Страница 234 из 246
И Юра после этого доказал, что не зря отирается среди администрации – меня перевели из капремонта в производственный цех на должность прессовщика.
В чём суть «Тряпок»?
Туда вагонами везут утиль отсортированный на свалках.
Главным образом, заношенную и выброшенную одежду, а также макулатуру.
Бабы из села Поповка визжащими дисками своих станков допарывают драное отрепье и снова-таки сортируют в мягкие холмики из просто тряпья, из вязанного тряпья, из воротников искусственного меха от зимних пальто…
Целый день они стоят перед своими станками в пропылённых халатах с гроздьями булавок на груди, которые заметили и вытащили из обносков, чтоб те не повредили диск.
Вот уж кого никто не сглазит.
К холмикам тряпья грузчики приносят глубокий ящик с длинными ручками, типа, носилки для пассажира.
На лицах грузчиков повязки, как у грабителей банков, потому что возле станков пыть стоит столбом. Они наваливают тряпки в свой ящик, с горкой, и трусцой тащат его в соседнее отделение цеха – прессовочное.
К такой походке их вынуждает тяжесть груза.
( … пару раз я пробовал подменить кого-то из грузчиков; больше, чем на пару ходок меня не хватало.
– Серёга! Ты свободней неси! Свободней!
Какой там «свободней», если длинные ручки выскальзывают из стиснутых ладоней?..)
Принесённое вторсырьё грузчики вываливают возле какого-нибудь пресса; тряпки к одному, бумагу и картонные коробки к другому.
Пресс это тоже ящик, но с дверцей. Открыв её нужно уложить на пол две узкие трёхметровые полоски шинки и вывести её концы за пределы ящика.
Шинку накрываешь куском мешковины, закрываешь дверцу на крюк и поверх неё набрасываешь внутрь хлам, натасканный грузчиками.
Когда ящик полон, жмёшь кнопку сбоку и электромотор над ящиков, треща и воя, вгоняет в ящик прессовальный щит.
Щит стискивает и уминает, насколько сможет, содержимое ящика. Вой мотора сменил тон, значит дальше нет сил – жми кнопку «стоп» и следующую – «вверх».
Щит ползёт вверх по направляющей. И эти его продвижения: вверх, или вниз, уж очень медленны; душемотательны.
Теперь в ящик нужно навалить добавку, потому что по норме готовый тюк обязан весить от 60 кГ.
Опять врубай пресс, вминай добавку и, после следующей, притиснутой щитом, можно открыть дверцу и обмотать тюк той парой загодя проложенных шинок, чтоб не распадался.
Подними щит в исходное положение и выкати готовый тюк.
Его над откатить подальше, чтоб не мешал выкатывать последующие.
Как наберётся стадо тюков, приходит грузчик Миша со своей двухколёсной тачкой, вгоняет полку тачки под тюк, опрокидывает его на рамку ручки и тащит к выходу из прессовочного отделения.
Перед воротами выхода стоит кабинка весовщицы Вали, а вплотную к ней большие багажные весы.
Миша переваливает тюк на весы и палочкой, обмакнутой в жестянку с краской, пишет по проложенной под шинкой мешковине килограммы, которые Валя прокричит ему через стекло окошечка кабинки, потому что Миша стар и глуховат, хотя ещё и крепок.
Потом он сбрасывает тюк с весов, опять опрокидывает его на тачку и тащит вон из цеха, на отрытый воздух, а там по бетонной, но раздолбанной дорожке в ангар готовой продукции.
Когда к ангару подадут пустой вагон, тюки перегрузят в него и увезут неведомо куда, на какие-нибудь фабрики дальнейшей переработки вторсырья.
В прессовочном отделении всего одно окно в корке пыли, что копится там со времён первой пятилетки.
Освещение исходит от желтовато тусклых лампочек, по одной над каждым из четырёх прессов. Правда один пресс не работает, но на двух прессовщиков и столько хватит.
По норме, каждому за смену нужно сделать тридцать два тюка.
