Убийственная лыжня

— Я думаю, можно справиться одному.

— А где мне взять такой аппарат?

— В универмаге его купить нельзя. Но если в этом хорошо разбираться, то такую штуку можно смастерить самому.

Еннервайн достал блокнот и записал данные, которые представляли для него интерес: отель в радиусе двух километров, балкон с видом на территорию трамплина.

— Беккер, вы говорили о маленькой, незаметной коробочке. Как она могла бы выглядеть?

— Как сумочка. Как свернутая газета. Как толстый томик со стихами Гельдерлина. Все, что может иметь с собой фанат прыжков с трамплина.

— Как фотоаппарат?

— Превосходно! Таким предметом можно замаскировать операцию как фотографирование.

— Спасибо, Беккер, вы мне очень помогли.

Еннервайн выключил мобильный телефон и пошел задумчиво дальше. Уже показалась клиника. Он собственно планировал задать несколько вопросов лечащему врачу относительно Сёренсена. Но тут у него возникла мысль, что, пользуясь случаем, он мог бы просто зайти в неврологическое или психиатрическое отделение и спросить о шансах на лечение временной акинетопсии, просто так, между прочим, тактично и не опасаясь за дальнейшую профессиональную судьбу. Но не было бы это одновременно глупо и подозрительно? Не почувствует ли психиатр или невролог сразу же, что с ним что-то не в порядке?

Уже год как у него не было тяжелого, длящегося более нескольких секунд приступа, ему всегда удавалось подавлять приступы при первых признаках и сократить их до секунд или долей секунд. Когда у него случался стресс, потому что он слишком много работал, тревожные сигналы в его голове издавали резкий звук, тогда он знал, что очень быстро и решительно должен принимать контрмеры. Следовало в ту же секунду бросить все, снять напряжение и расслабиться, расслабиться. Так как если он допустит приступ, то из одного кадра у него получится целый фотоальбом, и не будет возможности повлиять на скорость перелистывания этого фотоальбома. Он не сможет больше принимать участия в нормально текущей жизни. Как раз перед этим во время совещания в служебном кабинете он пережил такую секундную атаку. Мария встала, чтобы взять кофейник. Ее туловище находилось поперек стола, когда картинка остановилась, моментальный снимок, мир ужасающе остановился. Цветной шарф Марии немножко отделился и поплыл свободно в воздухе. Еннервайн услышал, как Штенгеле спросил о его самочувствии, как остальные продолжали разговаривать, он слышал также, что Мария бесшумно налила кофе в чашку и после этого начала также бесшумно его мешать — застывший стоп-кадр сюда вообще не подходил. И только в следующем изображении Мария снова сидела за столом, казалось, что она рывком перепрыгнула туда. Мир медленно стал вращаться вокруг него обычным способом, и шумы постепенно стали соответствовать изображениям. Так не могло продолжаться дальше. Ему нужно обязательно открыться психологу. После окончания этого дела.

У клиники его уже ждал плешивый главный врач. Еннервайн договорился с ним по телефону.

— Входите, — сказал доктор. — Я уже тоже думал, что вы когда-нибудь появитесь здесь. Вы пришли по поводу Сёренсена, не так ли?

— Да, у меня еще несколько вопросов.

— Вы хотите его видеть?

— Если это возможно, охотно.

— Пойдемте со мной.

Оба пошли по кривым коридорам больницы, сквозь окна иногда можно было увидеть трамплин для прыжков. Главный врач, вероятно, заметил, что Еннервайн бросал взгляд в его сторону.

— Из отделения психиатрии трамплин видно лучше всего, — сказал он, улыбаясь.

И опять психиатрия.

— На каком расстоянии находится трамплин, если стоять на одном из этих балконов?

— Я не думаю, что где-нибудь в мире есть психиатрические отделения с балконами. — Главный врач снисходительно ухмыльнулся.

— Ах да, понимаю. Но какое расстояние отсюда до трамплина?

— Может быть, тысяча, а может быть, полторы тысячи метров. А зачем вам это нужно?

— Просто интересно. А почему Сёренсен все еще здесь, после стольких месяцев?

— Он не транспортабельный.

— А когда он будет транспортабельным?

Главный врач ничего не сказал. То есть никогда, подумал Еннервайн, и ему стало стыдно за такие мысли.

— У меня к вам еще один вопрос, — сказал он. — Вы не обратили внимания на какую-либо травму, которая не вызвана самим падением? Это мог быть ожог, покраснение кожи, которое может появиться, если направить на нее лазерный луч.

