Страница 58 из 246
Он, несмотря на её уговоры, захотел искупаться, а я вышел и поднялся наверх к костру, вокруг которого стало уже совсем темно.
Потом я подполз к краю обрыва и посмотрел вниз.
На фоне отблескивающих в реке звёзд различались два приникшие друг к другу силуэта – так романтично.
Наверное, моя голова тоже различалась снизу на фоне усыпанного звёздами неба, потому что дядя Витя крикнул «падла!» и махнул рукой.
Невидимая в темноте галька ударила меня в лоб. Я крикнул:
– Мимо!– и откатился от края.
Конечно, я соврал – какой там «мимо», если так больно.
Потом они поднялись к костру и дядя Витя спросил у меня:
– Знаешь, что такое «напальчники»?
Я ответил, что не знаю, а он сказал мне встать во весь рост и, когда я послушался, упёр свой кулак мне в подбородок и резким толчком опрокинул на землю.
– Вот это «напальчники»,– сказал он.
Лёжа рядом с костром я сказал:
– Дядя Витя, у моего друга Кубы есть поговорка «врач на больных не обижается».
Но мне всё равно было обидно.
Женщины с Ирочкой ночевали в машине, а остальные в палатке.
Наутро мы с дядей Толиком поехали в другое место ловить рыбу, но улов оказался совсем никудышным – кот наплакал.
Дядю Витю я больше не видел, потому что их свадьба была в Сумах и жить они остались там же.
Посреди лета, посреди недели и даже посреди рабочего дня дядя Толик неожиданно приехал с работы.
– Неси удочки!– крикнул он с порога.
Привязывая их к багажнику «явы», он объявил, что на Кандыбино прорвало дамбу рыбных озёр и вся рыба ушла в Езуч.
Мы промчались через весь город, по загребельскому мосту переехали на другой берег Езуча и, сбавив скорость поехали вдоль реки, выбирая место.
Мест почти не оставалось – вдоль всего берега, как и на той стороне, сплочёнными рядами стояли мужики и пацаны с удочками, забрасывая крючки, выдёргивая их с добычей или без.
Это был стихийный выходной.
Это была демонстрация рыбачьих сил.
( …до сих пор задаюсь вопросом: был ли прорыв рыбных озёр связан с сумасшедшим летом 68-го во Франции, или же тамошняя революционная ситуация сложилась в результате Кандыбинских событий?
Хотя, возможно, и то, и другое связано с иной, но, несомненно, общей причиной…)
Дядя Толик поймал трёх зеркальных карпов, а мне совсем не повезло.
Через несколько дней мы с Чепой пошли на Кандыбино пешком.
Рыбные озёра лежали, как большое поле покрытое грязноватой коркой полусухой тины. Кое-где ещё зеленели полёгшие водоросли.
В одном из таких мест оказалась мелкая, но длинная яма битком набитая ещё живыми рыбами.
Мы доставали их прямо руками. Не очень крупные рыбёшки – сантиметров по двадцать.
У Чепы была с собой мелкосетчатая сумка, а мне пришлось снять майку и завязать её узлом снизу, чтоб было в чём нести улов.
Дома рыбу пожарили – хватило на обе семьи и даже Жульке досталось.
Тётя Люда смеялась над дядей Толиком, мол, ездит-ездит, а ни разу столько не привёз.
Лето – пора ремонта и реконструкции.
Отец прорезал глухую стену на веранде, в отсеке керогаза, и вставил небольшую раму с остеклённой створкой. С дневным светом там стало намного уютнее и не нужно всё время щёлкать выключателем электролампочки.
Потом пришёл черёд кухни – из неё всё вынесли во двор, кроме холодильника возле входной двери, и мама с тётей Людой в тот же день сделали побелку стен, потолка и плиты-печки.
Они работали допоздна, потом вымыли на кухне пол и ночевать всем пришлось в нашей комнате.
