Страница 77 из 91
– Как он себя ведет?
– Бежать не пытается. Уходить домой тоже не изъявляет желания – впечатление такое, что он считает больницу самым безопасным местом.
– Безопасным?
Слава пожал плечами.
– Хочешь съездить туда?
«Безопасное место» располагалось в здании бывшей духовной семинарии – узкие гулкие коридоры, массивные двустворчатые двери палат, высокие потолки и окна, напоминавшие то ли окна старинного собора (разве что вместо цветных витражей на библейские сюжеты – вполне современные деревянные переплеты), то ли бойницы крепостного укрепления. Все здесь дышало покоем, безопасностью и (всплыло в памяти словечко) – патриархальностью: впечатления не портили даже автомобильные гудки за вычурной оградой.
– Только недолго, – предупредила пожилая врачиха. – А то знаю я вас: довели старичка мало не до инфаркта.
– Я здесь ни при чем, уверяю вас, – сказал уязвленный Борис.
– Конечно, он увидел мышь и схватил сердечный приступ от испуга. Вы кто, родственник?
– Из милиции.
Он накинул на плечи белую простыню с завязками и в сопровождении врача поднялся по каменным ступеням наверх, на второй этаж, где лежали «сердечники». В нос ударили запахи, заставляющие вспомнить нехитрую истину (от которой, однако, мороз прошел по коже), что все мы смертны, все созданья божьи и юдоль наша земная – страдания и старение…
Яков Арнольдович, впрочем, имел вид не страдающий, а скорее, испуганный и виноватый. Соседи по палате, повинуясь безмолвному жесту все той же врачихи, покорной вереницей выползли в коридор. Вайнцман, до того дремавший с газетой в руках, тут же очнулся и сделал неудачную попытку спрятаться с головой под одеяло. Вздохнул, сел, свесив вниз худые ноги, и стал похож на старого печального воробья. Розоватая бумазейная пижама на фоне темно-зеленой больничной стены вызывала мысль о покинутом детьми театре-балагане.
– Вы ко мне? – потухше спросил он.
Борис присел на стул, выложил на тумбочку нехитрое подношение, купленное в ближайшем ларьке: пару апельсинов и упаковку с импортным соком.
– Как вы себя чувствуете?
Художник снова потянулся к одеялу, хотя в палате было почти жарко.
– Марья Петровна говорит, обошлось. Я уж думал, все, последний звонок.
– Какой звонок?
– Оттуда. Инфаркт то есть. У Витюши вон, – он кивнул на опустевшую койку, – третий, у Савельича-второй…
– Марья Петровна – ваша лечащая?
– Нет, она только замещает. Лечащая у нас другая. Он замолчал, глядя в пол.
Почувствовав внезапную жалость, Борис спросил:
– Что же случилось, Яков Арнольдович? Кто вас так напугал?
– Я много раз силился восстановить в памяти тот день. По минутам, по секундам. Особенно здесь: у меня, видите ли, бессонница, страшное наказание. Ничего не помогает, а ночи длинные. Все события перепутались – мы были в шоке, я наговорил невесть что… Потом, в спокойной обстановке, стал раскладывать по полочкам.
– И что вы обнаружили?
– Странности, – мрачно ответил Вайнцман. – Массу странностей. А все потому, что я смотрел не на экран, как другие, а в основном в зал: мне хотелось видеть зрителей.
– Но вы сидели рядом со мной, а с моего места видны только спины…
– Вот именно! Человек может научиться владеть лицом, но спина, напряженные мышцы плеч, затылок… Вы понимаете? Это очень трудно проконтролировать.
– И что вы заметили, наблюдая за спинами?
– Ничего, – вздохнув, сообщил он. – Только одно: все действительно не отрывали взгляд от экрана.
– Значит, на самом деле вы не видели, как Ольга Баталова выходила из зала?
– Там, в дверях, был ее силуэт, я уверен. Я приглядывался к остальным: кроме нее, ни один человек не подходит…
– Что она делала?
Вайнцман прикрыл глаза, совершая короткое путешествие во времени.
– Сейчас… Вот она постояла, зачем-то нагнулась, выпрямилась… Что-то отставила, будто оттолкнула от себя.
– Может, открыла дверь?
– Дверь была открытой. Она сама открывается, если не запереть на задвижку.
– Кто ее обычно запирает?
– Тот, кто входит последним.
