Страница 72 из 91
– Почему вас хотели убить? – поинтересовался я.
Ольга посмотрела на меня недоуменно, точно на оживший манекен.
– Все здесь хотят меня убить. Разве непонятно? Кое-кому не давал покоя наш фильм, и он параллельно вел свои собственные съемки. Хотел утереть нам нос…
– Это я, что ли? – очнулся Александр Михайлович (интересно, такая мысль мне в голову не приходила).
– Вы, вы! Вы всю жизнь завидовали Глебу. Я же слышала вашу ссору (отвратительная, доложу вам, была сцена!). Вы пытались уговорить Глеба не брать меня на роль Елани, орали благим матом… Что, я не права?
– Когда это было? – быстро спросил я.
– Точно не помню. Перед началом съемок…
Мохов равнодушно поджал губы (и, кажется, покраснел).
– Я имею право на собственное мнение. Я высказал его Глебу, тот настоял на своем, я согласился.
– Это вы так говорите, – загадочно бросила Ольга, швырнув в пространство окурок и потянувшись за новой сигаретой.
– Что значит…
– Это значит, что у вас была своя кандидатура на роль, какая-нибудь молоденькая-смазливенькая, с мозгами курицы.
Мохов вскинулся было, но передумал, махнул рукой и отвернулся, пробормотав что-то вроде «У тебя самой мозги…».
– Это не та, что играла в эпизоде, который мы видели? – с неожиданным интересом спросила Машенька.
– Я понятия не имею, что за актриса там играла, – наконец взорвался новоиспеченный главреж. – Я не был с ней знаком, у меня, мать твою, вообще не было никакой своей кандидатуры! Борис, скажите вы им…
«У босса творческая импотенция, – вспомнилось мне. – Я хлопаю хлопушкой, оператор снимает, осветитель светит…» Босс меж тем, видно было, изо всех сил старался взять штурвал корабля в свои руки, но одновременно – эх, беда! – заткнуть своим же задним местом пробоину ниже ватерлинии. Предприятие безнадежное. И именно поэтому, как ни странно, я его не подозревал. Он не мог снять тот злополучный материал, что продемонстрировал Глеб на просмотре. Он хотел бы. Ничего бы не пожалел и душу свою продал бы дьяволу… Но – увы.
– Ольга, скажите, зачем вы выходили во время просмотра? – спросил я.
– Выходила? Кто вам сказал?
– Яков Арнольдович? – окликнул я его вопросительно.
Тот поднял глаза, посмотрел, безвольно пожал плечами.
– Не знаю. Я видел только силуэт в дверях. Что-то узкое и длинное, изломанное… Хотя мне могло просто показаться. Я был…
– Вы были захвачены, – перебил я, чувствуя неожиданный приступ злости. – Кстати, вы тоже, кажется, претендуете на роль.. э-э, несостоявшейся жертвы, не так ли?
Он взглянул на меня с укоризной. И меня вдруг кольнула мысль: а ведь он очень стар. Волосы жесткой паклей торчали в разные стороны, отчего художник живо напоминал грустного папу Карло, от которого удрал его любимый Буратино, нос печально свесился вниз, и походка у него сделалась в одночасье шаркающей, стариковской (подагра, с греческого – «капкан для ног», очень изысканно).
– Вы же обещали…
– Ничего подобного, – возразил я. – Вы пришли сами, дали добровольные показания… Или просто хотели отвести от себя подозрение?
– У него ладонь была в крови, – опять встряла Ольга. – Я видела…
– Я потерял равновесие в темноте, – устало сказал Вайнцман. – Инстинктивно вытянул руку, вот и все.
– И коснулись рукой Глеба, – закончил я. – Вы утверждаете, что это было в тот момент, когда на экране мальчик выстрелил из лука…
– Верно.
– Нет, не верно. Когда Некрас спустил тетиву, вы УЖЕ сидели рядом со мной, на соседнем кресле!
– Надо будет провести следственный эксперимент, – пробормотала Машенька Куггель. – Воссоздать всю картину, проверить, кто где сидел, кто кого видел… Не эфирный же двойник выходил из зала.
– Бесполезно, – махнул рукой Игнатов (он, в своем бархатном кафтане, сафьяновых сапогах и собольей шапке, с бордовым от грима лицом, вносил в наше общество некий элемент здорового абсурда). – Я сто раз прокручивал в памяти каждый момент… Все равно, кроме экрана, я ничего не видел.
