Страница 22 из 246
Девочки остались собирать листья между лав под деревьями крутой стороны, а мальчики, обогнув поле справа, гурьбой сбежали к Речке.
Когда я добежал туда же, трое или четверо уже бродили, закатав штаны до колен, в бурливых струях теснины на месте давно прорванной дамбы.
Большинство одноклассников оставались на берегу.
Я тут же принялся стаскивать ботинки с носками и подворачивать брючины.
Заходить в воду было малость страшно – не холодна ли?
Но оказалось – не очень, а вполне терпимо.
Течение шумливо бурунилось вокруг ног под коленями, а дно было на удивление гладким и ровным.
Один из мальчиков прокричал сквозь шум воды, что это бетонная плита от дамбы – ух, класс!
Мы бродили по ней туда-сюда, стараясь не заплескать подвёрнутые брюки, и вдруг всё: и плеск воды, и крики товарищей, и ясный ласковый день – как отрезало.
Я оказался в совершенно ином, безмолвном мире из одной только давящей желтоватой сумеречности, сквозь которую мимо меня устремлялись кверху струйки белесых мелких пузырьков.
Ещё не понимая что случилось, я взмахнул руками; вернее они сами это сделали, и скоро я вырвался на поверхность, где оглушительно шумела Речка, хлеща мне по щекам и носу, кто-то кричал «тонет!», а мои руки беспорядочно шлёпали по воде, пока не ухватились за чей-то ремень, брошенный с края коварно обрывавшейся подводной плиты.
Меня вытащили, помогли выжать одежду и показали широкую тропу в обход всего стадиона, чтоб не наткнулся на пионервожатую и ябедных девчонок, что собирали опавшие листья для осенних гербариев…
На чертёжном виде сверху здание школы, скорей всего, напоминает букву «Ш» без средней палочки, со входом в центре оставшейся перекладины.
Пол вестибюля покрыт квадратиками плиточек, а в двух, расходящихся к крыльям здания коридорах лоснящимся паркетом скользко-жёлтого цвета.
Ряд широких окон, вдоль каждого из коридоров, обращён внутрь охваченного зданием пространства, но двора там не было, а просто росли, как попало, молодые тонкокожие сосны.
В коридорной стене напротив окон изредка встречались белые двери с номерами и буквами классов.
Такая же планировка продолжалась и после поворота коридоров в две оставшиеся палочки от «Ш», но в правой коридор сменялся спортзалом школы, высотой в оба её этажа, в котором имелась также сцена с занавесом и пианино, потому что иногда спортивный зал превращался в актовый.
Второй этаж, куда вели лестничные марши из левого угла «Ш» лишённой средней палочки, в точности повторял планировку первого.
Только наверху уже, конечно, не было вестибюля с барьерчиками раздевалки и никелированными вешалками для шапок и пальто учеников. Зато из края в край второго этажа тянулся длинный-предлинный коридор с частыми окнами справа и более редкими дверями слева.
Зимой, когда в школу ходят не в ботинках, а в валенках очень даже здоровски получается скользить с разгону по паркету пола, если, конечно, на твои валенки не обуты чёрные резиновые калоши.
Мои валенки сперва очень тёрли мне вверху за коленками, но папа надрезал их сапожным ножом; он всё-всё умеет и знает.
Зимой в школу приходишь затемно.
Иногда я бродил по пустым ещё классам. Заглядывал во внутреннюю полость небольшого бюста Кирова на подоконнике в 7-м классе. Она выглядит примерно так же, как нутро фарфоровой собаки в комнате родителей.
А включив свет в 8-м, я увидел на учительском столе забытое яблоко из воска.
Понятно же, что не настоящее, но оно казалось таким манящим и сочным, как бы даже светилось изнутри, и я укусил неподатливо твёрдый воск, оставляя вмятины от зубов на безвкусном боку.
Стало стыдно, что я поймался на яркую подделку. Но кто видел?
