Неизвестность

Мне ее стало жалко, и я тоже сел рядом и начал говорить, что она молодая и все впереди. Она сказала, что впереди ничего нет, потому что ей не за кого выйти замуж. И когда она говорила про замуж, она как-то так посмотрела и пошевелилась, что я не выдержал и прилег на нее. Она меня обняла и сказала про мои синие глаза. Какую-то женскую глупость, как я теперь понимаю. Но в тот момент времени я не способился рассудить и сделал с ней то, что делал с женой. То есть как раз не делал из-за ее болезни. Меня тоже можно понять. А сучка не захочет, кобель не вскочит. И я стал после этого ее ругать, что она[3]

Я велел ей никому ничего не говорить.

Она не говорила, но недавно сказала мне, что тяжелая, потому что у нее не было того, что у женщин. То есть кровей. Я ее ругал и стыдил, хотел даже побить, но она пригрозила, бессовестная, что будет кричать и плакать на всю ивановскую. И все всё узнают.

Так оно теперь и есть.

И что будет дальше, один Бог знает.

27 декабря 1919 года

Весь год не вспоминал про тетрадь, а тут как торкнуло. Год к концу, а я считать прорехи и раздавать орехи. Орехов у меня нет, но так говорится. Пословица.

На Благовещенье умер мой отец Тимофей Трофимович Смирнов, Царство Ему Небесное. Он начал зимой пухнуть и позвал сватью Софрониху. Она сказала, похоже, водянка, и надо в бане выпарить с себя лишнюю воду. Пропотеть, она и выйдет. Отец сидел в бане почти что каждый день, но ничего не выпарил. Ему было все тяжельше, и он плохо дышал. Мама моя, Анна Федоровна, жалела его и сказала мне везти его к фельшеру в Акулиновку. Смирново у нас небольшое, и нет фельшера, а в Акулиновке есть, но она за рекой, а ударила оттепель.

Я повез его крюком к мосту за 20 верст, чтобы потом опять вернуться к Акулиновке, которая почти что напротив нас, если летом. Или зимой по хорошему лёду.

Повез на быке, которого взял у зятя Сергея Калмыкова. Все своих быков забили, а он сохранил. И много чего другого. Он у Анастасие Никитишны хорошо попользовался и пошел в гору. У них с нашей Дарьей родилась под осень дочь.

Он дал мне быка, и я повез.

Привез отца к мосту, а там стреляют два военных соединения. И с той стороны, и с этой. Отец сказал, давай домой. Но нас заметили. Подскакали и сказали, что им надо тягловую силу, чтобы вытащить артиллерийскую пушку. У них была пушка, и она застряла. А лошади все верховые, и упряжи нет, и нечем тащить пушку. А им надо было пробиться на ту сторону. Я объяснил про больного отца, но они сказали, что все равно туда не проехать. Они поклали отца на снег, на доху, а я поехал с ними тащить пушку. Вытащили и приволокли к мосту. Выстрелили три раза и перестали из-за неналичия снарядов. Но с той стороны напугались или еще что, и они отступили. Я вернулся к отцу, а он уже застыл.

Я хотел поехать домой с его покойным телом, чтобы похоронить, но там оказался Иван Смирнов Большой. Он меня увидел и обрадовался. Он сказал, что теперь краснармеец. Что, когда ехал с Семеном Кружновым и с имуществом, чтобы его продать, их встрели красные. И они с Семеном сказали им, что тоже красные. И их взяли в краснармейцы вместе с имуществом.

Они взяли меня с собой. Я не хотел, но Иван сказал, что скажет, кто пострелял и пожог людей в селе. Я сказал, что он-то как раз стрелял, а я-то как раз не стрелял. А пожог уже мертвых. Он сказал, что мне поверят, а тебе нет, потому что я краснармеец, а ты не сознательный.

Отца и кто погиб при мосте мы там прикопали и поставили крест. Срубили березку и сломали навдвое, получился крест. Я потом уже позже вернулся и его не нашел. Где лежит отец, я теперь не знаю.

Мы поехали в Акулиновку. Там, благодаря за свою грамотность, я опять стал писарь. Там был главный ихий командир Савочкин. Я при нем писал документы. Они уезжали и воевали, а потом возвращались. И так почти до Пасхи. Меня не брали, я не боевая единица. Я хотел убежать, но боялся Ивана, что скажет, что я будто тех стрелял, кого они постреляли. А потом они приехали, и Савочкин сказал, что большие потери, включая Ивана. И надо отступить, потому что белые идут на Акулиновку. Он приказал мне сжечь все документы, которые не надо, а оставить оперативные. Я не знал, какие оперативные, и на всякий случай сжег всё и убежал к реке.