Наташа уступила свою раскладушку Ирочке и Валерику, а сама вернулась на своё давнишнее место в ногах дивана, который делили мы с братом.
Середину комнаты занял толстый матрас с кровати старших Архипенков и места совсем не осталось – нужно смотреть где идёшь.
Мы с Сашкой уже улеглись на диване, пока что не поджимая ног, так как тётя Люда решила искупаться на кухне и все остальные ещё смотрели телевизор.
Она принесла со двора зеркало в прямоугольной деревянной раме и повесила на прежний гвоздь над холодильником; налила в жестяное корыто горячей воды и задёрнула полосатые портьерки между кухней и нашей комнатой.
Свет в нашей комнате потушили, чтобы лучше различать экран телевизора и в нём опустили звук, но я всё равно бурчал, что мешает заснуть. На это мне как обычно ответили:
– А ты не слушай; укройся с головой и – спи.
Тётя Люда плескалась на кухне, потом позвала дядю Толика помыть ей спину.
Когда он вернулся и сел на раскладушку со своими детьми, я заметил, что между портьерками остался неширокий просвет, через который видно зеркало над холодильником, где отражались доски пола, край корыта и часть спины сидящей в нём тёти Люды.
И тут я сделал, как мне было сказано – укрылся с головой. Но спать не стал.
Край одеяла я примостил на деревянную боковину дивана, заломил двускатным шалашиком и смотрел на всё, что можно было высмотреть в далёком зеркале.
А высматривать, практически, нечего – мокрые доски пола в ошмётках мыльной пены, рука и плечо под чёрными волосами. Затем остался один лишь пол и край пустого корыта, потому что тётя Люда вылезла из него.
Но потом она снова появилась в зеркале и уже ближе, потому что подошла к нему снизу, с полотенцем на поясе и голой грудью.
Она чуть улыбнулась, облизнула губы и посмотрела прямо мне в глаза через мой одеяльный перископ.
Я зажмурился и больше не открывал глаз, а только слушал, как она вытирает там пол, приходит в нашу комнату; как выключают телевизор, все укладываются и гасят свет.
Только тогда я стянул с головы одеяло.
В комнате была кромешная тьма.
Чуть погодя в темень вплелись разнообразные посапывания со всех сторон, а затем снизу, от матраса Архипенков на полу, донеслось мерное поскрипывание, словно словно там стискивали и попускали тюк соломы.
Я не стал оборачиваться.
Во-первых, всё равно темно – хоть глаз выколи, а во-вторых, при моей начитанности, и не глядя ясно, что они там занимаются любовью.
Через полгода, зимним вечером, когда мы с Чепой ходили в Завод мыться, он позвал меня заглянуть в окна женского отделения общей бани освещённые изнутри.
Я не стал.
Постеснялся его присутствия?
Не знаю.
Но даже когда я ходил мыться один, в те окна не подглядывал.
Посреди лета Раиса Григорьевна попросила нас тряхнуть стариной и выступить со спектаклем кукольного театра в детских садиках города. Всего за неделю мы обслужили штук десять.
Утром приезжали в указанный ею садик, устанавливали в его столовой ширму, привéзенную заводским грузовичком, вешали задник, ставили перед ним штативы с избушкой и ёлочкой, показывали представление почтенной карапузной публике и переезжали в следующий; мы трамваем, а декорации на грузовичке.
В некоторых садиках нас подкармливали стаканом горячего молока с булочкой.
Куба намекал, что мы пашем «за спасибо» и неизвестно сколько огребáет Раиса, уединяясь с директрисами в их кабинетах, но меня это не колыхало.
Она нас каждый день угощала мороженым, к тому же самым дорогим – пломбиром, а один раз сводила всех в кино на Воронцове и не её вина, что «Западный коридор» оказался таким жутким фильмом, но главное вряд ли наш недельный заработок покроет стоимость контрамарок в Клубе, которые, с её подачи, нам беспрекословно год за годом выписывал директор Павел Митрофанович.