делянов от ведомства министерства народного просвещения, и я убеждена, что стоит только начать — через несколько лет крестьяне сами не захотят оставаться без школы».
Здесь надо кое-что пояснить. В декабре 1870 года умер брат Фёдора Ивановича — холостяк Николай Иванович. Конечно, первой мыслью явилось желание связать доброе дело, которое предприняла Мария Фёдоровна, с памятью дяди, любимого всеми в семье.
Н. А. Мамаев, отставной штабс-капитан, сменил на посту управляющего имением Василия Кузьмича Стрелкова, который долгие годы был хранителем имения. Деревянный дом его требовал основательного ремонта и перестройки. В документе, хранящемся в Брянском архиве, по этому поводу сказано:
«Дочь Тютчева, жена флигель-адъютанта, капитана I ранга Мария Фёдоровна Бирилёва, желая способствовать распространению грамотности, принимает на себя единовременные издержки на перестройку дома под училище, со всеми строительными материалами, а также на снабжение школы училищными принадлежностями».
Но это — только единовременные издержки. Мария Фёдоровна берётся стать попечительницей училища, а значит, обязуется из года в год содержать его, постоянно обеспечивать школьными принадлежностями, дровами и освещением, оплачивать содержание персонала... Тут уже речь не об одной тысяче!
Из дневниковых записей мы знаем, что Мария Фёдоровна получала из Овстуга, с сахарного завода, денежные переводы.
В год выходило всего пять-шесть сотен рублей. Ясно, что, прежде чем решиться открыть школу, надо было обсудить вопрос с мужем: откуда взять деньги? И не только большую сумму, которую следует выложить сразу, но и то, что необходимо ссужать ежегодно.
Жалованье Бирилёва, даже когда в конце 1871 года он получил звание контр-адмирала, составляло, как явствует из его послужного списка, 4122 рубля в год, иначе — примерно по 340 рублей с небольшим в месяц. Можно неплохо жить, но не шиковать. Любознательных могу отослать, например, к стоимости в то время тарелки стерляжьей ухи — 3 рубля. Коротко говоря, речь шла о том, чтобы из семейного бюджета, который не просто уходил на жизнь, но на беспрерывное лечение Бирилёва, поездки, выделить изрядное содержание на школу. Такое не решишь в течение одного-двух дней.
А договориться об учителе с товарищем министра просвещения И. Д. Деляновым? Это ж не просто направить кого-то в забытый Богом Овстуг — и никаких после этого забот. Надо было изыскать ему жалованье из государственной казны, как бы мы сегодня сказали, отыскать свободную штатную единицу. Тут на составление одних прошений да хождений по инстанциям уйдёт уйма времени!