Опрокинутый купол

И сказал «нет». И поехал на улицу Ключевую.

Дверь открыли довольно быстро. Я вообще заметил, что Роман Бояров передвигается в пространстве – и в коляске, и на костылях – приблизительно с той же скоростью, что и обычный человек – на своих двоих. Я вспомнил его рукопожатие и невольно встряхнул кистью. Он посмотрел на меня снизу вверх, чуть склонил голову набок… С неким злорадством я заметил мимолетную растерянность в его глазах. Однако растерянность мелькнула и пропала.

– А, – протянул он. – Наш гениальный сыщик. Входите. Маргариты, правда, нет дома…

– Собственно, я к вам.

– Да? Ну, прошу.

Он толкнул колеса, проехал вперед меня в гостиную, где доминировал резкий запах кислоты, просочившийся из соседней комнаты.

– Нашли своего убийцу?

– Нашел, – коротко отозвался я.

– Поздравляю, – радостных ноток в его голосе не чувствовалось. – Он уже арестован?

– Он умер.

– Вот как… Что ж, можно считать, он получил по заслугам.

Роман снова оттолкнулся, доехал до буфета, достал небольшой графинчик темного стекла, плеснул немного себе в рюмку.

– Не присоединитесь?

– Нет.

Он меня раздражал. И привлекал, неизвестно, что больше. Я чувствовал в нем какую-то жутковатую разрушительную силу… точнее, саморазрушительную, с какой он («исключительно талантливый мальчик!») бросил училище – возможно, свое истинное призвание, – и возится теперь с микросхемами и паяльниками.

– А я выпью… Вас, надо думать, уже восстановили в правах?

– То есть?

– В прошлый раз вы приходили как частное лицо, сегодня – как официальное: вон и от водки отказались. Впрочем, дело все равно закрыто, раз преступник скончался. Я его знаю?

– Возможно, и знаете. В вашем училище у него было прозвище Кулибин. Он вздрогнул.

– Вот как…

– Вы не удивлены?

Он продолжал сидеть затылком ко мне, и затылок был напряжен (прав был художник-декоратор, знаток человеческих душ: с лицом при должной тренировке можно совладать, а вот со спиной…).

– Зачем вы пришли? Похвастаться победой?

– Давно вы в последний раз видели Шуйцева?

– Давно? – Он пожал плечами. – Пожалуй.

– Нет, не «пожалуй»! – взорвался я. – Вы регулярно общались, по крайней мере по телефону. И вам было отлично известно, что за работу он выполнял. Вы знали о поддельной реликвии, знали, что Владимир был пациентом Марка Бронцева… И не смейте отпираться!

– Я и не отпираюсь, – хладнокровно (вот черт!) возразил он. – Почему вы кричите?

– Потому что вы все время врете. Вернее, отделываетесь этакой полуправдой. Вы заперлись в своей каморке с этой дурацкой электроникой, в своем дурацком кресле на колесиках и наблюдаете со стороны, потирая лапки от удовольствия: ну да, весь мир – театр… А в результате вашей игры, между прочим, погиб человек. Шуйцев ведь не подозревал, что Бронцев пишет его на видеопленку… У вас есть магнитофон?

Роман молча подъехал к телевизору, включил видеомагнитофон в сеть, ткнул пальцем в клавишу.

– Ну и что у вас там? Ужастик?

– Мелодрама.

Я вставил кассету и отступил на шаг, давая Роману насладиться зрелищем. С минуту он внимательно смотрел на экран, потом удивленно произнес:

– Но это не Володька.

– Тонкое наблюдение. Эта женщина – одна из пациенток Бронцева. Вы встречались когда-нибудь?

– Нет. Клянусь, нет!

– Собственно, это неважно. Обратите внимание на строку в нижней части экрана: дата и время. Видео-14 камера, настроенная определенным образом, фиксирует…

– Можете не объяснять.

– Так вот, эта запись, – я ткнул пальцем в экран, – последняя в жизни Бронцева. Его убили приблизительно через полчаса после ухода пациентки. Видите, они сидят в полутьме, при свечах… Освещение очень скудное, однако камера высокого класса, Марк средств не пожалел. А теперь – внимание! – гаснет бра в углу… Вы заметили?

– И что это означает?

Я улыбнулся, сдерживая ярость.

– Всего-навсего перегорели пробки на лестнице. Пустячок. Однако – аппаратура продолжает работать. Несмотря на отсутствие электричества. Что скажете?

Роман покривил губы.

