Страница 150 из 162
В ауле сейчас, наверное, не спят. Многие радуются — Аманша-башлык стал просто Аманша. Сегодня они забыли все хорошее, что я для них сделал, и помнят только плохое. А это так же несправедливо, как забыть все плохое и помнить только хорошее. Но бог с ними! По совести, я чувствую свою вину лишь перед двумя из всех. Перед Гынной и ее мужем Ахметом. Но, может быть, я сумею помочь им, когда вернусь.
Маленький домик стоял по соседству со скотным двором. Ахмет, вышедший на поздний стук, не мог скрыть своего удивления. И Аманша теперь сам не понимал, чего это его понесло в дом, где он никогда раньше не бывал. Ахмету ведь приятно — увидеть председателя в день его поражения.
Комната ничем не напоминала жилище пастуха, прозябающего на отшибе, вдали от дома. Это могла быть и комната продавца-холостяка по соседству с магазином. И комната одинокого учителя. Чисто… Кровать в углу застелена одеялом. На столе у маленького окна — книги. Играющий транзистор, который остался невыключенным, когда хозяин пошел отворить.
Аманша сказал, вежливо улыбаясь:
— Ахмет! Ты никогда не звал меня в гости, а сам я тоже не приходил к тебе. Пусть не окажется мой глаз дурным, но ты живешь здесь, как хан!
Ахмет подал ему стул и тоже улыбнулся — как и гость, не от души, а так, для приличия. Засовывая в печурку несколько палок саксаула, он ответил:
— А почему бы не жить, как хан, если хочется? Тут мое поместье, и я могу не хуже других принять гостя. Пока чайник закипит, ты, башлык-ага, не погреешься чем-нибудь другим?.. Ночь сырая, а путь от аула до скотного двора — не близкий.
Это можно было понять и как намек, что долгие понадобились башлыку годы, чтобы преодолеть этот путь. Но Аманша предпочел увидеть в этих словах только то, что было сказано.
— Можно и погреться. Ночь действительно сырая. Не знаю, — смогут ли завтра трактора выйти в поле.
Из тумбочки, которую он, вероятно, смастерил сам, Ахмет достал бутылку коньяка, две зеленоватые стопки, вдетые одна в другую, и поставил все это на стол. Даже лимон у него нашелся, и он нарезал его остро отточенным ножом. Коньяк… Лимон… Аманша привык, что если рядовой колхозник захочет чего покрепче, то пьет водку.
— Ты… ты знал, что я приду к тебе сегодня? — спросил он.
— Откуда мне было знать?
Аманша подумал: конечно, — откуда… Какой-нибудь час назад он и сам не подозревал, что завернет сюда.
— За твое здоровье, Аманша-ага…
— За твое благополучие, Ахмет.
Они выпили, закусили лимоном, и Ахмет снова наполнил стопки — до краев, как и в первый раз.
— Я чувствую, что ты уважаешь башлыка, — сказал растроганный Аманша. — Спасибо тебе…
— Я гостя уважаю, — ответил Ахмет, поднимаясь, чтобы снять эмалированный чайник, у которого начала подпрыгивать крышка.
Он заварил фарфоровый чайник для башлыка, чайник для себя, достал пиалы, сахар.
Теперь он мог спросить:
— Аманша-ага… Я не думаю, чтобы ты просто так пришел ко мне среди ночи. Какое дело привело тебя?
— Правду сказать — не знаю, Ахмет. Я не подумал, что ночь, что ты должен спать. Пастух ведь поднимается рано. Зашел… Ну, спросить о здоровье, поинтересоваться, как дела…
— Не верю, башлык, — сказал Ахмет, глядя ему прямо в лицо. — Не хочешь сказать? Лучше молчи, но не говори мне неправды.
— Ну, тогда поверь, что сегодня было собрание. После этого собрания ты напрасно зовешь меня — башлык. Я Аманша, Аманша Аллаяров. Этому ты поверишь?
— Да. Я слышал об этом.
— Слух был верный.
— Если так, желаю тебе сил и здоровья. Но поверь и ты мне — жизнь идет и за стенами председательского кабинета.
— Я знаю. Ахмет, если я причинил тебе когда-нибудь неприятности, прости мою вину.
— Это напрасно, башлык… Уже поздно… Я в самом деле должен ложиться спать.
