Страница 5 из 112
— Даже детей, — говорит он еще раз и печально качает головой. — Скверно. Хуже не бывает.
— Действительно, — говорит Клавдия и хватает Мартина за руку, и теперь они снова влюбленная пара, они принадлежат друг другу «Like the Sand and the Sea», они не должны злиться друг на друга, потому что ни один из них не виноват в сложившейся ситуации. И снова Клавдия смотрит на Мишу своими прекрасными глазами, совсем как взрослая женщина, и говорит:
— Поэтому вы должны нам помочь, господин Кафанке.
Миша нервно вскакивает с борта ванны, отступает на два шага и кричит:
— Помочь? Потому что ваши родители были в Штази?
Это ужасное слово, которое может сделать человека больным или сумасшедшим, может принести только несчастье и боль, преследовать, мучить, довести до самоубийства. Это как гигантская опухоль у страны, которую редакторы по приказу хозяина-издателя упоминают только в кавычках, чтобы все знали, что такой страны не существует. А теперь изо дня в день все больше и больше людей на своем горьком опыте узнают, что и страна, и ее Штази существовали, да еще как!
— Очень хорошо, — говорит Миша, — еще десять минут назад мы не были с вами знакомы! Вы сваливаетесь как снег на голову, я вас выслушиваю, — к сожалению; надо было бы выставить вас за дверь, — а теперь вы требуете, чтобы я вам помог. Помог! — повторяет он, пинает ногой ванну «Brilliant» и говорит с горечью:
— Господи Боже, вы здесь совсем не по адресу!
— Почему, господин Кафанке? — спрашивает Клавдия.
— Потому что я не могу помочь ни одному человеку на свете, — говорит человек-бассет, — даже себе самому.
И невидимая птица на поле среди руин на одном из мертвых деревьев кричит «кивит! кивит! кивит!», что значит: «Это так! Это так!»
— Ну, вот, — говорит вдруг Мартин (он приходит на помощь Клавдии; как и она, Мартин сразу заметил, что они попали к такому человеку, который никому не сможет отказать, и раз уж ему самому так плохо живется, он поможет, главное, сейчас не отступать, он вот-вот поддастся, только взгляните в его глаза!), — ну, вот, господин Кафанке, у меня с собой только карманные деньги, но я держу пари на десять марок, что вы можете нам помочь и сказать, как нам, несмотря на всю эту историю, можно было бы остаться вместе и любить друг друга. — Он смеется чересчур громко и радостно. — Я ставлю десять марок.
— Ты их уже проиграл, — говорит Миша и садится, потому что его колени начинают дрожать от бессилья и отчаянья. Эти двое любят друг друга, думает он с завистью. Такие юные, и уже такая любовь. Что же происходит? Как только двое начинают любить друг друга, другие эту любовь пытаются уничтожить. Ненавидеть друг друга люди могут сколько угодно, да, ненавидеть они обязаны, это хорошо, это правильно, эта обязанность возложена на них власть имущими. А любить? Доживем ли мы до того времени, когда люди будут любить друг друга? — думает Миша.
— Как это я их уже проиграл?
— Так, — говорит Миша, — потому что я понятия не имею, что в этой ситуации можно сделать наверняка, я слишком мало в этом разбираюсь, в том, что касается… — Он замолкает и начинает разглядывать свои ногти.
— Чего касается? — спрашивает Мартин.
Миша молчит.
Клавдия очень тихо и осторожно спрашивает:
— Того, как быть вместе и любить?
Миша кивает.
— Но вы же взрослый! — говорит Мартин (только не отступать!). — Все взрослые в этом разбираются. Моя мама всегда говорила, без любви жить нельзя.
А Миша молчит.
— Ведь у каждого есть кто-то, кого он любит.
Миша не двигается.
Клавдия спрашивает так тихо, что ее едва слышно:
— У вас никого нет?
Миша молча смотрит на грязную лужу.
— Извините, господин Кафанке, — шепчет Клавдия, — простите, пожалуйста.
— Моя мама… — начинает Мартин, но Клавдия решительно качает головой, это значит: спокойно! Мартин вовсе не спокоен и совсем уж не так деликатен, как Клавдия. Этот Кафанке, конечно, хочет смыться, он просто не хочет быть втянутым в какое-то дело со Штази, а что будет с нами?
— Моя мама, — громко говорит Мартин, — значит, она не права, господин Кафанке? Вы ведь живете! Разве можно жить без любви?
— Да, — говорит человек-бассет и опускает голову, словно чего-то стыдится. И снова в большом дворе, заваленном ваннами, унитазами и умывальниками, воцаряется невероятная, бесконечно долгая, невыносимая тишина. Наконец, Мартин не выдерживает, он начинает ходить взад-вперед, на душе у него тяжело. Что теперь делать, у Кафанке такой вид, будто он никогда больше не заговорит, черт его возьми. Я должен что-то сказать, обязательно, не может быть, чтобы так все кончилось, думает Мартин, и он говорит первое, что приходит в голову, неважно что, главное сейчас — продолжать говорить, главное — не сдаваться:
— Господин Кафанке, гм… хм! Я вас все время хочу спросить…
— Да? — произносит Миша и тоскливо смотрит на него.
— Что это за штука, на которой вы сидите?
— Что? — спрашивает Миша озадаченно.
— То, на чем вы сидите, это что?
— Это биде, — говорит Миша.
— А! — говорит Мартин восхищенно. Ага! Он снова говорит! Дальше! Вперед, скорее! И он быстро продолжает:
— Это я прочитал на нем, что это биде «Princess». Но что это такое, биде «Princess», господин Кафанке?
6
Мартину удается его трюк, и человек-бассет объясняет, шумно втягивая воздух носом, очень сдержанно, но все же исчерпывающе, что это устройство, предназначенное для интимной гигиены тела. Правда, он чересчур охотно уходит от пошлой реальности в дебри санитарии. Клавдия поняла намерения Мартина, оба слушают внимательно, с интересом, и после того, как Миша разъяснил все достоинства биде, он — ура! — плавно переходит к разговору о современных унитазах…
— …у них больше нет сливного бачка с поплавком сверху, и нет металлической цепочки с фарфоровым или пластмассовым шариком, — это новые унитазы — новые! На Западе они существуют еще со времен Аденауэра — у них бачок с водой вмонтирован под сиденьем, и кнопка или клавиша, которая открывает воду, тоже вмонтирована, так что ее зачастую даже не видно, так это хорошо сделано. — Сопение. — Есть даже такие унитазы, в которых сначала все смывается теплой водой абсолютно дочиста, а потом высушивается потоком теплого воздуха, так что никакой бумаги больше не нужно! — Миша улыбается, как в чудесном сне. — Таких у меня нет, эти не для нас, но они существуют! Вы даже не представляете себе, что только бывает!
— Значит, у нас, у нас дурацкий старый бачок над крышкой…
— Здесь почти у всех еще этот дурацкий бачок, Мартин. Почему? Потому что мы отстали от нормальной жизни, все тратится на вооружение, только у слуг народа в Вандлице, у них были современные унитазы, я их сам видел. Но теперь, поскольку мы живем при демократии и в Едином Отечестве, нужно покончить со сливными бачками, металлическими цепочками и всей этой старой рухлядью. Теперь у нас должно быть все новейшее из нового, например, ванны «Whirlpool» — вихревые. — Тут голос Миши, иссякнув, затихает, и сам он вдруг оседает, печально и безнадежно глядя на грязь во дворе.
— Это же для вас замечательно! — не давая затянуться паузе, кричит Клавдия.
— Замечательно, — повторяет он. — Замечательно?
— Ну да, ведь в вашем магазине вон какими большими буквами написано: «Наконец-то жить станет лучше!» Разве нет? Со всеми этими вещами, которые у вас есть для того, чтобы наконец жить лучше. Унитазы и ванны, стиральные автоматы и все это — у вас же это раскупят нарасхват.
— Не-а, — произносит человек-бассет и печально сопит.
— Не-а? — спрашивает Клавдия озабоченно.
— Не-а, — повторяет бассет. — Я же сказал, «нужно покончить», заметь. Нужно покончить, и все должно было бы раскупаться, а это вовсе не значит, что так и будет! И оно совсем не раскупается. Берут иногда унитаз или ванну, да, это хорошо, но ни разу «Whirlpool» или… Были такие планы, такие большие надежды, а теперь… Ни у кого на все это нет денег… — Миша поднимается. Хватит болтовни, к черту эти трюки для улучшения настроения. — Вас же все это не интересует. А я-то, идиот, пустился в объяснения. Нет, нет, ничего я не могу для вас сделать.