Страница 38 из 39
Епископ, насупившись, молчал. Солдафон мог бы и пораньше предупредить, что уже несколько лет по старой дороге, на которую указал придурковатый парнишка, никто не ездил — незачем. Что удивляться хмызняку? Но отступать было поздно. Уж очень пламенную речь произнёс он перед своим маленьким воинством.
А Теодор на все лады честил про себя придурковатого епископа, соблазнившегося званием истребителя еретиков и с ослиным упрямством настаивавшего на участии в погоне. Сторицей воздал великий магистр за «поведение, недостойное рыцаря храма». Раскаяние растратчика было глубоко и искренно. Никто и никогда теперь не заставит его пуститься в рискованную авантюру с деньгами братства без ведома казначея, какие бы неслыханные прибыли это не сулило. Не благословил, видно, Господь, бедную голову Теодора на это тонкое занятие, и многажды прав был магистр, громовым голосом клеймящий провинившегося, ибо позволив обдурить себя жиду, Теодор попрал главную святыню храмовника — гордость ордена.
Пока предводитель охранения предавался мрачным мыслям, его люди обустраивали лагерь. Без особого, впрочем, рвения. Франка тут не любили. Высокомерный до заносчивости рыцарь в белом плаще сильно выделялся на фоне гарнизонных командиров. Он привык командовать такими же как он, пусть и не столь родовитыми, рыцарями-храмовниками, дисциплинированными, натасканными, как псы… и привыкшими драться на мечах чуть не с рождения, потому что богатейший орден воинов господа пополнялся в основном за счёт младших сыновей баронов и графов, тех, кому не достанется отцовский замок и земли, зато с избытком перепало воинственности и гордости предков.
А здесь были простые крепкие ребята, сыновья и братья крестьян и фермеров, оружие большинство из них держали, как вилы, а вилы считали оружием. Стоит ли удивляться, что отношения с начальством не задались? И пасть бы храмовнику жертвой какой-нибудь нелепой случайности, например, неловко напороться на те же вилы. Спиной. Пару раз. Но уж больно хорошо пёс дрался! Меч извивался в его руках так, что казался живым, и жалил! Жалил как враг всего человеческого, как змея, милостью святого Патрика полностью изничтоженная на Зелёном острове.
Однако полновесные монеты, полученные у рыжего коротышки, не только позволили маленькому отряду сменить лошадей, но и запастись провиантом. Как по волшебству у скорбных крестьян, ещё вчера причитавших о своей бедности и недоле, нашлись и куры, и свиньи, и овцы. Теодор при виде этого преображения натурально зверел, сожалея, что это недоразумение, именующее себя королевством, приняло христианство и признало Папу духовным пастырем. О, если бы они и дальше назывались язычниками, каковыми по сути и являлись!
Теодор раздал несколько подзатыльников и пинков подчинённым, недостаточно убедительно изображавшим служебное рвение, осмотрел окружавший стоянку ров, раздражённо сплюнул и отправился точить и чистить свой меч. Над лагерем же властвовали сытые домашние запахи, а костры разгоняли спускающиеся сумерки уютным живым светом, так не похожим на мертвенное сияние болотных огней.
— …самой не нужен, так дай другим поиграть, — капризно топая ножкой, говорила Фрейя. — Это нечестно, в конце концов! Убить убила, мы по ту сторону собрались, ждём, а он всё не идёт и не идёт!
Королева фей молчала. Только тонкая бровь насмешливо надломилась. Болли фыркнул и улёгся у её ног. Поднял лобастую голову, и Мэб рассеянно потрепала его за ушами. Волк блаженно прищурил единственный глаз.
— Он Вар клятву давал! — напористо выпалила богиня любви. — И на моей земле умер! Отпусти! Отдай! Он альв, пусть и тёмный, и посмертие его принадлежит потомкам Имира!
Бездна по ту сторону чёрных глаз застыла землистой коркой.
— Это мой цверг, — произнесла королева Мэб, и вечно юную, прекраснейшую богиню сковало таким ходом, будто она стояла не на усыпанной цветами траве Изумрудного острова, а оказалась в продуваемых всеми ветрами владениях Инеистых великанов. — И не тебе, дочери вана, говорить мне о происхождении.
— Я… — стуча зубами процедила Фрейя, — я сделаю его жену валькирией. И наделю такой красотой, что тебе, чернавка, и не снилось!
— Ожерелье не забудь подарить, — сладким голосом посоветовала Мэб. — Оно ведь тебе почти даром досталось, а смотрится симпатично. Цверг оценит.
Фрейя не удержалась, схватилась за Брисингамен[11], висевшее на её груди. Королева фей мелодично рассмеялась.
