Страница 18 из 27
Полчаса спустя мы беседовали в небольшой комнате профилактория, где жил тогда Комаров, находясь, как говорят тут, «на режиме» в ожидании выезда на космодром. Еще до встречи я уже многое о нем знал. И все-таки, когда Владимир Михайлович заговорил о своем трудном детстве, о дороге, приведшей его сначала в авиацию, а затем в отряд космонавтов, я слушал, боясь пропустить слово.
Владимир Михайлович вспоминал, как в Батайском авиационном училище имени А. Серова он постигал технику пилотирования поршневых самолетов. Потом он пересел на реактивный истребитель. И сколько раз ему еще приходилось переучиваться, переходя с машины менее совершенного типа на другую, более сложную.
Сейчас многие наши летчики стремятся получить инженерное образование. Владимир Михайлович стал думать об этом еще в те годы, когда он начинал служить в строевой части. Он понял, что хорошо летать на современном реактивном самолете, оснащенном множеством сложных приборов, летать в любых условиях может лишь тот летчик, который имеет знания инженера. И он твердо решил к своему летному прибавить еще и инженерное авиационное образование. Успешно завершив учебу в академии имени Н. Е. Жуковского, Комаров уже получил назначение на должность, но перед отъездом в часть был вызван к начальнику курса.
— Вы хотите летать на новой, более совершенной технике? — задал тот удививший Комарова вопрос.
— По-моему, сверхзвуковые «МИГи» и есть такая техника.
— Нет, товарищ Комаров. Речь идет о высотах и скоростях, намного превосходящих высоты и скорости самых совершенных сверхзвуковых самолетов.
Владимир Михайлович не в силах был скрыть волнение. Да, он все понял. Тогда еще у нас не было в обиходе слова «космонавт», но ему, с восторгом встречавшему запуск каждого искусственного спутника, стало ясно, о чем ведет речь начальник курса.
— Да, хочу, — ответил Комаров.
— Тогда поезжайте в часть и ждите вызова.
Вскоре Комаров был зачислен в отряд космонавтов. Началась жизнь, полная суровых испытаний.
Владимир Михайлович рассказал мне о том, как непредвиденная операция, которую однажды ему сделали, настолько обеспокоила врачей, что они пришли к выводу: космонавта Комарова на шесть месяцев освободить от тренировок. А что значит потерять шесть месяцев, если группа интенсивно готовится к полету? Это значит отстать безнадежно. И вот тут-то проявилась огромная воля Владимира. Поддерживаемый товарищами, он добился нового обследования лучшими специалистами-медиками и получил разрешение начать частичные тренировки. В процессе их Комаров доказал, что осторожность врачей была чрезмерной. Он догнал группу и в том же году был на космодроме вместе с Павлом Поповичем в роли его дублера.
После группового полета Николаева и Поповича мы встретились с Комаровым на берегу Волги. Загорелый и какой-то весь радостно возбужденный, он говорил:
— Мне кажется, что у меня крылья за спиной выросли! Когда видишь, как твои друзья садятся в корабль, как величественно этот корабль уходит ввысь, а потом встречаешь ребят после успешного приземления, поневоле веришь, что скоро и ты полетишь.
— Значит, теперь очередь за дублером?
— Выходит, что так, — засмеялся Комаров.
Это было в августе 1962 года. А через год, незадолго до космических полетов «Востока-пять» и «Востока-шесть», мы случайно встретились с Владимиром Михайловичем на Шереметьевском аэродроме. Он улетал в город, откуда должен был попасть на один из пунктов наблюдения за космическим полетом. Был он, как обычно, спокойным и сосредоточенным, но глаза едва скрывали печаль.
— Вы на космодроме не будете? — осторожно спросил я.
— Что поделаешь, — не отводя глаз, ответил Владимир Михайлович, — снова не повезло. Еду вроде как бы отдыхать!..