– Да, – скрипуче произнес Мохов. – Тут талант Глеба сыграл с ним плохую шутку. Сколько людей – и ни одного реального свидетеля.
– Может быть, снимал-то не Глеб? – возразила Ольга.
– Он, – веско сказал режиссер. – Больше некому.
– Да почему вы так уверены?
– А разве вы сами не видите? Его пластика, его манера… Да все его! – Он оглянулся на нас и горько покачал головой. – Дурацкое чувство, но… Как будто тот материал, что мы видели, больше походит на работу Глеба, чем весь наш фильм. Словно он зачем-то сдерживал себя, боялся раскрыться полностью… Нет, картина все равно вышла бы блестящая – как и «Дон Кихот», и «Парус Лебединой дороги», однако…
– Интересно, – подала голос Машенька. – Почему он снимал это на видео? Остальной материал на стандартной кинопленке…
– Сейчас многие снимают на видео.
– Только не Глеб. Его учителем был Венгерович, это знаменитая старая школа. А видео – это другая частота кадров, иное восприятие, иная техника монтажа и озвучивания… Странно.
Да, странно – тут я мог согласиться. Кассета тоже не давала мне покоя, и, кажется, не мне одному. Я перехватил взгляд художника-декоратора: в нем сквозил форменный ужас. Чего-то он здорово боялся. Или – кого-то…
– С каким бы удовольствием я выгнал эту вертихвостку взашей, – пробормотал Мохов.
– Вы имеете в виду Ольгу Баталову?
– Только не проболтайтесь ей. У нее, конечно, договор со студией…
– Однако с Глебом, а не с вами?
– Не угадали, в договоре как раз стоит моя подпись: ваш брат с удовольствием спихивал на меня всю бумажную работу. Дело в другом. – Он вынул из кармана носовой платок не первой свежести, протер вспотевший лоб, скомкал, сунул назад в карман. – Просто если окажется, что стреляла все-таки она… Вы понимаете?
– То фильм полетит к черту, тоже мне задачка. А другой актрисы у вас нет.
Он умоляюще тронул меня за рукав.
– По-моему, вы тоже не верите в ее виновность. Но показания этого еврея меня смущают: как он описывал силуэт в дверях… Он же профессиональный художник, у него глаз наметан. На Ольге было приталенное пальто с поясом, то есть из всех кандидатур она – единственно возможная.
– И что вы хотите от меня?
Мохов вскинул голову и твердо посмотрел мне в глаза – точно партизан на допросе.
– Чтобы вы провели свой следственный эксперимент. Чтобы вытрясли душу у всех и каждого, чтобы… словом, делайте, что считаете нужным, обещаю полное содействие.
– Будете подавать щипцы и иголки?
– Иголки? – он растерялся.
– Ну да. Загонять под ногти вашим коллегам.
– Мне нужен убийца, – угрюмо сказал главреж. – Так же, как и вам. Если вы считаете, что мною движут исключительно меркантильные интересы… Что ж, какая, в сущности, разница? Итак, ваш ответ?
– Попытаемся, – ответил я без воодушевления.
– Кстати, вы не в курсе, у Вайнцмана когда-нибудь были ученики?
Мохов призадумался.
– Он никогда не упоминал, но вроде бы несколько лет назад он вел семинар в художественном училище…
– Совещаемся?
Слава Комиссаров всегда и везде появлялся вовремя – эта черта у него с тех пор, как меня отстранили и я мучился в праздном прозябании… Впрочем, наши отношения начальника (пусть микроскопического) и подчиненного остались прежними. Он, как и раньше, надеялся на мою помощь (я – свидетель номер один: я находился рядом с братом в момент убийства, я первым обнаружил кассету в квартире экстрасенса, я соединил две смерти в логическую цепочку…). Я отвел его в сторону, он выслушал меня, задумчиво склонив голову.
– Следственный эксперимент? И что ты надеешься обнаружить?
– Я сказал им, будто хочу установить, кто имел возможность незаметно выскользнуть из зала и добраться до комнаты с реквизитом. На самом деле нужно обратить внимание на два факта… Первый – свет. Убийце в глаза светил проектор. Тем не менее он был точен – значит, был готов, возможно, даже специально тренировался. Плюс – точно рассчитанный момент выстрела…