Страница 2 из 79
- Попал ты в самую точку, пан Воина... А то я уж еле дышу от жары и наперед обещаю, что не струшу даже перед дюжиной пузатых бутылок.
- Пузо-то ваше, сударь, выдержит, а вот выдержит ли хозяйский погреб?
- Не тревожьтесь, сударь мой, за погреб. Питей там хватит. Сам видал своими глазами, как подъезжали к конторе возики, нагруженные доверху. А чьи возики? К чему копаться. Кому надо было, тот и прислал. Бутылочки звенели, любо-дорого!
Воина откинул назад слегка завитые волосы, разделенные спереди пробором и ниспадавшие черными кудрями на темно-синий ворот фрака, и, подперев подбородок золотым набалдашником трости, бросил небрежно:
- Ах да, я совсем забыл, что соседние державы несут расходы: не будет, значит, недостатка ни в чем и ни для кого.
- Платит, кто должен, пьет - кому охота, - ответил толстяк и, понизив голос, шепнул конфиденциально: - Бокамп стоит в двух шагах!
Воина, не меняя шутливого тона, воскликнул:
- По мне - пусть только льется бургундское, а больше мне ничего не надо!
- А для меня - венгерское, - вставил какой-то мужчина с красным лицом, плавающим в огромном галстуке, словно в белой чаше.
- А по мне так нет ничего лучше английского портера, только разливного, в бутылках! - смачно причмокнули чьи-то отвислые, похожие на сырую печенку губы, принадлежавшие кому-то со вздутым животом, с кривыми ногами, во фраке песочного цвета и белых чулках.
- Суди меня бог, ежели я когда-нибудь согрешил разборчивостью, патетически пробасил толстяк. - Все могут засвидетельствовать, что я всегда на месте при всяком трудном деле и с любым врагом сражаюсь до последней капли...
- Кто не знает ваших побед под Бутылочным...
Толстяк только расхохотался и, обведя окружающих вороватыми глазами, продолжал с комическим пафосом:
- В напитках не разбирайся и не спрашивай, кто за них платит. Кто всегда придерживается такого правила и кому никогда не изменяет неугасимая жажда, тот может много совершить в жизни, - проповедовал он, поминутно сам прыская со смеху.
- Подгорский даром шута из себя не строит, - шепнул кто-то в стороне.
- Наверно, кроется тут какая-нибудь задняя мысль.
- Травленый волк. Бухгольцев прихвостень...
- А я из того, что вещает о себе ясный пан Подгорский, делаю тот вывод, что у прусского короля должна быть щедрая рука, чтоб утолять этакую неугасимую жажду... - дерзко съехидничал Воина и направился к дамам.
- Погоди ты, вашество, - послал ему вдогонку задыхающимся от злобы шепотом Подгорский, услышавший его колкость по своему адресу. - Этому лоботрясу любо больше лясы точить с девчонками, чем с нами вести честной разговор. А золотое ведь сердце, - старался он кого-то уверить не без ехидства.
- Зато язык, как у ящерицы.
- И слишком уж много себе позволяет. Нет человека в Гродно, кого б он не задел за живое; ничего для него нет святого.
- О чем изволите судить-рядить, почтеннейшие? - спросил Пулаский, подходя к вельможной группе.
Но в это время поднялся на террасе шум, и кто-то крикнул во весь голос:
- Мосьци пан маршал, слышно, едут!
Действительно, на шоссе послышался топот конских копыт и глухое тарахтенье экипажа, и вскоре из-под нависшей листвы деревьев замелькали факелы мчавшихся во весь дух конных гонцов, а за ними показалась на шоссе шикарная золоченая карета, запряженная шестеркой белых лошадей с выкрашенными в красный цвет гривами и хвостами, окруженная тучей мчащихся галопом казаков в алых, развевающихся чекменях и высоких черных папахах.
Рявкнула громовая фанфара, и карета, описав широкую дугу, остановилась перед террасой. Лакеи опустили подножку, и пан Пулаский, спустившись на последнюю ступеньку террасы, с низким поклоном приветствовал вылезающего из кареты Сиверса, после чего торжественно повел его вверх по лестнице. Хозяин и гость шли, окруженные кольцом из факелов, мимо толпы, почтительно склонявшей головы в трепетном безмолвии. За ними тяжело ступал с пасмурным лицом епископ Коссаковский с кастеляншей, пани Ожаровской.