Я едва укладываюсь в рабочее время, а прессовщик Миша, гражданский муж весовщицы Вали, наштампует норму и уйдёт, посвистывая.
У него опыта больше – лишнего в ящик не положит, а у меня тюки с перегрузом.
Грузчик Миша неодобрительно качает головой, когда выводит палочкой «78», или «83» на моей продукции, кряхтит, но тащит тачку дальше.
Он молчун по натуре и замечаний мне не делает. Мне неудобно, но никак не удаётся поймать эту норму.
За смену кроме обеденного есть ещё два получасовых перерыва для отдыха.
Мы сходимся в бытовку – большую комнату со шкафчиками для переодевания вдоль двух стен. В стене напротив входной двери окна; они тоже в пыли, но большие и света хватает.
Посреди комнаты четыре квадратные стола под белым пластиком составлены впритык, образуя один общий стол для обеда. Вдоль него длинные деревянные лавки.
Это бытовка грузчиков и прессовщиков, они тут переодеваются, но во время обеда поповские бабы тоже приходят сюда, потому что в их бытовке такого стола нет.
Я тут не обедаю; я хожу в столовую завода «Мотордеталь».
Для этого надо пересечь железнодорожное полотно, а дальше по полю, потом свернуть в лесополосу и идти по тропе до конечной первого номера трамвая напротив заводской проходной. На дорогу уходит минут пятнадцать.
Завод очень современный и столовая в нём на втором этаже со стеклянными стенами и видом на поле, откуда я пришёл.
На проходной проблем нет – раз в спецовке, значит заводской.
Порции хавки в столовой хоть и маленькие, зато дешёвые. Съешь, и часа два есть не хочется.
Иногда весовщица Валя заказывает принести ей пирожное из столовой.
На обратном пути, пересекая железнодорожное полотно перед локомотивами товарных составов, что дожидаются «зелёного» на въезд в Конотоп, я пытаюсь угостить локомотивы пирожным из бумажки.
У них такие добродушные морды с красной бородой, словно на парусе плота Кон-Тики. Но они неподкупно отмалчиваются.
– Ну, не хочешь, как хочешь,– и я несу пирожное весовщице Вале.
А в получасовые перерывы для отдыха мы играем в «козла» и разговариваем.
Кроме мужиков здесь отдыхает весовщица Валя, ещё пара баб помоложе, а иногда приходит технолог Валя.
Крупная женщина, мечта поэта, но я с этим уже завязал.
Грузчиков в бытовке четверо, но старый Миша всё время молчит и ни во что не встревает. Даже в «козла» редко садится.
А вот Володька Каверин, с рыжеватыми усами в тонкую скобку, криклив и запальчив, но грузчик Саша, с тёмными усами подстриженными щёточкой, сдерживает его порывы.
Он высокий, спокойный, надёжный и – как тесен мир! – он муж той самой Вали, что напечатала на машинке сборник моих переводов.
Четвёртый грузчик, Ваня, брит и круглолиц.
Он иногда грозится набить мне ебальник за некоторые мои слова, но я в этом сомневаюсь – по лицу видно, что мужик он добрый.
Вместе с тем, он женоненавистник и, удерживая в ладони костяшки домино, опять начинает доказывать какие они все стервы:
– Лежу я на ней, пыхчу, наяриваю, из кожи лезу, а она – глаза в потолок – «ой, Ваня! там в углу такая паутина!» Ну, не суки они после этого?
Тут и святой не удержится, чтобы не вставить слово:
– Да, Ваня,– говорю я,– как после такого не стать голубым?
Он снова грозится разбить мне ебальник, а я соглашаюсь, но, чур, ниже пояса не бить; и ему вдруг доходит насколько ошибочно наименование «лица» в обиходной речи.
В конце зимы работники фабрики ежегодно ездят с трёхдневной экскурсией в Москву. Не все, конечно, а желающие.
Технолог Валя спросила нет ли у меня желания. Пришлось признаться, что у меня денег едва хватит до получки дотянуть.