Страница 80 из 246
«Чуба маза…» – и я втыкался лицом в подушку – сдержать подкатывающийся хохот – «..ндаранский тигр»! Хха! Хха! Ой, больно. Сука ты, Владя!
«тигр Чуба мазанда…» Хха! Хха! Аж до слёз… Хха!
Через десять дней меня выписали, а ещё через неделю я пришёл в больницу, чтоб мне выдернули нитки швов из живота и дали справку об освобождении от физкультуры на один месяц.
Кстати, почерк у Влади – чемпион по неразборчивости.
Когда он сдавал на проверку письменные сочинения, учительница литературы размашисто перечёркивала их крест-накрест красными чернилами.
Порой он сам не знал что понаписывал и звал меня на помощь.
Я был экспертом и третейским судьёй в его криптографических диспутах с Зоей Ильиничной:
– Вот посмотрите, это у него «е» такая, а вот тут это уже «а».
– Какая «е», какая «а»? Это же всё просто «галочки»!
– Да, точно, но у этой вот «галочки» хвостик длиннее. Видите?
У меня с отцом состоялся трудный разговор.
Он сказал, чтоб я постригся – хожу патлатый, как непонятно что. На работе его вызывал к себе замполит.
Рембаза ремонтирует не простые вертолёты, а военные и потому там есть замполит в высоком офицерском чине, как и остальные начальники.
Замполит приказал отцу, чтоб его сын в таком виде больше не ходил по городу.
Конечно, я мечтал о длинных, как у битлов, волосах.
До них мне было далеко, но и мои уже начинали доставать до верха лопаток на спине. Если хорошенько запрокинуть голову назад.
На недавнем КВН я с выключенным микрофоном в руках, типа, пел под запись Дина Рида «Иерихон», охлёстывая волосами своё лицо.
Вот и дохлестался.
Откуда бы тот замполит узнал, что я сын рабочего Рембазы, если б ему не доложили? Мало что ли битлаков по городу шастает?
Я недолго перечил отцу, ведь я сидел на его шее, а замполит грозился увольнением.
Весной в школе распространилась инфекция.
Она особенно свирепствовала в нашем классе. Тут сосредоточились наиболее острые формы проявления и основные её разносчики.
Мы с Владей сидели за последним столом – в кабинете химии вместо парт стояли столы и табуреты. В центре квадратного сиденья каждого табурета имелась прорезь, чтобы, просунув туда кисть руки, мог отнести его в нужном направлении.
Когда нам надоело заниматься резьбой по дереву, а в чёрных сиденьях наших табуретов белели глубокие шрамы: Beatles и Rolling Stones, мы огляделись вокруг – чем бы ещё заняться?
Наивность, конечно, беспредельная – чем ты можешь заняться на уроке в десятом классе?
Практически, нечем.
И вот тут на нас нашло и поехало – так мы начали писать стихи.
Преобильнейшее стихоизвержение. В различных формах и жанрах.
На переменах мы показывали друзьям свои творения.
Смеялись сами, и они хохотали не подозревая, что вирус стихоплётства разрушает оболочку и их иммунной системы…
Многие начали пробовать свои рифмовальные данные.
Даже Чуба чего-то там наэпиграммил.
Но неоспоримые корифеи этого дела восседали, разумеется, за последним столом.
Остаётся лишь радоваться, что эпидемия миновала без летальных исходов.
( … если бы те разрозненные, выдранные из тетрадок листки собрать воедино, получился бы сборник начинающих пиитов.
Пылился бы на полках, мечтая: что придёт черёд…
Вряд ли кто-то из моих одноклассников помнит о той повальной рифмо-эпидемии.
Вряд ли кто-нибудь узнал бы даже собственные строки. Да и зачем?
Конечная цель – ничто. Главный кайф в делании.
Хотя мне и теперь не стыдно за ту пространную элегию, что начиналась:
И я уйду когда-нибудь в разбойники -
Трудом свой хлеб насущный добывать.
Я днём всё буду спать,
Холодный борщ дожёвывать,
А в третью смену стану я прохожих обирать…
Потом, конечно, меня застрелят, потому что элегия это грустный жанр, и, валяясь в придорожном бурьяне:
я не смогу понять главой хладеющей -
Зачем понадобилось убивать?
Ведь пистолет носил я деревянный
И людям всегда «здрасьте!» говорил,
А брал лишь три копейки для трамвая
И, извинившись, тихо уходил…
Много воды утекло в Варандé с тех пор и, как сказал классик с брегов Невы, по кличке Обезьян:
Иных уж нет, а я – далече…
Это я, типа, покрасовался тут тебе своей причастностью к эрудиции, но надо признать, что мне не чужд также и сволочизм.
Есть вещи, о которых и вспоминать не хочется, не то что рассказывать.
Однако, выставлять себя всесторонне хорошим глупо и нечестно.
Я – не хороший, я – разный …)
Стало быть, финал КВН мы в том году проиграли команде из престижной одиннадцатой школы.
В приветствии мы вытащили на сцену макет корабля; точно такой же, как пару месяцев до нас вытаскивали в КВН на Центральном телевидении. И шутки наши пошутили там же за два месяца до нас.
Одиннадцатая школа вышла в чёрных цилиндрах из плотной бумаги, которые в конце приветствия они подарили нашей команде. Шуток у них вовсе не было, но зато и в краже не обвинишь.
Мне цилиндра не досталось. Их капитан подарил свой жюри и сказал, что теперь дело в шляпе.
После поражения, когда наша команда редеющей группой шла по ночному Посёлку, расходясь по домам без щитов, но при цилиндрах, мне стало обидно, что у меня такого нет.
До нашей школы дошли только Валя Писанко и я. И тут я коварно попросил у Вали её цилиндр, якобы просто примерить.
Она доверчиво дала, а я, нахлобучив его себе на голову, убежал вдоль по Нежинской, зная, что ей в другую сторону.
Она не гналась за мной, а лишь кричала вслед:
– Сергей! Отдай! Так нечестно!
Я знал, что нечестно, но не вернулся и не отдал.
Зачем?
На следующее утро в сарае, где я спал, мне на него и смотреть было тошно. Кусок ватмана извозюканный чёрной гуашью. Награбленное добро.
( … так что, я – разный, и подлости мне не занимать …)
Вот и минули десять лет. Долго ль, коротко ль они тянулись не могу судить, так как десять лет спустя это был уже другой я.
Десять лет назад из меня сделали ниву просвещения и начали возделывать для обращения в полезный обществу член.
Полагаю, пахари и сеятели от образования, в основном, достигли поставленной цели.
Я вырос от октябрёнка до комсорга школы.
Я понял, что плевать в небо, при наличии всемирного тяготения – бессмысленно.
И хотя мне не хватало комсомольского задора, чтобы на общешкольном комсомольском собрании подпевать граммофонной записи «Интернационала» в исполнении Академического Большого хора, я твёрдо верил, что СССР – оплот мира во всём мире.