Страница 67 из 246
Правда, на пляже не оказалось ни души, только мы да наши велики на песке.
И вода ещё совсем холодная, но мы всё равно искупались.
Тут из кустов слетелись комариные полчища, пищат-гудят со всех сторон и до того же больно жалят; наверно, с отвычки.
Мы попробовали зарыться в песок, но он тоже холодный, а от комаров не спасает.
Мы орали как бешеные на пустом пляже, а потом разок ещё искупнулись и погнали обратно в Конотоп.
Мы ещё не знали, что жизнь, вобщем-то, складывается из утрат; но чувствовали, что с этого пляжа пути наши расходятся…
Да, в тот год тринадцатая школа стала гегемоном во всём, кроме бальных танцев.
Мы победили даже на соревновании между школами в заключительном этапе всесоюзной игры «Зарница».
В одно из воскресений команды городских школ, по шесть человек от каждой под присмотром учителей физкультуры, выехали в однодневный поход в лес у реки Сейм.
Конкурсы были всякие: эстафета с переносом «пострадавшего», кто скорее установит двухместную палатку, кто лучше наложит повязку из бинтов…
Мне достался конкурс на точность глазомера. Судья спрашивал сколько метров во-о-он до того дерева и молча записывал предположенные расстояния.
Я следил за мимикой его лица.
Кто-то сказал 20 метров. Судья задрал правую бровь – наверняка перебор. На предположение в 14 метров, рот судьи опустил левый уголок – маловато.
Я назвал среднее арифметическое – 17 метров и, опросив всех, судья сверился со своими записями и сказал, что у меня глаз – алмаз.
Но всё решал последний конкурс – у кого скорее вскипит на костре вода в десятилитровом жестяном ведре. Тут уж никто никому не подсудит и чтение мимики не спасёт.
Дан старт и зачиркали спички у кучек хвороста сложенных для костров. Плотный белый дым сменяется трескотливым пламенем – пора подвесить ведро над огнём и подбрасывать ветки в костёр; главное – чтобы были посуше.
Красные языки пламени мотаются туда-сюда под ветром, лижут жесть ведра, что чернеет от копоти.
Ветер – сволочь! Вон сколько сколько пламени относит в сторону от ведра.
Двенадцатая школа пытается управлять огнём – держат в руках одеяло, загораживают свой костёр от ветра.
А мы?
Наш учитель физкультуры Иван Иванович, бывший фронтовик и опытный рыбак машет рукой – фигня всё это! Хвороста помельче да посуше! Отсюда подкладывай!
Ни один учебник не дал мне более чёткого понятия об этапах закипания воды.
Нагрев, лёгкий парок над водой, образование мелких пузырьков на стенках; они всплывают, образуя пену и, наконец, вода в ведре начинает бугриться и подпрыгивать, от неё валит белый пар.
Судья останавливает секундомер. Ура! Мы – первые!
А двенадцатая школа всё ещё стоит вокруг своего ведра, заглядывая на пузырьки на стенках.
Участники соревнования грузятся в автобусы. Кто хочет – могут остаться на ночёвку в двух больших шатровых палатках; за ними приедут утром.
В начинающихся сумерках я отошёл от поляны с палатками вглубь леса. Он, вобщем-то, такой же как на Объекте, только больше лиственный, чем хвойный.
Я начал мочиться, оглядываясь по сторонам. И вдруг какая-то часть леса шевельнулась и отделилась от остального. Что происходит?
Непривычные глазу формы начали складываться во что-то общее…
О! Так это же лось! Какая громадина! И как близко стоял…
Я смотрю вслед уходящему меж деревьев великану и думаю – не зря я остался на ночёвку.
Ночью я пожалел, что остался.
По неопытности и излишней склонности к разнузданному индивидуализму, я лёг с краю, под брезентовой стенкой палатки.
Ночной холод пробудил меня через час и заставил прижиматься спиной к предпоследнему в группе спящих, в поисках хоть капли тепла.
Промаявшись на грани замерзания несколько тёмных часов, я вылез из палатки, когда вокруг только-только начинало сереть.
Костёр угасший ещё вчера подёрнут седым пеплом, но всё равно перед ним сидят двое из соседней палатки. Должно быть сдуру, как и я, ложились спать крайними.
Автобус за нами не пришёл. Вместо него на поляну въехал «козёл» с брезентовым верхом и нам объяснили, что случилась накладка.
Свёрнутые палатки и девочки поместились в машине, а нам сказали идти в город пешком и отнести в Дом пионеров опорные столбы палаток, что не помещаются в «козла».
Оказывается двенадцать километров пешком – это очень далеко, тем более, когда ты на пару с кем-то тащишь не слишком-то тяжёлый, но столб покрашенный зелёной краской.
Двенадцатая школа скоро скрылась из виду со своим столбом, а мы, отстали и редели рядами, потому что кое-кто уходили вперёд и больше ни догнать их, ни увидеть не удалось.
На окраинную трамвайную остановку мы добрели втроём – я, мой одноклассник Саша Скосарь и гладкий, выточенный из сосны, зелёный столб.
( …я помню, что мы устали как собаки, и даже на разговоры не оставалось сил, но это воспоминание не вызывает во мне никаких эмоций, наверное они притуплены неоднократными повторениями такого же состояния по ходу жизни, а вот картина уходящего в сумерки лося, которую я до сих пор могу живо представить, заставляет меня и сейчас умилиться – это же надо как вымахал Бэмби!.. )
Весной отец поменял место работы.
Он перешёл из слесарей вагоно-ремонтного цеха КПВРЗ в девятнадцатый цех Конотопского электро-механического завода – КЭМЗ, он же завод «Красный Металлист», тоже слесарем.
Зарплата кэмзовского слесаря чуть выше. Насколько выше я не знаю, никогда не вникал.
В конце концов, зарабатывать – это забота родителей, а у меня своих дел по горло – КВН, Клуб, кружки, библиотека. Ну, и вода-керосин, конечно, а если надо сходить в Нежинский магазин, скажите Наташке, или Сашку пошлите.
Помимо зарплаты, отец ещё подрабатывал ремонтом телевизоров, от которых даже мастера из телеателье отказывались.
Раза два в месяц соберёт после работы свою пузатую дамскую сумку из зелёного кожзаменителя с тестером мультиметром, паяльником, запасом деталей и прочей оснасткой и уйдёт до поздней ночи.
Потом приходит – подвеселелый, с троячкой заработка. На выговоры мамы – резонный ответ: «а ты меня поила?»
Иногда процедура затягивалась на два вечера.
В первый отец возвращался домой трезвым, без трёхрублёвки и без своей сумки – она оставлена у клиента до окончания ремонта.
Особо сложные случаи привозили нам на хату.
Отец ставил сдохший телевизор на столе, под единственным окном комнаты, снимал с него коробку, что отправлялась на шифоньер, оставляя лишь нутро из электронной трубки и скелета панелей с электролампами.
Он переворачивал его и так, и эдак, приговаривая:
– Ну, чего ж ты хочешь-то? А? Родной?
Среди ночи я просыпался от резкого шипенья – отец, при свете настольной лампы, добился, чтоб по экрану забегали полосы развёртки:
– Так вот чего ты не стреляла? Не заряжена была!
Потом мы пару дней смотрели отремонтированный телевизор – у того экран пошире, чем у нашего – пока не заберёт владелец, уже было поставивший крест на своём телике.
Всё-таки, не зря отец мой делал подшивки из журнала «Радио».
Мама тоже хотела поменять работу, но никак не получалось найти другую.