Опрокинутый купол

А ученик вдруг задумчиво спросил:

– Зачем же я нужен вам?

Квартира была маленькая – две комнатки, одна из которых – та, что побольше, – играла роль гостиной или столовой (чистенькие занавески на окнах, салфеточка на телевизоре и несколько милых безделушек на безликом серванте производства местной мебельной фабрики, нигде ни пылинки – видна заботливая рука Маргариты Павловны). Дверь во вторую комнату была закрыта, и из-за нее иногда слышались шорохи и тихое потрескивание.

Сама Маргарита Павловна предстала на пороге в милом домашнем халатике. И вся она – милая и домашняя – олицетворяла собой образ идеальной хозяйки-экономки, которой самой природой предназначено вить теплое семейное гнездышко (местную разновидность английского «Мой дом – моя крепость»), содержать его в любовном порядке, растить детишек (жаль, покойный муж не разглядел своего счастья, «сберегал себя» для творчества… А стоило ли?).

Она приветливо улыбнулась, словно Борис и впрямь был желанным гостем, провела его в гостиную-столовую, спросила: «Поужинаете с нами? Рома только что закончил заказ, сейчас присоединится».

Борис покачал головой.

– Тогда, может быть, чаю?

Она выкатила на середину ковра сервировочный столик, достала откуда-то чашки, налила крепкую пахучую жидкость. Присела на диван и сложила руки на коленях. Перехватила взгляд Бориса, устремленный на фотографию на резном дедовском комоде – в аккуратной посеребренной рамочке, уменьшенную копию той, что висела в музее. Те же улыбки, та же бесшабашность в серьезных глазах (парадокс, но точнее не скажешь)… Впрочем, деталей не разглядеть.

– Вам знаком Владимир Шуйцев?

– Да, – слегка удивилась Маргарита Павловна. – Очень милый человек. Жаль, попал в неприятную историю… Вы ведь в курсе?

Борис хмыкнул про себя: вооруженный грабеж с убийством. «Неприятная история», что и говорить.

– Да разве он виноват? – Она помолчала, искоса взглянув на собеседника и ожидая его реакции. – Конечно, мы всегда в ответе за своих учеников. Но тогда уж ответственность следовало бы как-то поделить: есть же еще семья, школа… А то получается, будто Володя в одиночку воспитал преступника.

– А мальчика, который это сделал, Стаса Кривошеина, вы знали?

– Нет, откуда? Володя – другое дело, когда-то они с Романом были не разлей вода.

– Он часто бывает здесь?

– Раньше бывал, – уточнила она нехотя. – Они учились в одной школе, вместе поступали в художественное училище. Потом со второго курса «загремели» в армию, попали в Афганистан, служили в одном взводе… А вернулись в Союз – будто подмененные.

– В каком смысле?

Женщина повела плечом.

– Знаете, те, кто прошел это и сумел возвратиться, всегда стараются держаться вместе… Это как круг избранных, каста. Но Роман с Володей словно сразу отгородились… Когда открывался клуб при Союзе ветеранов, им прислали официальное приглашение. Они не пошли. И друг с другом не общаются, даже не звонят… Вообще прекратили всякие отношения. Мне это непонятно, – она чуть вздрогнула. – Тревожно.

– Тревожно? – удивился Борис. – Почему?

– Вы не поймете. Вы не знали их в прежние времена… – она доверительно коснулась рукой собеседника. – Только не говорите…

– Рита! – послышался голос из-за двери. – Кто у нас?

– Гости! – мгновенно отозвалась она. – Ты выйдешь?

Борис поспешно поднялся.

– Не беспокойтесь, я сам.

Едва он открыл дверь, в носу защекотало от запаха кислоты. Борис огляделся: вот уж где действительно царствовала электроника во всех видах. Вдоль стен на самодельных стеллажах стояли магнитофоны, проигрыватели, телевизоры, приемники с обнаженным нутром, письменный стол был завален схемами, блоками, проводами… Никак не верилось, что во всей этой теле– и радионеразберихе можно как-то разобраться, найти нужную деталь и водворить ее на нужное место. Но хозяин мастерской, видимо, был иного мнения.