И я узнал о новом испытании, которому судьба подвергла космонавта. Ему предстояло пройти заключительную тренировку на центрифуге, этом наиболее ответственном тренажере. Комаров был уверен, что хорошо перенесет многократные перегрузки. Но, садясь в кабину, он допустил небольшие ошибки в позе, в режиме дыхания и был за это наказан. В его карточке появилось тревожное слово: экстрасистолия. Это нарушение ритма в работе сердца. Нависла угроза отстранения от основной группы. Сколько настойчивости и усилий потребовалось Комарову, чтобы снова занять свое место в рядах космонавтов! Однако пока что вместо выезда на космодром он улетал из Москвы в другое место и с более прозаическим заданием.
Пассажирский лайнер вскоре поднялся в воздух. Я представил себе, как Владимир Михайлович сидит в кресле, сосредоточенный и серьезный, едва ли сумевший до конца отогнать от себя мысли об ожидающих его новых медицинских обследованиях. Кто из его соседей по салону мог тогда подумать, что этому майору с авиационными погонами суждено возглавить вскоре экипаж первого многоместного космического корабля!
Зимой нынешнего года, во время одного из приездов к космонавтам, мне посоветовали посетить занятие по метеорологии. Предыдущая лекция только что закончилась, распахнулись двери учебного класса, и первый, кого я увидел, был Комаров. Он заметно повеселел. Все испытания остались позади, Владимир Михайлович догнал свою группу и успевал по всем видам сложной и напряженной подготовки космонавта. Я знал, что он недавно вернулся с зимних парашютных прыжков, и спросил о результатах.
— Все в норме, — скромно ответил Комаров, — и по количеству напрыгал много, да и по качеству как будто неплохо. — И, чуть затаив лукавинку в глазах, закончил: Только не знаю, потребуется ли мне вся эта подготовка, если придется лететь в космос.
— То есть как? Ведь Гагарин, Титов и другие приземлялись с парашютами.
— Ну, об этом потом, — засмеялся Владимир Михайлович. — Заходите как-нибудь вечерком на чашку чая.
На той же неделе я воспользовался приглашением. Поздно вечером, когда во всех учебных классах и лабораториях городка космонавтов погасли огни, отправился к Комарову.
Это были часы, когда в скромной квартире космонавта собиралась вся его семья. Почти в одно время с Владимиром приезжала с работы его жена Валентина Яковлевна. Мне приходилось не однажды видеть ее в библиотеке, слышать много добрых отзывов о ней из уст читателей, ценивших ее сердечность и внимательность. Дома эта спокойная, милая женщина умела как-то быстро стряхнуть с себя усталость и за несколько минут сделать все вокруг уютным и радостным. На столе появлялся ужин, вечерний чай с вареньем. Дружная семья Комаровых предавалась отдыху. Вероятно, единственный гость не мог нарушить ее покоя, потому что беседа за столом была лишена какой-либо натянутости. Говорили обо всем, кроме космонавтики. Перебирая книги домашней библиотечки, я убедился, что Владимир Михайлович при всем его тяготении к точным наукам любит и литературные новинки, заглядывает в книги по искусству. Время пролетело незаметно, настала пора прощаться. Комаров потянулся за теплой летной курткой.
— Я вас провожу, — сказал он, — хочется вдохнуть перед сном ночного воздуха.
Была чудесная морозная ночь. Мерцали над городком чистые звезды, снег скрипел под подошвами. Я рассказал Владимиру Михайловичу, что побывал недавно в кабине космического корабля «Восток», ныне используемой для наземных тренировок.
— Ну и как? Понравилось? — с живым интересом спросил Комаров.
— Кабина очень просторная, — заметил я, — скафандры замечательные.
— Скафандры, — усмехнулся добродушно Владимир Михайлович. — Скафандры, разумеется, очень эффектно выглядят. Но это страшно неудобная штука. И не все нам летать в одиночку. Пойдут в космос корабли с экипажами. А когда в кабине несколько человек, в скафандрах станет совсем неудобно работать. Надеюсь, что скоро будем обходиться без них. Да вот и о парашютных прыжках я вам недавно говорил. Если полетит большой корабль с экипажем, едва ли понадобятся парашюты. Будет отработана посадка прямо с кораблем…
Я вспомнил эту короткую нашу беседу в тот час, когда узнал подробности о полете и посадке первого многоместного космического корабля «Восход». И еще я вспомнил чудесный, полный глубокого смысла ответ Комарова на вопрос о том, чем судьба космонавта отличается от судьбы летчика: