Страница 156 из 160
— В ваших интересах! Как будто к вашей личности проявляется хоть капелька человеческого интереса! Держать в тайне — как долго? Месяц? Полгода? Если вы будете сотрудничать, полетите вместе с герром Золтаном и на месте позволите себя убедить в том, что ваш антонил действительно может быть смертельным, тогда эту историю будут держать в тайне несколько дольше. Если вы проявите недовольство, вам сразу же придет конец. Стало быть, при всех обстоятельствах вы должны лететь с герром Золтаном, хотя бы для того, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения. Если подозрение появится, очень скоро профессор Линдхаут будет мертв…
— Мне сейчас это безразлично!
— Ах, не скажите. — Левин махнул рукой. — Самая отвратительная жизнь все же лучше самой красивой смерти. Посмотрите на меня. Что я делаю? Я исчезну, меня больше не найдут, если мне повезет, и я где-нибудь буду жить дальше. Мне безразлично, что обо мне скажут, безразлично, в чем меня обвинят! Это и ваша позиция. Это сегодня единственная возможная позиция для таких людей, как вы и я, которые стали игрушкой в руках власть имущих. Но действительного шанса воспрепятствовать тому, что происходит — опубликовать все это, чтобы найти отклик и доверие масс, — его у вас нет, его у меня нет! Вы пропали, как пропали все те, кто попал в этот лабиринт подлости и лжи, жестокости и бессовестности. Это я должен был вам сказать перед тем как исчезнуть. Это вы должны знать. — Левин поднял свой бокал. — Ваше здоровье, мой бедный друг. И оставьте все надежды.
64
«Оставьте все надежды…»
«Да, так сказал Левин, — думал одинокий человек в своей тихой комнате ранним вечером 23 февраля 1979 года. Поникший, он сидел в кресле в ожидании человека, назвавшегося капелланом Романом Хаберландом.
О Левине с той ночи я больше ничего не слышал. Я очень надеюсь, что ему удалось исчезнуть, ускользнуть, что он живет где-нибудь в мире. А удалось ли ему? Может быть они, что более вероятно, его настигли, арестовали, бросили в тюрьму, предварительно подвергнув пыткам, и убили? У человека мало счастья… ах, Альберт Эйнштейн! А у скольких его нет вообще…»
17 часов 26 минут.
Линдхаут посмотрел на часы. Теперь он действительно должен скоро появиться, этот человек, который называет себя Хаберландом. Без четверти шесть приедет шведский посол, мой друг Кристер Эйре, приедет Жан-Клод Колланж. Они приедут за мной. Они поедут со мной в аэропорт и будут сопровождать меня в Стокгольм, где завтра я буду выступать с докладом перед Шведской Академией наук.
«Лечение зависимости от морфия антагонистически действующими субстанциями».
Так называется доклад. Вот передо мной на письменном столе лежит рукопись, вот лежит старый пистолет системы «вальтер» калибра 7.65…
Линдхаут рассеянно взял оружие, провел рукой по стволу. «Иов, — подумал он вдруг, — он всегда меня интересовал, этот образ, который преследовали беды и страдания, я всегда симпатизировал ему. Они испортили его стезю, говорится в Библии, приложили руку к его падению, они пришли как сквозь широкий пролом, вышли из-под развалин, ужасы устремились на него, как ветер развеялось величие его, и счастье его унеслось как облако. Дни скорби объяли его, ночью ныли все кости его, праведникам стал он насмешкой и омерзением, и те, кто преследовал его, не ложились спать…
Бедный человек был Иов, — думал Линдхаут, в то время как его сумбурные мысли неслись дальше. — В наши дни Иов мог бы быть гонимым секретным агентом, который больше верит одним и не может поверить другим. Поэтому и те и другие преследуют его. Агент, да. Или биохимик, например, который… Нет, — спохватился он, — нет, все что угодно, только не сочувствовать себе!»