Посреди груды непонятно чего гордо высился заграничный проигрыватель компакт-дисков – электронный монстр со сферической акустикой, переливающийся лампочками индикаторов, словно новогодняя елка в богатом доме. Мужчина в кресле-каталке фамильярно похлопал монстра по панели и сообщил:

– Настоящий «Панасоник», «белая» сборка. Баксов пятьсот, не меньше. А его, беднягу, пару раз приложили об пол, а потом с великого бодуна облили шампанским. Не иначе господа новоруссы гусарили, в аквариум решили поиграть… Раньше-то, бывало (еще на моей памяти), коли у кого из торгашей заведется забугорная техника, так на нее вздохнуть лишний раз боялись, как на любимое чадо… А вы Борис Аркадьевич? – Он окинул вошедшего быстрым взглядом, будто ощупал сканером. – Я вас таким себе и представлял.

– Вы меня знаете?

– Рита рассказывала.

У него были выдающиеся руки. Борис, сроду не бывший хлюпиком, невольно поморщился от его пожатия… Да, выдающиеся руки, широкие плечи с буграми мышц (ага, вон совсем не маленькие гантели в углу), легкая небритость на подбородке, ранняя седина в волосах, молод и стар одновременно, то есть «все при нем», но выдают глаза, холодный жар в их глубине (можно так выразиться?).

– Вы хотели меня видеть?

Борис осторожно сел на краешек стула, сместив на пол (с разрешения хозяина) кипу журналов по радиоэлектронике.

– Вы, наверное, хороший мастер, – заметил он. – Столько заказов…

Роман махнул рукой.

– А, несут и несут. А я, добрая душа, не умею отказывать. Хотя, с другой стороны… Чем мне еще заняться? Это своего рода медитация. Мантра, молитва… Впрочем, вам это неинтересно. Вы ведь пришли поговорить о Бронцеве?

Борис уселся поудобнее и сцепил руки на коленях.

– Вы знаете, что он записывал на пленку свои сеансы?

– Знаю, – спокойно отозвался Роман.

– Сестра рассказала?

– Нет, просто знаю. Догадался: он сажал меня всегда в одно и то же кресло, спиной к окну. И не разрешал двигаться. Как-то после сеанса я спросил его напрямик…

– И что?

– Ничего. Он нисколько не смутился, подтвердил – и все. Без комментариев.

– А вам не приходило в голову, что он использовал свои записи…

– Для шантажа? – Он рассмеялся с ноткой издевки. – Интересно, как бы вы стали меня шантажировать на его месте? Что потребовали бы в обмен на кассету? Мою инвалидную коляску?

Он положил руки на обода колее (коляска была самая «плебейская», без электропривода), толкнул, отъехал к окну. Борис увидел его затылок – очень красивой, благородной формы. Короткая стрижка «ежиком» – то ли просто привычка, то ли память о тех временах.

– Еще в школе, – сказал Роман, – классе, кажется, в девятом, я всерьез увлекся карате. Тогда оно было под запретом, мы тренировались в маленьком подвальчике, под какой-то «липовой» вывеской. Инструктор у нас был из настоящих, теперь такие редко встречаются… Я бы, пожалуй, и сейчас двух-трех здоровых мужиков сумел бы положить при необходимости.

Борис окинул взглядом фигуру собеседника и подумал, что тот, пожалуй, не преувеличивает.

– Однажды я сломал руку в спарринге. Пустячное дело, но я страшно переживал: боялся, что кость неправильно срастется и я не смогу ходить на тренировки. Учитель узнал об этом… Знаете, что он мне сказал? «Пока тебе есть, что терять, – ты уязвим. Значит, тебя легко победить».

Что-то, отгороженное спинкой коляски и стриженым затылком, внятно звякнуло и булькнуло. Потом коляска развернулась, и Борис увидел в руках собеседника два наполненных стакана.

– Вы, я понимаю, пришли сюда как частное лицо? То есть употребить вам не запрещается? За помин души раба божьего…

Борис на секунду оцепенел, но тут же сообразил, что речь идет не о Глебе (которого Роман наверняка знать не мог), а о почившем экстрасенсе. Выпили, не чокаясь, молча: соблюли народный обычай, хотя, пожалуй, ни тот ни другой не испытывали особой скорби, разве что в общечеловеческом плане. Роман выцедил водку маленькими глотками, словно драгоценную влагу в пустыне. Поставил стакан на стол и сказал: