Страница 36 из 246
А вечерами дети Квартала и мамы тех детей, за которыми ещё нужен присмотр, выходили на окружную дорогу, потому что на закате дня из школы новобранцев туда же подымались солдаты построенные по-взводно для вечерней прогулки.
Выйдя на бетон дороги, они начинали чётко отбивать шаг и словно сливались в цельное существо – сомкнутый строй – у которого одна нога во всё длину фланга, состоящая из десятков чёрных сапогов, что одновременно отрывались от дороги и снова слаженно впечатывались в неё, чтобы строй продвинулся дальше.
Это было завораживающее существо.
Потом шагавший сбоку старшина командовал: «запевай!», и изнутри ритмично сотрясающегося общим шагом строя, под слитное щёлканье подошв о бетон, взвивался молодой упругий тенор, а ещё через несколько шагов ему в поддержку гремел хор, что
…нам, парашютистам,
привольно на небе чистом…
Строй удалялся ко второму кварталу, где его уже тоже ждали, некоторые из детей бежали за ним, а молодые мамы смотрели вслед и становилось так хорошо и спокойно, потому что мы самые сильные и так надёжно защищены от всех натовских диверсантов из прихожей в библиотеке части.
В дома верхних кварталов провели газ.
Но сначала вдоль всей внутренней дороги двора Квартала положили длинные железные трубы – они громко и протяжно звякали, когда ударишь палкой, но сколько я ни бился, так и не смог выстучать на трубах барабанную дробь, с которой белые шли в «психическую» атаку против Анки-пулемётчицы в фильме «ЧАПАЕВ».
Трубы скоро закопали и моё музыкальное образование прервалось.
Теперь у нас на кухне стояла плита с газовыми комфорками, а на стене висела колонка, которую зажигали, чтобы согрелась вода для мытья посуды, купания и стирки в ванной.
Поэтому заготовка дров на зиму стала уже не нужной и папа в подвале сделал мастерскую для домашних работ и всяких инструментов.
Однажды в начале лета, когда родители были на работе, я взял в кладовой ключ от подвала и унёс оттуда большой папин топор, потому что мы с одним мальчиком сговорились сделать костёр в лесу.
Мы спустились в чащу позади Бугорка, а там начали подыматься на другой холм.
На крутом подъёме среди прочей поросли стояла густая ёлочка – небольшая, метра полтора.
А перед этим, идя по лесу с топором в руках, я чувствовал, что меня так и тянет пустить его в ход.
И вот он – удобный случай!
Один-два взмаха и срубленная ёлка валяется на склоне.
А я стою рядом и никак не пойму – зачем?
Ведь из неё не получится ни лук, ни автомат с рожком.
Зачем я её так бесцельно убил?
Мне уже не хотелось ни костра, ни прогулки.
Нужно как можно скорее избавиться от топора – пособника моей глупой жестокости.
Я отнёс его обратно в подвал и с той поры ходил в лес в одиночку.
( … видишь какой умилительный мальчик?
Но в этом пафосном самовосхвалении через самопорицание, вобщем-то, ничего не наврано…
Однако, не спеши зачислять своего папу в категорию «добрый человек», уж слишком я разный. Сегодня – прекраснодушный дальше некуда, а завтра…
Не знаю, не знаю…
Когда мой бачьянаг (тут опять украинская «г», а само слово на карабахском означает «муж свояченицы») выдавал замуж свою старшую дочь, то все родственники помогали как могли. Не деньгами, конечно, он бы и не взял – расходы несёт счастливый отец, а, главным образом, кулинарно.
За стандартный набор угощений в Доме Торжеств платят наличными, но к стандарту добавляется ещё много всякого чего приготовленного тётками, бабками, матерями, сёстрами, племянницами, дочками ближайших и последующих родственников.
В Карабахе сильны ещё пережитки родового-общинного строя. Получается такая себе love labour – из продуктов закупленных устроителем торжества.
Но некоторым продуктам требуется предварительная обработка и, согласись, что зарезать полтора десятка куриц на балконе многоэтажки несколько сложнее, чем в недостроенном, но всё же частном доме. Потому куриц привезли ко мне. Перетащили в недостроенную прихожую и – уехали заниматься другими предсвадебными делами.
Каждому – своё.
И вот лежат эти пятнадцать живых созданий со связанными ногами, а над ними один я со свежезаточенным ножом и все мы знаем зачем мы тут.
Пятнадцать – не одна, и надо уложиться к сроку, когда женщины придут ощипывать готовые полуфабрикаты.
А у каждой своя окраска, свой возраст, своё отношение к происходящему, свой запас жизненной энергии, определяющий громкость вскликов и длительность трепыхания с отнятой головой.
Без методичности тут не обойтись.
Вот я и стал роботом методично повторяющим набор одних и тех же движений.
Пятнадцать раз…
Иногда я выглядывал сквозь оконный проём без рамы на белое облако в синей выси. Такое пушистое. Чистое. Само совершенство.
Такой себе сентиментальный робот.
С того случая как-то во мне поменялось отношение к палачам. Понял, что ничто ихнее мне не чуждо.
Вобщем, на той свадьбе я был вегетарианцем.
А насчёт того, что во всём виноват тот топор – типа, это он меня подбил срубить невинную ёлочку, так и тут ничего нового – «я выполнял приказы».
Зомби недоделанный …)
В пятом классе у нас сменилась классная руководительница, потому что мы уже закончили начальное обучение.
Новую учительницу звали Макаренко Любовь… Алексеевна?.. Антоновна?.. Никак не вспомню отчества.
Между собой мы её звали попросту – Макаря.
– Атас! Макаря идёт!
(«Атас» означает «берегись».)
Но это потом, а первый раз я встретил её за день до школы, когда мама пришла со мной узнать расписание и познакомиться с моей новой учительницей.
Новая учительница попросила, чтобы я ей помог сделать рамочку на листе ватмана, где, отступя пять сантиметров от краёв, уже имелась карандашная линия.
Это будет наш классный уголок.
Она дала мне кисточку, коробку с акварельными красками – но использовать только синюю! – стакан воды и вышла вместе с мамой знакомиться дальше.
Гордясь оказанным доверием, я тут же приступил. Намочил синий кирпичик краски смоченной кисточкой и начал закрашивать полоску ватмана между его краем и карандашной отметкой, стараясь не заезжать за неё.
Дело оказалось кропотливым – красишь, красишь, а ещё вон сколько!
А главное, эта краска очень неровно ложиться: где светлее, где темнее.
Но я упорно продолжал – не каждый же день мальчику доверяют делать рамочки на листах ватмана.
Когда учительница и мама вернулись, я успел закрасить всего четверть рамочки. Учительница сказала, что больше не надо, и что нужно было просто один раз провести кисточкой по карандашной линии, но теперь уже поздно.
Мама пообещала принести лист ватмана со своей работы, но учительница отказалась.
Я придумал – а что, если наклеить полоску бумаги поверх акварельной краски?
Но и это предложение не прошло.
Мы ушли, но по дороге мама меня не ругала, да и не за что: разве я виноват, что учительница за свою жизнь не видела рамочек из фанеры, а только такие, как на словах Маркса или Ленина в клубе части?
Когда начались занятия, в классе висел Классный Уголок на листе ватмана.
Наверное, из всех учеников лишь я один так долго изучал его синюю рамочку.
Однако, классная руководительница не полностью утратила ко мне доверие, потому что месяц спустя дала мне маленькое, но ответственное поручение – сходить в наш бывший класс и что-то передать Серафиме Сергеевне на словах.