Многое — и ничего, еще ничего не произошло с той ночи, когда он беседовал с Левиным. На следующий день он полетел в Базель — старый Петер Гублер вызвал его. Долгие часы они провели в беседах в большом бюро Гублера, перед окнами которого протекал Рейн, вялый и грязный. Гублер тоже понимал, к чему все идет, какими методами было решено устранить препарат «Саны» антонил и человека по имени Адриан Линдхаут. Они тщательно обдумывали различные варианты защиты — и не находили никакого выхода. Сейчас им нужно было время, время на то, чтобы оказать сопротивление, если это было возможным.
Время, время, время!
Однако герр Золтан сказал, что не может долго ждать, что не будет больше держать в тайне якобы случившееся в его больнице и в другой клинике.
— Ни слова Колланжу, — сказал Гублер. — Ни слова кому бы то ни было. Мы должны попытаться сделать все, чтобы разоблачить этих подлецов, чтобы показать всему миру, как поступают люди с людьми, когда дело идет о власти, деньгах и славе…
Линдхаут, сам очень постаревший, с сомнением посмотрел на старика Гублера. Конечно, Гублер говорит только ради того, чтобы что-то говорить, конечно, он знает, что проиграл, что все ближе и ближе подступает катастрофа, но удивительно по-детски не желает признавать этого — точно так же, как я, думал Линдхаут, точно так же по-детски, как я!
Разве не так? По-детски, конечно по-детски…
Время, стало быть. Каждый день, в котором ничего не случается, — выигранный день. Ах, но это же и день, который приближает конец!
Готовый одновременно капитулировать и сопротивляться, Линдхаут возвращался самолетом в Вену. Во время короткого перелета ему стало очень плохо. Добравшись до дома, он вызвал врача. Врач пришел, осмотрел его и не смог ничего найти. Есть ли у господина Линдхаута заботы? Да, заботы у господина Линдхаута были.
Что же, выпишем-ка рецепт, есть превосходные средства, и нужно дать себе отдых, господин профессор. Мы переутомились, мы надорвались на работе, мы уже не самые молодые, мы будем теперь долго спать, и после обеда мы вздремнем, и гулять мы будем, мы обещаем, не так ли, мы даже себе не представляем, как полезен свежий воздух!
Конечно, они не помогли — ни превосходные средства, ни прогулки, ничего не помогло. На беседы со шведским послом, который все снова и снова приглашал его, Линдхаут приходил теперь в таком плачевном состоянии, что добрый, ничего не подозревающий друг Кристер Эйре связался по телефону с Америкой, с Рочестером, а там — с клиникой Мэйо, чтобы записать знаменитого профессора Адриана Линдхаута на обследование.
Все протесты Линдхаута были напрасны. Кристер Эйре настоял на своем.
Поэтому Линдхаут сообщил герру Золтану, который ежедневно звонил и осведомлялся о сроках вылета, что сначала он должен съездить в Рочестер. Герр Золтан проявил полное понимание. Ну конечно, две-три недели дело терпит.
А в клинике Мэйо установили, что Линдхаут абсолютно здоров…
Во время обратного полета в Европу он дописывал карандашом заключительные слова книги, которую он — ах, счастливые времена! — хотел закончить в небольшом тирольском местечке рядом с Инсбруком. Сейчас книга лежала в сейфе одного большого банка и, в соответствии с завещанием Линдхаута, должна была быть доведена до сведения общественности только после его смерти. Вот заключительные предложения книги Линдхаута:
«Причем не наркотическое вещество угрожает человеку, а сама человеческая природа, которая не может противостоять наркотикам, как и многому другому. В этом отношении наркотическое средство можно отдаленно сравнить с духовными вещами, которые вносились и вносятся в человеческое сообщество: какой политический проект, какая идеология, какое вероучение, как бы убедительно они ни звучали, не давали уже повода к дурным злоупотреблениям? Психической структуре человека, его страхам и конфликтам, его стремлению проявить себя, его сокровенным корыстным мотивациям свойственно даже самые благородные мысли использовать в преступных намерениях как оружие против мнимых противников. В эпоху, когда в результате социального и технического развития неизбежно уменьшается чувство собственной ответственности отдельного человека, число тех, кто располагает достаточными сдерживающими и тормозящими механизмами для того, чтобы справиться со своей ситуацией, будет незначительным…»