— Лазерный луч? Как вам это пришло в голову?

— Я могу уточнить, эту травму можно было обнаружить на левой ноге.

— На левой ноге? Травма от лазерного облучения?

— Да, вероятнее всего.

— Как раз левую ногу мы ампутировали ему сразу после несчастного случая. Ее было невозможно спасти.

— Я этого не знал.

— Были времена, когда полиция знала все.

— А ее обследовали, ногу? — ответил Еннервайн, не обостряя ситуацию.

— Если бы вы увидели ногу, вы бы не спрашивали. Вам описать все в подробностях? Если будете настаивать, то я могу это сделать. Но у нас в операционной даже видавшим виды коллегам стало плохо.

— То есть, ее не осматривали.

— Ее осмотрели в рамках общего судебно-медицинского порядка, например, искали огнестрельные раны, но на мелкие ожоги от лазерного луча — нет. Такое случается крайне редко.

В полутьме отделения интенсивной терапии лежал Оге Сёренсен. В аппарате для искусственного дыхания было больше жизни, чем в нем, подумал Еннервайн. К нему подошла мать Оге.

— Вы тот комиссар, который ведет расследование? — спросила она.

— Да, это я.

— Вы все еще верите в несчастный случай?

Еннервайн решился сказать ей правду.

— Нет, я больше не верю в несчастный случай.

Еннервайн подошел ближе к постели больного.

Нордри, один из гномов, которые поддерживали небо, попросил Оге сойти с его серой в яблоках лошади.

— Далеко еще? — спросил его Оге.

— Уже недалеко, — сказал Нордри. — Еще только через одну гору, и тогда ты найдешь Тора с молотом.

Когда они вышли в коридор, Еннервайн спросил:

— Вы работаете в клинике с лазерными скальпелями?

— Сегодня это стандарт.

— А можно мне посмотреть на такой скальпель?

— Да, конечно. Но, что это все означает с лазером?

Еннервайн решил рассказать врачу о своих подозрениях. Когда они пришли к складскому помещению с техническими приборами, главврач показал на аппарат, который в равной степени мог бы быть либо суперсовременным пылесосом, либо выполненной в постмодернистском дизайне яйцеваркой.

— Это оборудование для лазерного скальпеля, — сказал он. — И — из окон психиатрического отделения свободно просматривается трамплин для прыжков. Но перед тем как вы обнадежите себя, комиссар, перед тем как вы разберете у нас все на части: тот, кто может так модифицировать медицинский лазерный скальпель, что луч может доставать на километр, тот может, и намного проще собрать настоящее лазерное ружье.

— Спасибо, — сказал Еннервайн, — я не собирался…

— Да ладно.

Комиссар попрощался и оставил главного врача в складском помещении. Ему показалось, что плешивый напевал Knockin’ on Heaven’s Door («Достучаться до небес») Боба Дилана. Но он мог ошибаться.

42

Психолог полиции доктор Мария Шмальфус была полной противоположностью гаупткомиссару Губертусу Еннервайну по крайней мере, что касалось его неприметного внешнего вида. Мария бросалась в глаза своей худобой, тонкими, как у паука, ногами посреди этих мясистых в стиле барокко баварцев. Длинная лебединая шея Марии поворачивалась порывистыми движениями в кондитерской «Крусти», она осматривалась в поисках особенностей, могущих быть использованными в криминалистике или психологии. Она хотела уловить что-то из этой яркой специфической местной жизни: мнения, домыслы, слухи. В данный момент ее взгляд был направлен на высокий стол, там как раз смеялись над какой-то шуткой, смачность которой Мария не могла оценить. Некоторых из хохотавших она знала только в лицо, другие были ей совершенно незнакомы. У двух местных были усы, напоминающие оленьи рога, у мужчин и у женщин были крупные руки, которыми они рассекали воздух, когда говорили, как будто бы что-то молотили. В Баварии уже с давних пор так приводили доводы, жестко и окончательно, как при продаже скота. На некоторых даже была шляпка для выхода, as Hiatal, как ее здесь называли; казалось, шляпы полностью срослись со значками клубов и объединений, предположительно и внутри шляпы, нельзя было исключать, что почетные памятные медали и юбилейные значки у их носителей прямо с затылка врастали в кожу и под рубашкой напоминали естественный пирсинг.