Страница 29 из 67
— Это все второе жилье! — вдруг раздался чей-то голос с другой стороны улицы. Еннервайн посмотрел туда. На втором этаже дома стоял бородатый дед, выглядывая из-за кованой решетки, какими были забраны окна в том здании.
— Вся улица состоит из таких домов, других нет! Это второе жилье у хозяев. Все пусто. Не тратьте силы зря, господин Еннервайн!
— Откуда вы меня знаете?
— Ну, я же читаю газеты.
Как видно, карьера тайного агента Еннервайну уже не светила.
— Ну раз так, здравствуйте! — крикнул он через улицу. — Добрый день!
— Чего же в нем доброго, я вас спрашиваю? — сварливо отозвался старик и с грохотом захлопнул окно. Похоже, фён окончательно выветрил из этого дедушки все понятия о вежливости. Запомнив номер дома с зарешеченными окнами, Еннервайн покинул чужую территорию, не возобновляя поиска следов, и взял окончательный курс на полицейский участок. Он приободрился и почувствовал себя полным сил. Всякий раз, как только приступы полностью отступали, голова становилась особенно свежей и ясной. Кстати, он до сих пор так и не определил, что именно служит толчком к этим проклятым припадкам. Пытался, строил различные предположения, но все безуспешно. В конце концов гаупткомиссар решил, что его состояние подвержено определенным циклическим колебаниям — как, например, погода.
Итак, Еннервайн отошел от здания культурного центра последним. Его подчиненные, казалось, совсем пропали из виду, но вдруг он заметил вдали Марию Шмальфус, которая стояла на тротуаре, явно поджидая его. «Ей можно довериться как психологу», — промелькнуло у него в голове. Искренне и правдиво рассказать о своем недуге… Но только не сейчас, а потом, при случае. Ведь, кроме всего прочего, своими признаниями он поставил бы девушку в затруднительное положение. Согласно все тому же Баварскому закону о государственной службе, статья 58 («Отправка на пенсию против воли служащего»), коллега имеет полное право донести на него, а он не хочет рисковать своим служебным положением в разгар расследования очередного дела. А собственно, почему бы не сейчас? Он понимал, что будет тянуть с этим до последнего, и, может быть, подходящий момент уже наступил? Еннервайн направился к Марии, перебирая в мыслях варианты своего ответственного заявления. «Можно немного поговорить с вами не по работе, я хотел бы попросить у вас совета как у психолога, знаете ли вы, что такое нарушение восприятия, друг рассказал мне об одном случае, как вы прокомментируете…»
Наблюдая за приближением Еннервайна, Мария Шмальфус сразу заметила, что им владеют мысли, не связанные со служебной деятельностью. «Все мужики такие», — подумала психолог. Ни дерзости, ни отваги, ни куража. Сейчас он наверняка подыскивает фразочку пооригинальнее, чтобы пригласить ее в ресторан. Думает, как поизящнее обойти условности, касающиеся субординации. Вот потенциальный кавалер подошел еще ближе… Может быть, самой пригласить его куда-нибудь? На прогулку по горам, например? Ей давно хочется побродить по горным тропинкам. С другой стороны, неужто ей и в самом деле это надо — завлекать мужчин не первой молодости?
Еннервайну как раз пришла на ум удачная, совершенно безобидная фраза для начала разговора: «Мария, вы — самая чуткая душа изо всех наших, именно поэтому…» Но может быть, стоит добавить каплю иронии: «Госпожа доктор психологии, вы — самая чуткая…» А может, «чувствительная»? Гаупткомиссар умел находить подходящие слова в любой беседе со свидетелями, на любом допросе подозреваемых — но тут?.. «Госпожа Шмальфус, забудем ненадолго о делах. Вы — самая доступная…» Мария находилась уже буквально в двух шагах от него. Он забыл о своей болезни, о таинственном преследователе и даже о самом происшествии в концертном зале, полностью сосредоточившись на вступительной фразе. «Дорогая коллега…»
Собственно, а почему бы и нет? Перспектива совместной прогулки по горам выглядит заманчивой, но с чего же начать? «Шеф, похоже, мы с вами неравнодушны друг к другу. Только не подавляйте ваши чувства! Чем планируете заняться в выходные? Я заметила в вашей машине каталог экскурсий в Альпы, вы уже подобрали компанию для этого? И почему на совещаниях вы всегда смотрите на меня так…»
Еннервайн остановился перед Марией. Для затравки он выбрал фразу: «Мария, мне надо поговорить с вами», — а девушка, в свою очередь, решила спросить, не знает ли он, где здесь можно купить хорошие ботинки для похода в горы. Еннервайн набрал в легкие побольше воздуха…
— Ах, это вы, гаупткомиссар! — опередила его психолог. — Надеюсь, вы заметили того фотографа? Он уже долго бегает за вами по пятам. Наверное, ему кажется чертовски увлекательным тайком снимать полицейских, занятых расследованием. Разве вы его не засекли?
