Медиум

– Что-нибудь говорили? Предупреждали, предлагали?

– Ничего такого. По-моему, просто пытались убить.

– Если бы хотели убить – убили бы. И не подсылали бы мордоворотов, а элегантно свалили на голову кирпич… Нет, друг детства. Тебя – одно из двух – или пугали, или хотели проверить.

– Да откуда они могли знать, что я выкину такое! – взвился Колесников. – Я сам от себя меньше всего ожидал…

– А они – ожидали. У тебя самого есть какое-то объяснение?

– Не знаю, – признался Игорь Иванович. – Скорее, ощущение… Будто в мое тело вселилось чужое сознание. Понимаешь, я абсолютно не был испуган или растерян – я действовал как автомат… Я знал, как и куда бить, как защищаться. Словно меня кто-то охранял – во мне самом… И теперь я боюсь. Вдруг в следующий раз не сработает.

– Да? – равнодушно сказал Туровский и вышел из-за стола. – Ну, пойдем в соседнюю комнату. Там все напишешь подробно – как и что было.

Игорь Иванович приподнялся и застыл.

– Ты что… Ты все-таки решил меня сдать?

– О Боже, – вздохнул тот. – Ну и лексикон.

И ударил – мощно, с разворота, ногой в подбородок, готовясь, однако, остановить движение, если неизвестный защитничек не успеет вновь влезть в сознание друга детства, – не калечить же…

Тот успел.

Туровский поморщился: давно он не попадался так чисто и красиво. Пятка ушла куда-то по инерции, пол и потолок поменялись местами, Мелькнул перед носом угол письменного стола…

– Ты жив, Сережа?

Господи, больно-то как. Голос выплывал издалека, как из преисподней, и казался далеким и чистым, словно перезвон колокольчиков. Он вздохнул и приоткрыл глаза, хотя организм жаждал покоя и темноты.

– Что это ты решил…

– Судороги проклятые замучили, – сказал Сергей Павлович и сделал попытку сесть. – Я тебе дам один адресок, там обитает моя старая знакомая. Думаю, она поможет разъяснить ситуацию.

– А кто она?

– Да так… Божий одуванчик. Богомолка – это прозвище. А зовут Проскурина Дарья Матвеевна. Запомнил?

– Дарья Матвеевна, – послушно повторил Колесников. На его лице было написано недоумение.

Генерал Усов, непосредственный начальник Туровского, дважды прослушал запись разговора и поднял телефонную трубку. Он очень редко звонил по этому номеру, но знал его наизусть (лучше бы не знать, подумалось ему. Выбросить из памяти, как страшный сон… Но душа была продана единожды, и возврата ждать не следовало). В тот, первый раз, много лет назад, когда его чин и кабинет были поменьше и поскромнее, Усов долго не мог попасть пальцем в нужное отверстие на диске. А когда попал наконец (дьявол довольно хихикнул), услышал в трубке спокойный доброжелательный голос.

– Вас слушают.

– Здравствуйте, – хрипло сказал он, борясь со спазмом. – Мне рекомендовали обратиться к вам…

– Здравствуйте, Виталий Дмитриевич… Хорошо, что вы позвонили. Мне ваши проблемы известны, думаю, я смогу оказать вам посильную помощь,

– А кроме вас, о моих проблемах… ещё кто-нибудь знает?

– Нет, только я. Но должен вас предупредить: подумайте как следует. Контракт со мной – это очень дорогая вещь.

– Полагаете, грозящая мне тюрьма – дешевле?

– Возможно. Но раз вы решили…

– О цене я не спрашиваю, – проговорил Усов. – Догадываюсь.

– Прекрасно. Тогда отдыхайте и не беспокойтесь. Всего наилучшего.

И он услышал частые гудки.

Человек, который мешал ему, умер при загадочных обстоятельствах через несколько дней. Расследование не дало никаких результатов, хотя копали всерьез, упершись и забыв обо всем постороннем.

А когда Виталий Дмитриевич получил другой кабинет, ему позвонил все тот же голос и вежливо попросил материал на Олега Германовича Воронова.

– Да вы что, – хмыкнул Усов. – Вы не понимаете, о чем просите. Это дело такого уровня…

– Виталий Дмитриевич, – укоризненно сказал голос, и Усов вдруг ощутил липкий пот за воротником.

– Хорошо, – торопливо ответил он. – Я понял.

– Туровский – это ваша проблема.

– Но я же дал вам прослушать пленку! Он был у меня с докладом сегодня утром… Он затевает что-то, я чувствую.

– Он не может ничего затевать, – возразил Жрец. – Дело Воронова прекращено.

Он знал, что это не так. Он смотрел в Шар, точно в большое зеркало, где читалась его судьба – ясно и четко. «Я умру насильственной смертью. Я умру насильственной… Могу я этого избежать?» «Нет, – ответил Шар. – Ты можешь изменить соотношение сил на короткое время. Можешь обставить свой уход… Но ведь в конце концов все люди смертны».

«Нет, – сказал он себе. – Я знаю, я чувствую, кто главный герой в этой комедии. Я буду держать его за горло (лицо Игоря Ивановича Колесникова на миг отразилось в недрах Шара) с помощью его же собственной дочери: не есть ли это истинная Черная магия? Я и мой антипод, мое второе „я“ – умрет один, и второму не жить. Пусть посмотрит в мертвые зрачки своей дочери, – решил Жрец. – Я сведу их. вместе – Аленку, Воронова, Туровского. И уничтожу одним махом, как тысячу лет назад уничтожил Лангдарму. Преемственность: жертвы остаются жертвами, палачи – палачами».

Глава 24

Они смотрели друг на друга – учитель и его воспитанник, приговоренный к казни. Близился зыбкий рассвет, Чонг чувствовал его, хотя в его тюрьме оставалось так же темно, и будет темно, пока стражники не выведут его наружу, в тюремный двор, и оттуда – на городскую площадь.

Таши-Галла сидел совсем близко, только протянуть руку, но Чонг знал, что коснуться его уже никогда не сможет.

– Вы умерли, учитель, – прошептал он со слезами.

– Не нужно, – ласково сказал Таши-Галла. – Ты ведь мужчина. Мужчина не должен плакать. Чонг шмыгнул носом.

– Я виноват перед вами. Я подумал…

– Что я – убийца, – закончил тот. – Надо сказать, ты не так уж далек от истины… Нет, Ландарму убил не я, но…

– Говорите, – умоляюще проговорил Чонг.

– Но все равно я преступник. Я мог бы защитить тебя. А вместо этого подставил тебя под удар. Все дело в твоей душе, мой мальчик. Тебя обвинили в страшном грехе, и ты умрешь непрощенным. Тысячу лет твой неуспокоенный дух будет метаться, не пристав ни к одной из трех обителей… Так нужно.

Глаза Чонга расширились от ужаса.

– О Будда, – прошептал он. – За что?

Дым стелился по ущелью. Таши-Галла стоял перед развалинами горного храма Майтрейи и не чувствовал ни горечи потери, ни страха перед будущим. Душа его была холодна и пуста – как холодно и пусто было среди серых скал, покрытых вечным снегом и начисто лишенных растительности…

Монахи не ушли отсюда. Они защищали свою обитель до последнего, зная, что помощи ждать неоткуда, прижавшись спиной к спине, отдавая свою жизнь за три-четыре вражеские. Трупы уже закоченели, примерзли к камням и запорошились выпавшим ночью снегом. Таши-Галла с трудом переворачивал их, вглядываясь в родные лица, читая молитву заиндевевшими губами.

Так они шли – их путь можно было проследить по множеству иссеченных тел, покрывших землю, – от внешней стены, теснимые со всех сторон, чтобы в последний раз собраться вместе, в единый клубок, и умереть у ворот священного храма. Джелгун-Кхуварака, старший ученик, давний недруг Чонга, погиб одним из последних. Белый огромный (под стать наезднику) мохнатый конь рухнул от удара копья и придавил ему ногу, но и после этого он продолжал драться, сжимая меч левой рукой (правая по плечо была отсечена), утыканный стрелами, словно исполинский еж. Ли-Чжоу, известный в округе врачеватель, худой и высокий, славившийся как неутомимый исследователь и собиратель тибетских трав, лежал среди камней с застывшей мукой в широко раскрытых глазах. Он жил ещё некоторое время после ухода бандитов с места погрома, но вскоре умер от холода и многочисленных ран… Пал-Сенг, мальчик, которого Чонг спас в горах из-под сошедшей лавины… С величайшей осторожностью Таши-Галла вытащил стрелу из его затылка и положил тело рядом с остальными, приготовленными для захоронения.