– А последними зашли мы с Дарьей, – вспомнил Борис. И вдруг – будто током пронзила неожиданная мысль, сумасшедшая догадка. – Вы что, хотите сказать…
Художник с грустью посмотрел на тумбочку. Борис проследил за его взглядом, поднял принесенные апельсины…
Под ними лежала газета. Вернее, газетная вырезка – явно старая, пожелтевшая… Борис пробежал ее глазами. В заметке повествовалось о девочке из маленькой индийской деревушки близ Дели. Когда ей только исполнилось шесть лет (по буддийским канонам – магическое число), она вдруг начала представлять себя непальской принцессой Бхрикутти, которая действительно жила, согласно хроникам, в конце девятого столетия и правила страной в течение полувека. Подробности, которыми девочка сопровождала свои рассказы (описания фресок во дворце, расположение комнат, детали быта и т.д.), а также то обстоятельство, что родители девочки были неграмотными крестьянами, сроду никуда не выезжавшими за пределы родной деревни, заставляли сделать вывод, что память юной индианки волшебным образом сохранила воспоминания о ее прошлом воплощении. Далее следовали мнения специалистов: опрос, проведенный под гипнозом в медицинском центре имени Раджива Ганди, энцефалограммы головного мозга, показания детектора лжи… Данный феномен встречается в природе крайне редко, известно всего несколько случаев – например, двоюродная сестра упомянутой девочки, проживающая в Бирме, в девятилетнем возрасте обнаружила аналогичные способности, правда, в менее выраженной форме…
– Я думаю, ваш брат обладал тем же даром, что и эта индианка, – сказал Вайнцман, пряча глаза. – Но в его воспоминаниях было нечто… такое, что его пугало. Он видел себя Белозерским князем Олегом, которого несправедливо обвинили в предательстве. Возможно, даже в убийстве.
Борис невольно вздрогнул: вспомнилась женщина на кассете, погруженная в транс, бархатная скатерть со свечами, профессионально поставленный голос экстрасенса: «Сформулируйте свои ощущение от той поездки. С чем они у вас связаны?» – «С тревогой», – ответила она. «А конкретнее?» – «С предательством. Возможно, с убийством». Те же самые, точно повторенные слова…
– Глеб был уверен, что Олега оклеветал настоящий предатель. И когда тот понял, что вот-вот будет разоблачен… Вы понимаете?
«Кажется, начинаю понимать», – подумал Борис.
– Кому Глеб показывал свою пленку? Человеку, который в тот момент тоже находился в кинозале. Человеку, который тоже обладал способностью помнить свое прошлое воплощение – иначе все теряет смысл. Но здесь сказано, – Вайнцман ткнул пальцем в газету, – только поймите меня правильно, Боря… Так вот, этот феномен очень редок, известно всего несколько случаев. И невозможно, просто статистически невозможно, чтобы судьба свела двух человек в одном кинозале. Если только…
Он покраснел и замолчал.
– Если только они не родственники, – проговорил слегка потрясенный Борис (вот как, оказывается, легко попасть в список подозреваемых!). – Например, родные братья. Что ж, в логике вам не откажешь.
Художник явственно шмыгнул носом. Казалось, он вот-вот расплачется.
– А что мне еще оставалось думать? Тем более что я действительно пересел к вам поближе еще до того, как стрела свистнула… И, раз на моей ладони была кровь Глеба, значит, он был уже мертв… И никто этого не заметил! И почему Глеб даже не вскрикнул?
– Все равно, – пробормотал Борис. – Подозревать меня в убийстве брата… Как вам такое в голову пришло!
– Вы сыщик, – тихо, будто извиняясь, сказал Вайнцман. – Вы лучше меня знаете: посторонние убивают редко. Убивают друзья, близкие, родные, с кем видишься сто раз за день. Жены убивают опостылевших мужей, дети – богатых родителей, которые слишком зажились на свете.
– Но у вас нет детей. И вы не женаты.
В их разговоре случилась неожиданная пауза: впорхнула медсестричка в коротком белом халате – розовая, упругая, как резиновый мячик, пышущая здоровьем и сексапильностью, что никак не гармонировало ни с палатой для «сердечников» (у кого второй «звоночек», у кого третий…), ни тем более с духовным прошлым этого заведения. Вайнцман покорно подставил ягодицу, Борис деликатно отвернулся. Сестричка закончила экзекуцию, стрельнула подведенными глазками и исчезла, оставив в палате тонкий аромат духов.