— Вот как… Гм… ну да, конечно, — пробормотал Еннервайн.
20
— Так, господа, а теперь улыбнемся, и как можно приветливей! — воскликнул Карл Свобода и нажал на спусковую кнопку фотоаппарата. — Отличный семейный портрет!
Игнац и Урзель попрощались с владельцем газетного киоска, и троица снова заняла места в катафалке, наконец-то направляясь домой. Собственно, полиции в курортном городке оказалось не так много, как они предполагали. На подъездах сюда сообщникам чудились наглухо перекрытые улицы, пульсирующая синева проблесковых маячков, проверки документов на каждом шагу, фиксация номеров автомобилей, изнурительные личные досмотры и прижатые к стенам домов подозреваемые в одних подштанниках. Но ничего подобного не наблюдалось, на улицах не было ни одного адвоката, который зачитывал бы задержанному права. Городок мирно дремал в своей уютной ложбине, моросящий дождик хорошо промыл воздух, а солнце, выглядывающее в промежутки между зубцами гор, прогревало долину так усердно, что тепла должно было хватить на всю ночь.
Катафалк въехал во вместительный гараж Гразеггеров, через который можно было пробраться в дом незаметно для посторонних глаз. Игнац собственноручно проделал в стене ход, поскольку лишние свидетели в лице наемных архитекторов и каменщиков ему были не нужны. Оказавшись дома, Урзель положила золотой слиток на комод и воззрилась на него в нескрываемом восхищении. Игнац ухмыльнулся:
— Глаз не оторвать, верно?
Свобода отправился в душ — смывать остатки своего прежнего образа придурковатого австрийца, способного обмануть разве что итальянских карабинеров. Игнац пообещал накормить всех ужином, сытным, но достаточно легким, чтобы не переедать на ночь. Урзель тем временем отправилась в палисадник послушать, о чем говорят любители вечерних прогулок, — они наверняка знают подробности, о которых умалчивает радио. Не прошло и пяти минут, как на фоне гор нарисовалась одна из самых знатных сплетниц округи.
— Урзель, ты слышала? — еще издали закричала болтушка. — Невероятно, правда?
Урзель хорошо знала эту женщину: ее матушка умерла всего лишь два года назад, и фирма Гразеггеров хоронила покойницу. В могиле болтушки-старшей, кстати, лежал один строительный предприниматель с юга Италии, не заплативший дань мафии, а родом он был из Палермо или Мессины. Урзель не помнила всех подробностей — при необходимости она могла посмотреть это в специальном списке. Ведь всего в голове не удержишь.
— Ты о чем? Что тут вообще случилось? Знаешь, мы с Игнацем целый день проездили, только что вернулись. Были в Тироле, но не отдыхали, а работали: надо было перевезти умершего за границей сюда, ну, ты слышала о таких вещах. Возвращаемся — что такое? На улицах все как вымерло, по радио говорят о какой-то полицейской операции…
Болтушка-младшая привязала свою собаку к забору, чтобы было удобнее жестикулировать. Она владела информацией из нескольких источников, как надежных, так и супернадежных, и была лично знакома едва ли не с каждым из четырех или пяти сотен слушателей вчерашнего концерта. С большинством из них она даже состояла в родстве.