Гербарий из преступлений

Дарья подошла к немногочисленной толпе:

– Что тут стряслось?

– У Самойловых беда. Ленка, кажись…

Не дослушав, Дарья сбросила пиджак, который накинул ей на плечи Семка, и взлетела на этаж. Дверь открыта, в квартире тихо. Защемило внутри в предчувствии непоправимого, в глазах потемнело, дыхание затормаживалось. Дарья несмело вошла в прихожую, словно преодолевая невидимую преграду. Везде горел свет. Заглянула в комнату. Седой доктор сосредоточенно что-то собирал со стола, второй доктор или санитар стремительно прошел мимо. Возле дивана сидел Фрол, опустив голову, а на диване лежала Елена Егоровна. Спала. Спала ли? Сердце все быстрей и быстрей отстукивало: не спит, не спит… Седой доктор шел к выходу, Дарья схватила его за рукав.

– Отравилась, – сказал он, догадавшись, что хочет узнать девушка.

У Дарьи перехватило горло, с трудом она выдавила:

– Жива?

Доктор отрицательно покачал головой и вышел.

Пересохло во рту, душили слезы… Это была первая в жизни Дарьи серьезная и необъяснимая утрата, причинившая невыносимую боль.

Дарья побрела на кухню выпить воды и набраться сил, чтобы войти в комнату, где лежала Елена Егоровна, Семка молча последовал за ней. Она подставила стакан под струю воды, которая быстро наполнила стакан и переливалась через края. Брызнули слезы. Как же так? Почему?! О, эти вопросы еще не раз она задаст себе в будущем. И никогда на них не будет однозначных ответов. Дарья стояла у раковины и беззвучно плакала, вдруг Семка шепнул:

– Дашка, смотри!

Она обернулась, он держал лист из тетрадки, протягивая его Дарье. Взяв бумажку и пробежав кривые строчки глазами, Дарья похолодела. Нет, она едва не умерла на месте! Зашумело в голове, лихорадило все тело… Чувствуя, что вот-вот упадет, Дарья опустилась на стул и попросила Семку:

– Никому не говори! Слышишь? Никому!

– Почему?

Она свернула листок, сунула его в карман платья, не ответив Семке, а он шепотом говорил, что нельзя забирать записку. Дарья кинула на него испепеляющий взгляд, и он замолчал. Оба остались у Самойловых поддержать напуганных мальчиков. Впервые Дарья видела, как плачет мужчина. Фрол плакал над телом жены, пряча слабость за папиросами и низким наклоном головы.

Утром Фрол что-то искал. Дарья знала – что, знал и Семка, но оба молчали. Наконец Фрол спросил:

– Даша, Семен, вы не видели здесь записку?

Те лишь мотнули головой: мол, не видели.

Елену Егоровну скромно похоронили.

– Молодая такая… двое деток… – слышалось со всех сторон на похоронах. – Как же она так? Ой, грех-то какой! Из-за чего ж можно жизни себя лишить? Видать, причина была… Да какая ж причина? Деток не пожалела…

Не знал и Семка причин, вернее, знал частично. Он приставал к Дарье, что она намерена делать с запиской и зачем украла ее, та отмалчивалась, так как у нее не было плана. Но то, что открылось Дарье, кроме нее, не знал никто. Даже Фрол не догадывался.

8

– Поставьте-ка на огонь чайник, – попросила Дарья Ильинична.

Давнишнюю историю с сегодняшним днем Щукин не связывал. Собственно, связывать пока было нечего, но рассказ его заинтересовал. Да и торопиться некуда, сегодня ведь законный выходной. Единственное, в чем он испытывал неудобство, – уже более трех часов не курил. Прервать рассказ не решался, вдруг после паузы у старушки пропадет запал, а хотелось услышать до конца, тем более что Дарья Ильинична говорила, будто знает убийцу мужа и сына. Она знала, но почему следствие не дозналось? Судя по всему, она ничего не сказала милиции. Опять же – почему?

Щукин вернулся из кухни с чайником и не выдержал:

– Я бы хотел выйти покурить…

– Бог мой! Да курите здесь. Я никогда не курила, но табачный дым люблю. Пепельницу возьмите в серванте, там их две, выбирайте любую.

Теперь Щукин был вполне доволен, устроился поудобней в кресле, закинув ногу на ногу, с наслаждением затянулся сигаретой.