Я надеялся на переправу, но ее не было. Там было переходящее место. Наступали красные, и белые рубили канат и спускали плот по течению вниз, чтобы не достался красным. Красные чинили канат и строили плот, но наступали белые, и красные рубили канат и тоже спускали плот по течению. Но иногда не было красных и белых, и плот был. На этот раз плота не было.

Но была лодка. Я ее взял, и тут бежит мужик и кричит, что убью. Я говорю, мне твою лодку не надо, а надо на тую сторону. А он смотрит на мои сапоги. Я догадался и говорю, перевези меня, отдам сапоги. А он такой жестокий, говорит, что я тебя кончу и возьму сапоги задаром. И всю остальную амуницию. Я говорю, ты дурак или умный. Возьмешь на себя грех вместе с сапогами, а так помахал веслами и взял без всякого греха. Он засмеялся и перевез меня. Хороший оказался человек, я за него поставил свечку перед иконкой. У нас нет церквы, она в Акулиновке. А то бы поставил в церквы. Но у нас ее нет.

Как отошла земля, стали сеять. Сергей Калмыков начал на меня обвинять, что я не вернул быка, и потребовал корову взаместо быка. Я сказал, что у тебя и так две, а у меня останется одна, что я с ней буду делать. Он сказал, что его не касается. А Дарья вместо чтобы, как моя сестра, защищить свою бывшую семью, наоборот, тоже на меня накинулась. Была смирная девушка, а стала из-за Сергея прямо как волчица. Даже на маму Анну Федоровну сказала нехорошие слова.

Я отдал корову. Из двоих осталась одна, и та худая, на ней не пахать, а царапать. Как быть, непонятно.

Я пошел к тестю Захару Васильевичу и просил помощи. Он сам еще крепкий, и сын Никита, кроме Ивана, женатый, а живут одним хозяйством под Захаром Васильевичем. Я просил его о помощи, но он сказал, что сам еле управляется. Я сказал, как же, ведь у меня ваша дочь в смысле моей жены. Мы же родные. Он сказал, что дочь отрезанный ломоть на моем подпечении, и если я ее взял, то сам и виноват. Правда, муки два пуда дал без отдачи. И спрашивал про Ивана, но я сказал, что не знаю.

Спасибо соседу Смирнову Кривому. У него тоже одна корова, а погода уходит, надо быстрей пахать, и мы двумя коровами на один плуг объединились и спахали сперва ему, а потом мне. И отсеялись.

В ту же время выяснился большой живот Ксении. А Екатерина все болела и лежала, а Ксения, хоть тоже беременная, ворочала по хозяйству. Мама ругала на чем свет ее и меня, что мы такое сделали, но сама Ксению полюбила. А Екатерина даже не ругалась, только смотрела. Она, хоть и больная, родила в начале лета девочку Марию, а Ксения к Успенью мальчика Петра. Или раньше. У меня там записано, за Божницей, надо посмотреть. После рождения Екатерина стала здоровше.

Было событие, что прибыли из Акулиновки, где назначили Советскую Власть и сказали, что у нас тоже Советская Власть. И что здесь должен быть Представитель для справедливого учета имущества. Помощь, кто беднее. А кто побогаче, пусть помогает. Стали искать и выбирать Представителя, и все начали говорить на меня, что я грамотный и воевал за Красную Армию. Они и сами меня там видели, в Акулиновке, хоть и не знали, что я потом сбежал. И подтвердили, что я краснармеец.

Я стал Представителем. Начал ходить и переписывать имущество. Меня ночью встрели и сильно избили. Я не видел, кто это был. Две недели лежал, и до сих пор болит под ребром слева. Что-то там мне ушибли.

Потом приехал Иван Смирнов Большой, который оказался живой, а только раненый. Он сказал, что Савочкина убило. Мне это понравилось, хоть и жаль человека.

Екатерина стала помаленьку работать. Она со всеми молчала. А Ксения с ней себя вела весело и нахально. Хвастала, что на Екатерину муж не взглянет, а ее каждую ночь ласкает. Это была правда, хотя в избе нам было неудобно при всех, и мы приспособились в хлеву на сеннике. Колется, но, если подстелить шубейку, то ничего. Даже приятно, шубейка мягкая.

3

Здесь почему-то не дописано: видимо, Николай не нашел подходящих слов, оставил на потом, да и забыл.