– Поздравляю. Вы все-таки додумались… То есть вас не понесло в откровенную мистику.

– Мистика заключается в другом. Эта женщина, что запечатлена на кассете, оказалась очень сильным экстрасенсом. У нее невероятный дар – невольно, находясь под гипнозом, она воздействовала на пленку таким образом, что та зафиксировала ее воспоминания из прошлой жизни. Вот в чем крылась разгадка: Глеб не снимал этот эпизод и не приглашал для этого актеров. Все, что было на экране, относилось к реальным событиям, происшедшим в конце XIII столетия… Однако потом, спустя некоторое время, прежняя запись исчезла…

– Ерунда, – поморщился Роман.

– Ерунда… Если бы не ваши собственные слова и не слова покойного Шуйцева: «Я видел свой труп…» – Я повернулся к нему и поймал-таки его взгляд, затуманенные расширенные зрачки. – Вы, все трое, повторили увиденное когда-то почти одинаково: события, разнесенные друг от друга на восемь веков… Вы, лично вы, не могли забыть (или, наоборот, вспомнить до конца) то, что произошло с вами в Афганистане, и обратились к Марку Бронцеву. А Марк попросил об ответной услуге. Я прав?

Он молчал.

– Это вы установили скрытую камеру на стеллаже. А кроме того, в подъезде дома, где он жил, частенько вылетали пробки, и «эксперименты» Бронцева срывались – аппаратура переставала работать. И вы ее, так сказать, усовершенствовали: встроили компактный независимый источник питания, на манер компьютерного, – я вздохнул. – Конечно, мы здорово лопухнулись. Нужно было сразу, с самого начала осмотреть камеру и видеодвойку… Мы этого не сделали.

Признаться честно, мне хотелось, чтобы он испугался или хотя бы смутился. Но, когда он поднял глаза, взгляд его оставался спокойным и чуть насмешливым, словно я, приложив титанические усилия, поймал слона за хвост и сказал на манер слепца из известной притчи: слон – это большая толстая веревка. Как и во всей этой истории – внешние, незначительные детали подменили собой внутреннюю потаенную суть. И я упорно проходил мимо нее.

– Теперь вы подозреваете в убийстве меня? – спросил он. – Меня, инвалида?

– А что, инвалид не способен выстрелить из пистолета?

– А мотив?

– Все тот же, – устало сказал я. – Марк весьма успешно манипулировал с памятью своих пациентов. Вы в этом смысле – не исключение.

«Трудно поверить, – сказал недавно Вайнцман, – что ее (рукопись) изготовил какой-то местный Кулибин». И не просто Кулибин – Яков Арнольдович назвал любимого ученика…

– Владимир был левшой?

– Да, – бесцветно отозвался Роман. – Он и рисовал левой рукой. Надо сказать, у него неплохо получалось.

– А вы утверждали, будто он вам завидовал. Вечно второй и так далее…

– Глупости, – он уже внутренне сдался – свыкся с «вечером откровений», который я устроил, ворвавшись непрошеным гостем в его мир. – Для меня живопись была… даже не увлечением, а скорее развлечением. Решили поступать в училище, на реставрацию: профессия по тем временам редкая и хлебная. Вроде как на спор: не поступишь! А вот поступлю! Поступили, хотя конкурс был порядочный. Но Володька учился. Уперся и пахал как проклятый. А я – выезжал… черт знает на чем. Наверное, на способностях, они у меня были. Были, да сплыли.

Вспомнив кое-что, я оглянулся вокруг.

– А где Феликс?

– Феликс? А, экстрасенсорный кот… Убежал куда-то. Рита очень расстроилась, она считает его чем-то вроде талисмана. Пропадет – быть беде. Глупости, конечно. Бронцеву он не помог.

Он снова звякнул графинчиком. Возникла пауза, маленькие глоточки обжигали горло, не давая, однако, желаемого эффекта: спина оставалась будто каменной.

– Мы оба хотели забыть все, что произошло ТАМ. Просто делали это по-разному. Я заперся здесь, в четырех стенах, а Володька… Володька решил жить, как прежде, будто ничего и не было, дурной сон. Восстановился на третий курс, создал клуб, писал картины, реставрировал иконы, ездил на раскопки с археологами. Когда отстраивали Николу-на-Озерках, его пригласили участвовать в росписи центрального купола. Адова работа, скажу вам, – и добавил, казалось бы, без всякой связи: – Поэтому я и не верю, что он покончил с собой. Должно быть, его убил… ТОТ.