Пятерка

— Есть в зале врач?

Тру и Берк отошли, и Кочевник вдруг оказался прямо перед Ариэль. Он смотрел на нее и чувствовал, как кривятся губы в сухой улыбке восхищения. Про Джереми Петта он не понял, про девушку тоже, как и про песню и про все, что она значит, но понял, что может в Ариэль влюбиться, если себе это позволит.

И это, быть может, уже наполовину произошло.

Он потрогал подбитый глаз, потом постучал пальцем по носу.

— Кажется, мы с тобой слегка в родстве.

Кто к кому потянулся первый? Слишком близко они были, чтобы понять.

Он ее обнял, и она к нему крепко прижалась, и он понял, что плачет, просто небольшие слезы капают из-под крепко зажмуренных век, потому что очень, очень прискорбно, что такое страшное с ней случилось, такое, что душу наизнанку выворачивает. И хотя — слава Богу — диджей не овладел ею, но она соприкоснулась с уродством этого человека, со злобой, вылепленной из его страданий, какова бы ни была их причина. Но таково устройство этого мира, и от него Кочевник мог ее защитить не больше, чем себя или любого из них. А еще все это идет в тот суп, который называется «творчество».

Он прильнул головой к ее плечу, вдохнул ее аромат. От нее чуть-чуть пахло жимолостью, как от солнечного летнего луга. Вполне подходящий аромат для героини викторианского романа, обреченной влюбиться в жестокосердного грубияна.

Но это не он, потому что он сын своего отца, а ни его отец таким не был, ни он сам таким никогда не будет.

Ариэль прижала его к себе, услышала, что он хлюпает носом, как ребенок, и тихо сказала:

— Все хорошо.

И повторила снова, чтобы он уже не сомневался.

Глава двадцать седьмая

«Колеса автобуса крутятся-крутятся… крутятся-крутятся… крутятся-крутятся…»

Детская песенка, подумал Терри. И подумал, не так ли это началось — для них для всех.

Музыка, слышанная в детстве. Мелодия из местной телепередачи, той исчезающей породы, когда ведущий в капитанской фуражке крутит детям мультики, показывает фокусы с шариками и салфетками. Его называют «Кузен» или «Кэппи». Обрывок рождественской песенки в магазине, когда горят все праздничные огни, и Санта уже пустился в путь. Серебряные нотки из музыкальной шкатулки, где медленно крутит пируэты миниатюрная танцовщица. Персонаж с гармоникой в старом черно-белом вестерне или фильме про войну. Далекий пронзительный свисток поезда, одинокий в дождливой ночи.

Что-то в них всех было рано разбужено, в этом Терри не сомневался. Что-то такое, что и другие дети слышали, но забывали. А вот они все что-то слышали, запомнили и до сих пор хранят в себе, спрятанное надежно и глубоко. Что именно запомнил он, Терри знал. И знал отлично.

Тру нажал на тормоз. «Жестянка» замедлила ход на вершине подъема. Не очень крутой подъем на таком прямом и ровном протяжении федеральной дороги I-40, но все же заметный. Тру выглянул в боковое зеркало, за корму трейлера.

Белая машина была на месте.

Где-то на полмили позади? Ну, это даже смешно, подумал он, потому что в этот час воскресенья из Альбукерка на запад едет куча самых разных машин. Маленькие легковушки и большие внедорожники, грузовики с прицепами, фургоны, пикапы всех моделей и всех цветов. Но эта вот белая машина — иностранная, вроде бы «хонда» — какое-то время держалась достаточно близко, чтобы Тру разглядел человека за рулем. В темных очках — да ладно, под вечер едет на запад при таком солнце, — и в бейсболке с каким-то логотипом. Но потом белый автомобиль сбавил ход и отстал машины на три или четыре, зато теперь вроде бы держит постоянную скорость. Точнее, держит ту же скорость, что и «Жестянка».

То есть едет медленно.

Белая машина. Иностранной марки. Молодой, судя по виду, водитель.

С чего это он мимо не просвистел?

— С чего это ты тормозишь? — спросил Кочевник с сиденья за спиной Терри.

— Ноге дал отдохнуть, наверное, — ответил Тру и дал газу старому двигателю.

Белая машина. Иностранной марки. Не темно-синий пикап.

Тру снова стал смотреть прямо вперед. Первый слой этой дороги могли положить, натянув через пустыню Нью-Мексико гигантскую резиновую ленту. Туго натянуть и класть асфальт по ее тени. Непонятно, были ли тогда резиновые ленты, но если были, то могли.