Он проводил своего странного гостя до ворот и еще постоял в темноте, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
Аманша направлялся к мосту через Ших-арык и думал: ну и Ахмет! Он-то считал пастуха приниженным, уставшим от жизненных невзгод… Может быть, он даже хотел утешить Ахмета, что не одному ему плохо. Что ж, Ахмет сказал правду: он уважал не башлыка, а гостя. Он не был похож на человека, который для своей выгоды станет лицемерить, угодничать. Нет, может, и в самом деле пора на покой? Трудно же работать, если люди перестают тебя побаиваться.
Раньше… Стоило зайти в магазин, и парни делали вид, что покупают конфеты, а взять при нем бутылку вина — боялись. Молодые женщины, которым надо было что-нибудь по хозяйству от председателя, не решались обратиться к нему, а принимались обхаживать Нурджемал. Бедная Нурджемал, она ведь тоже привыкла к своему положению…
И все-таки — хорошо или плохо, что он побывал среди ночи у хромого Ахмета? Не принизил ли он этим своего достоинства? Нет, пожалуй, хорошо! Никто не посмеет сказать, что он — Аманша — боится посмотреть в глаза Ахмету!
Дома горел свет — и на веранде, и на кухне.
Аманша удивился, что они еще не улеглись. А времени — два часа. И ночь уже не ночь, и утро еще не наступило.
На веранде прохаживалась Гульсун. Что же она — так и не присела с того времени, как Аманша ушел?
— Папа! Куда ты пропал так надолго?.. Мы начали беспокоиться, где ты…
— Мать пришла наконец? — спросил он, не отвечая на вопрос.
— Да, вскоре после того, как ушел ты. Оказывается, она успела съездить в район и вернулась.
Как он сразу не догадался! Это было в характере его жены. Пока он сам предавался размышлениям и строил планы, как ему поступить и к кому обратиться за поддержкой, Нурджемал предпочла действовать.
Она вышла из кухни ему навстречу.
— Пойдем в комнату, — взяла она его за руку.
Он устало опустился на ковер.
— Ну…
Нурджемал вздохнула.
— Дело, оказывается, сложнее, чем мы думали.
Завтра пленум. Говорят, Баллыев уходит на пенсию.
Интересно, что Нурджемал, не сговариваясь с ним, делала то же, что собирался делать он сам.
— Ну…
— Силапов переходит на его место. А на место Силапова… на место Силапова — Шихим.
— Шихим?
— Да, он.
Аманша разгладил отсыревшие усы и зачем-то посмотрел на часы, висевшие над дверью.
— Завтра, говоришь? — переспросил он. — Это уже не завтра, это уже сегодня.
— А наше собрание не кончилось. Выборы отложили. Говорят, председателем будет Дурдымурад.
— Этот щенок? Которого я за уши вытащил из навоза и назначил завфермой?
— Да, он. А на его место — Ахмет, пастух.
Нурджемал ушла на кухню разогреть ужин. В окно Аманша видел Гульсун, облокотившуюся на перила. К ней тянулась яблоневая ветка. «Старею, — подумал он, но тут же поправился: — Кажется, начинаю стареть».
Перевод с туркменского А. Белянинова
Григол Чиковани
Радость одной ночи
— Я же сказала тебе, не смей приходить, Мурза!
— Сколько ночей провел я в мыслях о тебе, Таси!
— Что ты, Мурза!
— Сколько ночей провел я без сна под этим навесом, ожидая тебя, Таси!
— Не говори мне этого, Мурза!
— Я стоял здесь и слушал твое дыхание, Таси.
— Зачем ты делал это, Мурза?
— Из любви к тебе, Таси.
— А если проснется отец, что я стану делать, Мурза?
— Прикрой дверь, Таси.
— Тише, у отца слух, как у зайца, Мурза!
— Осторожно прикрой, Таси!
— Все же, что привело тебя сюда в эту полночь, Мурза?
— С той минуты, как я увидел тебя, нет для меня ни ночи, ни дня, Таси.
— С каких пор это длится, Мурза?
— Целый век, Таси.
— Куда же ты смотрел до сих пор, Мурза?
— Я и сам не знаю, Таси.
— Мурза!
— Прикрой дверь, чтобы не скрипнула, Таси.;
— Не бойся, Мурза.
— Таси!
— Все-таки ты не должен был приходить в полночь, Мурза.
— Ведь и ты вскормлена материнской грудью, Таси!