Я выключил свет и тихонько вышел в коридор…
( … спустя 25 лет, в школе карабахского села Норагюх я увидел точно такой же муляж из воска, с отпечатком детского укуса, и понимающе усмехнулся – а я тебя видел, пацан!…
У детей любых времён и всех народов есть очень сходные черты, например, любовь к игре в прятки …)
В прятки мы играли не только во дворе, но и дома – нас же трое! – а иногда с участием соседских детей: Зиминых и Савкиных.
Конечно, дома не слишком-то много укромных мест.
Ну, под родительской кроватью, или за углом шкафа… ах, да! – ещё занавесочный гардероб в прихожей.
Его папа сам сделал.
Металлическая стойка в углу напротив входной двери и два прутка, скрепляющие верхушку стойки со стенами, отделили немалый параллелепипед пространства.
Осталось только накрыть его куском фанеры сверху, чтобы пыль не садилась, и пустить по пруткам колечки с ситцевой занавесью до пола, за которой на крашенной стене прибита досочная вешалка с колышками для пальто, а на полу стоит плетёный сундук из гладких коричневых прутьев, но и для обуви остаётся ещё много места.
Вобщем, особо так и не спрячешься, но играть всё равно интересно.
Затаившись, слушаешь осторожные шаги водящего, а потом мчишься наперегонки к валику дивана в детской – постукать и крикнуть: «тук-тук! за себя!», чтоб не водить в следующем кону.
Но однажды Сашка спрятался так, что я не смог его найти. Он просто исчез.
Я даже заглядывал в ванную и кладовку, хотя у нас был уговор туда не прятаться.
Я прощупал все пальто на вешалке за ситцевой занавесью в прихожей.
Я открыл гардероб в комнате родителей, где, в тёмном отсеке за дверью с зеркалом, висели на плечиках мамины платья и папины пиджаки; на всякий случай я проверил даже и за правой дверью, где выдвижные ящики со стопками простыней и наволочек, а в самом нижнем я однажды обнаружил синий квадрат моряцкого воротника, отпоротый от матросской рубахи.
Ещё там был кортик флотского офицера с жёлтой витой рукоятью, что прятал в чёрных тугих ножнах своё стальное длинное тело, сходящееся в игольчатое острие.
Позже, под большим секретом, я пытался сообщить про находки младшим, но Наташа небрежно ответила, что про кортик давным-давно знает и даже показывала его Сашке.
А вот теперь, похихикивая, она следит за моими тщетными поисками и когда я в отчаянии кричу брату, что согласен водить ещё кон и пусть он выходит, Наташа кричит ему сидеть тихо и не сдаваться.
Терпение моё лопнуло и я отказался играть вообще, но она предложила на две минуты выйти в коридор.
По возвращении я увидел в комнате неизвестно откуда взявшегося Сашку, который стоял молчком и довольно помаргивал, пока Наташка рассказывала, как он вскарабкался на четвёртую полку и она присыпала его там носками…
Иногда дома происходят сугубо семейные игры, без соседей.
Услыхав оживлённый смех из комнаты родителей, я откладываю книгу и спешу туда.
– Что это вы тут?– спрашиваю у всех, охваченных общим весельем.
– Горшки проверяем!
– Как это?
– Иди и тебе проверим.
Надо сесть на спину папы и ухватить его за шею, пока он крепко держит мои ноги.
Мне это нравится, но он разворачивает меня задом к маме и я чувствую, как её палец втыкается мне в попу насколько пускает одежда.
– А горшок-то дырявый!– говорит мама.
Все хохочут и я смеюсь, хотя мне как-то стыдно…
В другой раз папа спросил у меня:
– Хочешь Москву покажу?
– Конечно – хочу!
Он зашёл сзади, плотно наложил ладони на мои уши и, стиснув голову, приподнял меня на метр от пола.
– Что? Видишь Москву?
– Да! Да! – кричу я.
Он опускает меня на пол, а я стараюсь не показать слёзы от боли в сплющенных о череп ушах.
– Ага, купился!– смеётся папа.– Как же тебя легко купить!..