Что-то у него шарики за ролики начинают закатываться. Жизнь на дороге. Неудивительно, что люди начинают курить дурь, пить лишнее и выбрасывать телевизоры из окон мотелей. Он слегка вздрогнул — на волосок, никто и не заметил, — когда мимо промчалась фура, презрительно хлестнув «Жестянку» пощечиной ветра. Тру заметил, что это хормеловский холодильник. Фургон с мясом, подумал он.

Никогда раньше он траву не курил. Интересно, есть ли она у кого-нибудь из пассажиров «Жестянки»? Он никогда не спрашивал — действительно не хотел знать. По крайней мере при нем не курили ни разу. Хайвей этот такой прямой, что действует просто гипнотически. По обе стороны — пустыня со щетиной зловещего вида растительности, готовой воткнуть в ногу шип при малейшем прикосновении. Интересно, сколько гремучих змей под этими уродливыми колючками высовывают дрожащие раздвоенные языки, вынюхивая добычу?

Он понял, что у него съезжает крыша, потому что начал думать, не спросить ли у ребят из группы, какова марихуана на вкус.

Он поерзал на сиденье.

— Ты как? — спросил его Терри с пассажирского сиденья, и Тру ответил, что все нормально.

Он быстро глянул в зеркало заднего вида. Ариэль дремала. Наклейка поперек носа, скрывающая синяк, была на месте, но чернота под глазами ушла. Нос не был сломан, хотя распух и болел на следующий день, а засохшие сгустки крови у нее выделялись, пока не проехали Анахейм. Два передних зуба у нее треснули, придется с ними идти к дантисту. Но девушка — чертовски классный солдат.

Джон Чарльз смотрел в пространство и думал. Синяк вокруг правого глаза выцвел до бледно-зеленого. А думать Джону много о чем было. Берк на заднем сиденье слушала айпод, закрыв глаза и чуть кивая в такт ритму, пробивавшемуся из наушников. Девушка умела на барабанах играть как машина, но Тру сделал ошибку, спросив ее, что она думает о машинах для игры на барабанах, и получил в уши годичный запас слов на разные буквы алфавита. Терри, разумеется, был бодр и оживлен. Сегодня его день.

На этом хайвее машин было много. Всех сортов и моделей, больших и маленьких. Но вот эта машина позади… сейчас он ее не видел, но знал, что она там.

Отчего он так нервничал — из-за факта медленного истощения. Кубышка всегда начинает показывать дно, даже для ФБР. И большая лапа на поводке подтаскивает маленьких собачек на место.

Весть нашла его после Анахейма, на следующее утро.

Дальше придется обходиться одной группой. Требуемые средства несоразмерны ситуации, было ему сказано. (Как он любит этот язык щелканья на счетах!) Ему было сказано — и, честно говоря, совсем не тем теплым голосом, которым обычно разговаривал с ним старый приятель, — что тут вреда может быть не меньше, чем пользы. «Я знаю, как это для тебя важно, но…»

Ой. Когда понимаешь, что ты совсем не такая большая собака, как ты думал, это несколько задевает. Впрочем, настолько больших собак попросту не бывает.

Группа в металлически-сером «юконе» отделилась от каравана. Пока, ребята. А мы дальше.

Потом вот сегодня утром, после вчерашнего концерта в «Стейнд-гласс».

Тру брился в ванной номера «Комфорт Инн», когда раздался телефонный звонок.

— Доброе утро, — сказал Тру с пеной на верхней губе. — Ты как последний язычник пропускаешь сегодня церковь?

— Труитт, есть разговор.

— Само собой, раз ты мне позвонил.

— Ты сидишь?

— Нет, но у меня в руке бритва.

Он знал, что это будет. Надеялся, что телефонный звонок приведет группу агентов к мотелю, где забился в нору Джереми Петт, боясь отдернуть занавески или открыть дверь ради лучика солнца, не смеющий выбраться из тесноты номера даже за пиццей из-за поднятого в прессе шума, но надежды еще недостаточно, чтобы вышло так, как хочешь. Петт просто и непреложно исчез. Уехал в Мексику? Считалось, что так. Но где же его грузовик? Его нигде не видели, так куда он делся? Предполагалось, что брошен на обочине. Завезен в канаву или запаркован среди мескитовых деревьев и кустов выше человеческого роста, к северу от многих троп, пробитых в почве мексиканскими нелегалами. В конце-то концов, тропы эти ведут в обе стороны. Другая теория: Петт, обученный искусству таиться, мог в буквальном смысле уйти в подполье — найти туннель, ведущий через границу. Наверняка они есть.