Фетнәче. Мятежник

Глава Девятая

Русский стан был полон огней, движения и суеты. В густеющей тьме, подсвеченной пламенем костров, скрипели полозья саней, щелкали кнутами возницы, ржали отчаявшиеся лошади, тяжело дыша топали колонны ратников и зычно покрикивали их начальники. На причалы сгружалась конница вперемежку с повозками, бочками и ящиками, подтягивались орудия и боеприпасы, подвозились мясо и хлеб, свежеприбывшие копейные роты проходили смотр, сновали и беспокоились командиры, пушкари проверяли на исправность свои единороги и бомбарды, стрельцы чистили и надраивали аркебузы и пищали, а знатоки подкопных дел приклеивали свечки и фитили к потаенному множеству пороховых зарядов. Войско готовилось к повторному приступу.

Все они робели, каждый по разному, но всех их холодил страх и желание избежать печальной участи многих тысяч их соратников, погибших при штурме Казани два дня назад. Однако, больше всего их обуревала жадность. Взирая из грязи окопов, траншей и редутов на богатый, столичный город каждый из них мечтал ворваться туда и увести в полон хотя бы парочку местных жителей, а если повезет, то прихватить пригорошню драгоценных камней и кошель золотых монет впридачу. Каждый из них запомнил царевы слова: "Все в городе ваше. Отдаю вам Казань на шесть дней. Мужского пола всех истребите, женщин и детей используйте по своему усмотрению. Везите оттуда все, что пожелаете." Вожделение зажгло их сердца, делая их бесстрашными и жестокими, прыткими и расторопными. "Вишь как, дело нешуточное," гутарили они, греясь у костров. "За один рубин или изумруд мне на нашем рынке продадут корову или коня, за пару алмазов я построю избу да еще прикуплю землицы, а с капиталом в сто золотых кругляков выйду я в купеческое сословие!" "Да, богатство на дороге не валяется," по-хозяйски рассуждало воинство, точа свои пики и сабли, и поглядывая на недоступный город. "Богатство -то оно там. Вот ужо мы его оттуда достанем - ни выроним и ни растеряем, будьте спокойны!" Они грозили кулаками притихшей и сумрачной столице.

Ритмичный скрежет брусков о железо, гогот, крики и брань ратников легко проникали через ковровые стенки шатра и отвлекали внимание царя. Он сидел понурый, поджав свои ноги под резной трон персидской работы, всегда сопровождавший его в походах, и выслушивал донесения гонцов и военачальников. По обе стороны от него с бердышами на плечах, в медвежьих шапках и длиннополых красных кафтанах с высокими воротниками стояла охрана из дворян. "Предлагали мы вчера хану сдаться, не захотел," молвил царь. "Татары по городу похаживают, надо мной насмехаются и всякое грубиянство мне оказывают. Не потерплю!" Он поднялся и резко выпрямился, на бледном лбу угрожающе вздулись синеватые жилы. Его парчовое одеяние заколыхалось, левая рука в красной рукавице, крепко сжала костяной посох, правая вытянулась на восток.

"Ты, Семен Шереметев," наставлял Иван IV, склонившегося у его ног князя, "как на заре пропоет труба бросайся со сторожевым полком на Муралеевы ворота. Ты, Василий Серебряный," обратился он к коленопреклоненному сановнику слева от него, "как только зажигальщики взорвут подкопы под рекой, поведешь полк правой руки на ханский дворец. Полк левой руки штурмует посад. Опосля мы взорвем третий подкоп и устрашим басурман. Стену и палаты позади разметает. Tатарове закручинятся и заплачут. Поделом им!" Он стукнул посохом об пол. Черты лица его исказились гримасой, на скулах появились красные пятна, в глазах зажглись огоньки адской злобы. "Большой полк атакует с юга," продолжал он, совладав с гневом. "Осадную башню к утру собрать и поставить напротив Арских ворот. За все спрос с Горбатого-Шуйского, он воевода строгий и смекалистый." Услышав свое имя главнокомандующий поклонился. Он стоял у входа в палатку, расставив измазанные глиной сапоги, ширококостный и приземистый, в немецких латах, с пистолетом и двумя кинжалами заткнутыми за пояс, на бедре его висел тяжелый кавалерийский палаш. "Дозволь, государь-батюшка Иван Васильевич, слово вымолвить," Горбатый-Шуйский прижал ладонь к сердцу, "не изволь беспокоиться, кормилец, исполним твою волю царскую и изгоним завтра ворога из Казани." Морщины обозначились на его грубом и жестком лице. "Знаем мы вас, словоблудов," забрюзжал Иван. "Все вы охотники по пирам ходить да песни слушать. В третий поход мы сюда пришли, а Казань-то вон стоит, целехонькая." Он сладко зевнул и зажмурил глазки. "Пошли все вон, мы почивать будем." Торопясь, толкаясь и наступая друг другу на ноги царедворцы поспешно выбежали. В минуту шатер опустел; под присмотром дежурного боярина спальники уложили царя на разостланную постель и две пригожие юницы, чесальщицы пяток, кланяясь до земли, приступили к ночным обязанностям. Снова мироздание превращалось в идиллию, баюкая и ублажая властелина. Вскоре услажденный прикосновениями и поглаживаниями Иван задремал. Во сне он видел себя въезжающим в крепость на белом коне. В его мечтах Казань пылала, дым застилал небо, трупы громоздились до самых облаков; он громко смеялся над неуклюжими городскими старшинами, склоняющими перед ним свои знамена. Хан Ядыгар и его семья распростерлись у ног победителя. Обливаясь слезами горючими они ожидали своей участи. Усмехнувшись погрозил Иван своей холеной ручкой и внезапно ощутил болезненный пинок в зад. Величайший открыл глаза. Это был не сон! Возле его кровати стоял живой татарин! Он не выглядел истощенным, сломленным и смиренным, какими Иван IV представлял казанских татар после сорокадневной осады. Наоборот, нарушитель покоя был здоров, опрятен и даже дерзок. Костюм мурзы облекал его сухощавое, стройное тело. Он гордо и высоко держал свою голову, увенчанную соболиной шапкой, а взгляд его черных, колючих глаз прожигал Ивана насквозь. Царь осмотрелся в поисках помощи, но никого не нашел. Шатровый отсек освещали полусгоревшие свечи в канделябре и пламя переносной печки. Ни девок-чесальщиц, ни челяди, ни тем более охраны видно не было. Величайшего оставили одного! Какое безобразие! Его драгоценная особа трусливо задрожала, но все же, собрав все силы, он попытался крикнуть, "Как, ты холоп, посмел в царскую опочивальню вломиться?!" Но голоса у него не оказалось! Он лишь беззвучно открывал рот и вылупливал глаза, как усатый пескарь, выброшенный рыбаками на берег. Следующим пинком Ахмет сбросил Ивана на пол, обошел кровать и наступил сапогом на шею противника.