После длительного церемониала представления гостей пани кастелянша с оживлением спросила:
- А где же обещанный сюрприз, пан маршал?
- Подождите минуту, и слово плотию станет.
- Мы ждем еще графиню Камелли и остальных гостей.
- Но ведь пока что мы все иссохнем от любопытства!
- Рассказывают такие чудеса о приготовленных нам неожиданностях.
- Сегодня нас трудно будет удивить, - заметил Сиверс с улыбкой, подавая Пуласкому табакерку.
- Действительно, мы пережили день, достойный восторга.
- Да, этот восьмой день после именин его светлости посла останется памятным в Польше.
- Скажите, сударь: навсегда памятным.
- Летописи завещают его памяти грядущих поколений.
- Жаль, что его не увековечит наш великий художник Венгерский! бросил насмешливо Воина, но его заглушил хор раболепных голосов. Слова, полные льстивого восторга, блестящие, словно радуга, фразы, вкрадчивый шепот и подобострастные, просительные взгляды лились со всех сторон на седую, в изящных буклях, голову посла, отвечавшего на приветствия, улыбаясь все время увядшей, как бы приклеенной к узким губам улыбкой покровительственного благодушия. Время от времени он не без самодовольства щупал холеными пальцами широкую голубую андреевскую ленту, которою был награжден совсем недавно за проведение договора о разделе, машинально поправлял на груди усыпанную бриллиантами звезду, доставал табак из дорогой табакерки и, обводя блуждающим взором лица, обращался время от времени с каким-нибудь сухим замечанием к Коссаковскому.
Епископ отвечал вымученной улыбкой, хмурился, однако, все больше и больше и нервно дергал свой подшитый пурпуром плащ; в конце концов он жестко обратился к маршалу:
- Значит, мы ждем только графиню Камелли?
- И его светлость прусского посла.
- Его преосвященство не обожает нашей обаятельной Эвридики, - шепнул Сиверс, задетый его пренебрежительным тоном.
Коссаковский начал в искренних выражениях и с таким пафосом восхвалять голос и красоту графини, что посол, переменив гнев на милость, взял его дружески под руку и отвел в сторону, не замечая шумной кавалькады экипажей, вынырнувшей наконец из чащи кустов и мчавшейся по шоссе в багряном свете факелов, под звон бубенчиков, топот несущихся галопом лошадей, гиканье и гулкое хлопанье бичей.
Бурным вихрем подкатывали к подъезду экипажи - кабриолеты, воланы, кареты, потешные длинные линейки, и пенящийся прибой веселых дам и кавалеров выплеснулся на лестницу и рассыпался по террасе.
Все принялись наперебой рассказывать что-то, поминутно разражаясь хохотом. Графиня Камелли вместе с одной из первых в Польше красавиц, княжной Четвертынской, баронессой Гейкинг, камергершей Рудзкой окружили пани Ожаровскую, рассказывая о каком-то чрезвычайно комическом приключении.
- ... а потом взял и разбил гитару о голову лакея! - с прекомическим пафосом восклицала графиня. - А мы назло этому дикарю пели, не переставая ни на одну минуту. Я думала уже, что он от ярости примется и нас бить, и, если б не камергерша, кто знает, что бы еще было. Его всего передергивало, он уже скрежетал зубами, - вот так, - звонко выкрикивала графиня, подчеркивая каждое слово мимикой и страстной жестикуляцией.
- Графиня, ваш голос - драгоценное достояние человечества. Надо его беречь, - пожурил ее отечески Сиверс, накидывая пурпурную шаль на ее оголенную грудь. - А кто же был этот дикарь?
- Князь Цицианов, наш благородный рыцарь и защитник, - отрекомендовала баронесса, делая иронический реверанс перед низким рябым господином неопределенного возраста, с раскосыми глазами.
- Который к тому же совсем не умеет править, - вставила со смехом княжна.
- Совсем незаслуженное обвинение, - заметила вполголоса камергерша.
- Сами посудите, что же мне оставалось делать, когда лошади пугались звона гитары и каждую минуту готовы были понести. Мы могли все разбиться,