— Убирайся, девчонка, — сказала она и беспечно повернулась спиной. — Ты давно облизывалась на моих малюток, но ни феи, ни цверги… ничего, из принадлежащего мне, никогда не станет твоим. Надеть ленточку на своего волка[12] я не позволю. Но отпущу порезвиться к вам, когда придёт время.
Воздух наполнился свежим ветром, теплом и птичьими трелями. Стрекозы блестели крыльями, рваными кругами носились бабочки. Платье удаляющейся королевы Мэб окрасилось нежной зеленью.
— Ты презираешь асов, Мэб? — щёки дочери Ньёрда горели не хуже кузнечного горна. — Ты об этом ещё пожалеешь! Ты сама у себя украла, королева тумана! Никто из нас не придёт разделить с тобой радость или утешить твоё горе! Останешься одна, великая сидхе! Слишком гордая, чтобы снизойти до тех, кого считаешь себе не ровней!
— Она не больно много потеряет.
Разъярённая богиня обернулась на голос и встретилась взглядом с рогатой альвой, стоявшей, прислонившись к тису, в такой расслабленной позе, будто устроилась тут уже давно, с интересом наблюдая представление. Впрочем, возможно, так оно и было.
Епископу храмовник тоже не нравился. Уж слишком высокомерно держался. Разговаривая, смотрел куда-то поверх Рене, чуть-чуть, но оттого ещё более обидно, кривил губы. Конечно, с таким-то ростом удобно смотреть свысока!
С собой брать не хотел. Упёрся, как баран. Припугнуть даже пришлось, что жалобу великому магистру напишет. В конце концов, храмовника сюда не развлекаться послали, а служить матери-церкви. А Рене тут пока её главный представитель.
Проходя мимо рыцаря, погрузившегося в общение со своим оружием, священник с трудом удержался от того, чтобы плюнуть на покрытую белым плащом спину. Только священное изображение креста удержало.
После еды настроение поднялось, и Рене стал обдумывать грядущие перспективы. Выглядели они радужно. Конечно, король Лейнстера, приступом взявший аббатство и изнасиловавший аббатису прямо на солдатской кровати, тем самым лишив её не только девства, но и права на высокий сан, был далёк от идеала христианского монарха, но в конечном итоге церкви это на руку. Веками на престоле ард ри, верховного короля Ирландии, поочерёдно сменялись две династии, и та, чья очередь пока не наступила, была очень не против упрочить позиции за счёт христианских монастырей. Несчастная аббатиса приходилась сестрой вероятному преемнику ард ри. А союз духовной и светской власти — большая сила. И небезопасная. Теперь же Рене прибудет в аббатство, назначит новую главу, покорную козочку, которая не вздумает вмешиваться в политику, а будет смирно выполнять рекомендации Рима, а точнее, его, Рене, рекомендации…
Женский плач настолько хорошо наложился на размышления об аббатисе (а говорят, несчастная аристократка была очень красива), что епископ даже не сразу его осознал. Но женщина действительно плакала. Совсем неподалёку. Рене заколебался. Неужели, никто больше не слышит? Конечно, он стоял поодаль, у границы лагеря. Позвать кого-нибудь? Рыцаря? Епископ поморщился. А в следующий миг забыл и о нём, и о плачущей женщине. В нескольких шагах от епископа зажглись зеленоватые болотные огни.
Рене сам не заметил, как уже пробирался по лесу. Свежевырытый ров он преодолел, будто по каменному мосту, даже не задумавшись. Рука то и дело сжимала тяжёлый мешочек, полученный от разговорчивого коротышки в зелёной курточке. Священник как сейчас видел его кустистые брови, особый прищур, кольца ароматного дыма из резной трубки.
11
Брисингамен — в переводе означает «сверкающее», «искра». Это золотое ожерелье, сделанное четырьмя братьями-гномами Брисингами, которых звали Альфригг, Берлинг, Двалин (да, тот самый) и Грер. Это ожерелье не обладает никакими магическими свойствами, просто очень красиво. Было куплено Фрейей за ночь любви с каждым из сделавших его гномов.
12
Фенрира, сына Локи, исполинского волка, асы сковали волшебной цепью Глейпнир, которую цверги сделали из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Глейпнир была тонка и мягка, как шёлк. Но, чтобы волк позволил надеть на себя эту цепь, Тюру пришлось вложить руку ему в пасть в знак отсутствия злых намерений. Когда Фенрир не смог освободиться, он откусил руку Тюра. Асы приковали Фенрира к скале глубоко под землёй и воткнули меч между его челюстями.
В день Рагнарёка, согласно прорицанию Вёльвы, Фенрир разорвёт свои оковы (согласно «Речам Вафтруднира» («Старшая Эдда»)). В финале же битвы Фенрир убьёт Одина, завладеет всем и начнёт своё правление.