"Ты - порождение негодяев," Ахмет наклонился ближе к Ивану IV и плюнул ему в лицо. Слюна повисла на брови, переносице и левом глазу, мешая ясновельможному смотреть. Украдкой он утерся, но внимательно слушал и накрепко запоминал. Ахмет произносил каждое слово громко и отчетливо. "Я знаю, почему ты стал убийцей и развратником. Ты психопат. В иной обстановке ты был бы нормальным, хорошим человеком. Однако, ты, высокорожденный, с детства вырос в страхе за свою жизнь. Ну, и нравы у вас при царском дворе! Русская знать, твои кровные родичи не знают ничего другого, кроме яда и предательства. В борьбе за власть вы травите друг друга клеветой, ртутью и мышьяком. Бояре отравили твоего отца Василия III, а сейчас кормят отравленными яствами твою жену Анастасию." Иван пискнул и удивленно дернулся под его сапогом. Ахмет пояснил, "Твоя жена зачахнет и умрет через пять лет, бояре отравят твоих последующих шесть жен, потом они возьмутся за тебя. В 50 лет ты станешь дряхлым, морщинистым, беззубым стариком. Твое правление - нескончаемое бедствие для твоей страны. Оно хуже чумы, войны или моровой язвы. Ты казнишь своих верных слуг, ты превратил свой народ в бессловесное стадо рабов, ты привел в запустение целые области. Твои свирепые страсти уничтожают инакомыслящих, разрушают хозяйство и торговлю, вырубают из генетического фонда самых независимых и талантливых, оставляя для потомства лишь покорных и неповоротливых. Ты предтеча советской власти. Через 400 лет после твоей кончины появятся подобные тебе негодяи. Их имена Ленин и Сталин. Эти дьяволы, как и ты, огнем и мечом пройдут по своей стране, уничтожая народ и его веру. Поразительно, что забывчивые и всепрощающие русские уважительно назовут тебя "Грозным", хотя подобающая твоя кличка - "Беспутный и Кровавый". Так же поразительно, что памятники и постаменты твоим мерзопакостным подобиям - Ленину и Сталину - даже 100 лет спустя после разоблачения их преступлений будуть "украшать" площади и скверы городов. Видно никому до палачей дела нет." Ахмет поднял голову и прислушался. "Уходи с земли нашей. Если нет, то я тебя со света сживу." Он снял свою ногу с тела поверженного врага. "Поднимись. Причешись. К тебе идут твои слуги. Они тебе доложат, что твоя армия не боеспособна." Ахмет отступил в сторону и медленно растворился в воздухе. Только тогда в углу обозначился присутствующий в комнате дежурный боярин. Он был бодр и свеж и не подозревал о случившемся. Он бросился поднимать лежавшего на полу государя и усадил его на кровать. Его господин ошеломленно поводил глазами в поисках своего обидчика. "Впредь офицерский пост учредить в моей опочивальне," прошамкал Иван, ощупывая свою шею. Она распухла, ныла и повернуть голову было трудно. "Пустите меня к государю Ивану Васильевичу," послышался знакомый голос. "Ваше высочество, к вам князь Шуйский с важным известием просится," доложил из прихожей ливрейный холоп. "Зови," Иван переступил через упавшие портки и нырнул в кровать, натянув до подбородка одеяло.