– Что же было в той записке?

– Э, миленький, не все сразу… – усмехнулась она. – Ага, заинтриговала вас? А я тогда сна лишилась. Меня терзали сомнения, подозрения, вопросы. И взбрело мне в голову самой получить ответы. Я даже не понимала, куда ввязывалась. Но, знаете ли, молодость горяча, она верит в справедливость, она безрассудна. Это потом молодость костенеет, с возрастом, когда сталкивается с реальным и далеко не идеальным укладом, сталкивается с подлостью старших. В том, что молодежь часто бывает жестока, виновато старшее поколение, ибо нельзя воспитать порядочность на лжи. Мне было пятнадцать лет, я готовилась стать комсомолкой, воспитывала в себе волю, характер и непримиримость к подлости. А та записка представлялась подлым предательством, и я должна была убедиться, что это так, потому что… Нет! Слушайте по порядку…

Дарья не спала, все думала, как ей поступить. Она хотела правды, а виделась эта правда чудовищной с двух сторон. И какая-то из этих сторон – лживая и предательская. Дарья искренне хотела, чтобы обе стороны остались непричастными, а такого быть не могло, посему следовало все выяснить, а потом думать, что делать.

В записке было написано одно имя – парикмахера Силантия Штепы. Когда-то он ухаживал за Василисой, но с тех пор как ее нечаянно обезобразила Дарья, Штепа в сторону Васьки не смотрел, хотя не все мужчины оказались привередливыми. Как судачили, Васька таскалась по мужикам – ночью-то рожу не видно. Повзрослевшая Дарья заметила, что люди имеют слабость добивать лежачего. Ну, какое им дело до Васьки, ее похождений и пьянства? Что ей осталось в жизни? Да и слабой оказалась Василиса, не способной пережить увечье, неспособной подавить в себе обиду и отойти в сторону, найти новые интересы в жизни и начать строить ее по-новому. Почему же надо ее добивать пересудами и оскорблениями? Так она думала до смерти Елены Егоровны. Это плохо, когда из жизни уходят хорошие люди, а когда они уходят по причине козней негодяев, что-то, выходит, не так в этой жизни, что-то идет неправильно. Решив выяснить, что к чему, Дарья собралась с духом и пошла к Штепе.

Силантий был женским мастером и женским угодником, несмотря на скромную внешность. И не раз его колотили обманутые мужья, избивая до полусмерти. Славился Штепа обхождением, ко всякому человеку подход имел, одевался аккуратно и модно. Стриг и брил он мужчин тоже, а перед женщинами ужом вился, относился к ним с предельным вниманием и уважением, потому и пользовался успехом у слабого пола. На всякий случай Дарья позвала с собой Семку, который отговаривал ее идти к Штепе, но разве ж ее отговоришь? Она вошла в зал с большим зеркалом, села на стул и ждала очереди, пока Силантий завьет щипцами жирную бабищу в цветастом крепдешиновом платье.

– Пейсики будем завивать? – крутился вокруг бабищи Штепа.

– А как же! – кокетничала толстуха. – И на височках завейте.

Час прождала Дарья. Наконец села в кресло и наблюдала за приготовлениями Штепы в зеркало, одновременно обдумывая, какие должна сказать ему фразы. Он остановился у нее за спиной и будто только сейчас увидел:

– Дашенька? Как ты выросла! Красавица, честное слово.

Ага, так и купил он Дарью своими буржуазными комплиментами! Эта мерзкая рожа в бабьих кудряшках и с тонкими усиками даже не догадывалась, что будущей комсомолке его сладкие слова противны. А он наклонился к ней, заглядывая в лицо, от него несло одеколоном, аж ноздри защипало. Спросил:

– Что будем делать с головкой?

– Прическу, – проговорила Дарья, считая в уме, хватит ли у нее денег.

– По какому случаю?

– По случаю… именин.

Волосы у Дарьи были длинные, состричь их она не решилась, хоть и мечтала, а то папаня с маманей в гроб раньше времени слягут. Она ждала чего угодно, какого-нибудь бедлама на голове, но парикмахер уложил косу короной, затем завивал на висках и лбу тонкие пряди. А Дарья не знала, как начать. В таком случае… И она спросила прямо:

– К вам приходила Елена Егоровна?