Страница 60 из 246
С ней всё в порядке – она хорошая, полезная, безупречно логичная, но у меня получается наоборот: сперва совершаю действия, а потом подгоняю под них решения, которые оправдали бы мои поступки.
То есть, меня побуждают действовать не обдуманные решения, а некие иные причины.
Но что или кто, чёрт побери, понукает меня к действию? какие такие тайные пружины-побудители?
Моя доверчивая и податливая покорность перед воздействием печатного слова. Вот что программирует мои последующие поступки.
Если Александр Белов, советский чекист-разведчик, заставил гитлеровского разведчика Дитриха пролистать перед собой папку со сверхсекретной документацией, а потом, на явочной квартире по памяти продиктовал десятки адресов, наименований и цифр, так неужто мне слабó запомнить рифмованные строки Александра Пушкина?
В этом вопросе «неужто слабó» всего лишь оправдание, а причина в том, что я доверчиво прочёл в «Роман-Газете» творение Кожевникова, которое и романом-то не назовёшь.
Или взять другой случай, когда, впечатлившись книгой «Барон на дереве», про аристократа, который отказался ходить по земле и перешёл жить на деревья, я взобрался на штабель кирпича под неохватным американским клёном, оттуда вскарабкался на менее неприступную часть ствола и начал взбираться всё выше и выше, под самые тучи.
В тот день они плыли довольно низко, почти цепляясь за крону дерева.
Хаты на далёкой от верхних веток земле уменьшились до размеров спичечных коробков. С такой высоты стал виден Базар, Вокзал и цеха Завода, по ту сторону высокого забора вдоль Профессийной.
Волшебная сила печатного слова Итало Кальвино сделала меня податливым, как воск, стала вить из меня верёвки и вознесла к вершине американского клёна.
Конечно, тайные пружины порою холостят – как мне тягаться с Д’Артаньяном и проскакать двадцать лье, загнав трёх лошадей, которых у меня нет?
По одёжке протягивай ножки.
Вот за что я люблю этот спальный мешок – он такой безразмерный…)
В Ленинград мы поехали через Москву.
Из нашей школы кроме меня и Людмилы Константиновны в экскурсии участвовали две девочки моего класса, а из параллельного Вера Литвинова и Толик Судак; остальные экскурсанты – ученики других школ города и с ними два преподавателя.
В Москву поезд прибыл утром и там мы провели весь день, который принёс мне три открытия.
Сначала мне открылось, что бывают вещие сны.
В это время нашу экскурсию возили по городу – «посмотрите налево; посмотрите направо» – и в одном месте зачем-то всех позвали выйти из автобуса.
Мои спутники шагали, слушая гида, а я приотстал. И тут мне вдруг показался очень таким знакомым и вон тот мост без реки, и далёкое высотное здание МГУ, и даже этот вот запертый ларёк.
Кто-то из наших обернулся и крикнул мне:
– Не отставай – без тебя уедем!
А я ответил:
– Повернёте обратно и – я окажусь первым.
И в этот миг я вдруг вспомнил, что всё это уже видел в мельчайших подробностях, и слова эти уже говорил во сне приснившемся мне неделю назад.
Меня это так поразило, что я даже остановился, но долго задумываться мне не дали – экскурсия и впрямь вернулась к автобусу.
( …в дальнейшей жизни у меня не раз случались такие наплывы попадания в когда-то виденные сны.
Иногда припоминание виденного на долю секунды опережает реальное развитие событий.
Я знаю кто и что сейчас скажет, какой сделает жест, потому что происходящее как бы эхо когда-то уже виденного сна.
Протяжённость таких моментов невелика, а между сном и его эхом иногда проходят годы.
Я ни с кем не делился своим открытием, а через много лет – с облегчением и разочарованием – узнал, что такое случается не только со мной, и что у шотландцев даже есть особый термин этому явлению: «второе увидение»…)
Для второго открытия нам пришлось поехать на Всесоюзную Выставку Достижений Народного Хозяйства – ВДНХ.
Там нас повели в павильон космонавтики, перед которым высилась белая стрела космического корабля типа «Восток», на котором летал Гагарин.
В очень просторном павильоне между стендов и макетов, и манекенов в красных скафандрах и белых шлемах, бродили сразу несколько экскурсий.
Не знаю в какой что рассказывали, но наш экскурсовод повторял то, что всем и без него известно, поэтому я то отставал, то забегал вперёд, а в какой-то момент свернул в широкую боковую дверь.
Каменные ступени вели вверх, а над ними висела надпись «Павильон Оптики».
Я поднялся до площадки, где ступени заворачивали к стеклянным дверям в сам павильон.
Но дальше не пошёл. Меня заворожила феерия цвета и воздушности, развернувшаяся на площадке.
Кубометр пространства словно заполненный семейством мыльных пузырей – от совсем крохотных до громадных, неподвижно застывших, переливающихся радостными цветами всевозможных оттенков радуги.
Восторг, восторг!
Кто-то из конотопских школьников приметил, как я свернул в эту дверь. Меня окликнули снизу «уходим!»
Я посмотрел вверх на стеклянную дверь, куда мне не суждено войти, и вернулся к своим.
( …что было за той дверью я не знаю, а открытие состоит в том, что порой один шаг в сторону от протóренной колеи открывает новые блистающие миры, но шаг в сторону – это попытка к бегству…)
Заключительное – третье – открытие подстерегало в Государственном Универсальном Магазине на Красной площади, куда мы приехали уже без экскурсовода.
Там я узнал, что мечты сбываются, просто надо быть готовым к их исполнению.
На входе в ГУМ нам сказали собраться в этом же месте через полчаса и распустили в свободный поиск.
Изнутри ГУМ смахивает на трюм океанского лайнера-великана – пустой в центре с многоэтажными переходами вдоль бортов.
В одном из отсеков на третьем этаже нашёлся биллиард моей мечты. И ровно за десять рублей.
Как же я проклинал свою несдержанность!
На деньги выданные мне мамой я успел уже съесть два мороженых – одно утром на вокзале, и второе на ВДНХ.
Пришлось сказать мечте «прощай» и, с горя, я съел ещё одно – прямо в ГУМе.
Под вечер, усталые, но довольные (если не вспоминать осечку с биллиардом), мы выехали из Москвы в Ленинград.
В городе на Неве нас поставили на постой в какую-то школу на Васильевском острове, недалеко от Зоосада.
В школе нам отвели половину спортивного зала, так как вторую половину уже занимала экскурсия из Полтавы.
Мы их не стеснили – спортзал был очень просторным – только забрали часть чёрных физкультурных матов, служивших матрасами.
В комплект к матам выдавались суконные одеяла, так что спали мы с бóльшим комфортом, чем королевский двор Франции при бегстве из Парижа в «Двадцать лет спустя» у Александра Дюма.
Для трёхразовой кормёжки мы ходили за пару кварталов к горбатому мосту над Мойкой, в столовую на другом берегу.
Очень тихое место, почти без уличного движения.
Там наши старшие расплачивались бумажными талонами, девочки расставляли еду на квадратных столиках и звали остальных зайти с улицы.
Иногда приходилось ждать, потому что кроме полтавской и нашей тут столовались и другие экскурсионные группы – не из нашего спортзала.
В таких случаях мы стояли на мосту над неширокой рекой, что неприметно текла между отвесных каменных стен своих берегов.
– На берегу Мойки ели мы помойки,– составил эпиграмму кто-то из нашей группы.