Страница 24 из 95
– Почему же? – равнодушно спросил он, ковыряя вилкой салат из крабовых палочек.
– Потому что сын мой, оболтус, прав: материала, собранного вами, вполне хватит на диссертацию… Вы ведь, кажется, так и не защитились в свое время?
– Так вы в курсе?
– Да ну. – Он смутился. – Что я, старый пень, в этом смыслю?
Старик посмотрел на сына и вздохнул:
– Все ему не сидится на месте. Бредит Тибетом… Знаете, я боюсь его отпускать.
Игорь Иванович улыбнулся, представив себе, как суровый папаша каменно стоит в дверях, а Гоги неуклюже пытается улизнуть в узкое пространство между косяком и телом родителя.
– Мы для вас навсегда останемся детьми, верно?
– В-верно, – неожиданно поддержал его Януш заплетающимся языком. – Холера ясна, за родителей!
– Ура! – грянули за столом. – За родителей!
Магнитофон заиграл из двух колонок, хитро спрятанных по углам гостиной. Вкус у юбиляра был что надо: никакого рока, металла, харда, но и никакого надоевшего старья, чтобы гости не чувствовали себя доисторическими ископаемыми. Теплые мелодии-стилизации, целомудренно и небесталанно переложенные на электронику.
– За моего друга Игоря! – провозгласил Гоги. – За прекрасного ученого, до которого, если разобраться, нам всем еще расти и расти!
– Да бросьте вы, – со смехом махнул тот рукой. – Можно подумать, что день рождения у меня. К чему такие почести?
– Э, нет, – встрял проректор по науке. (Богатырь поляк уже уволок его раскрасневшуюся супругу на кухню, подальше от заинтересованных глаз, но ученый муж, кажется, этого не заметил.) – Нет, Игорек. Ты, может, и не юбиляр, но уж точно – один из виновников сегодняшнего торжества. Подвиг в науке… Это, знаешь ли, величайший подвиг! Гоги меня поймет – как потомственный археолог…
– Урраааа! – закричали гости, частью сидевшие за столом, частью рассосавшиеся по свободным пространствам и подергивающиеся в такт музыке. И, поглядев на Георгия, танцующего с Аллой (будто и не было стольких лет: всплыл как наяву студенческий вечер, королева бала в бирюзовом атласе среди романтических свечей времен князя Андрея… Нет, это уже фантазии. На самом деле – современность, всполохи разноцветных прожекторов, как перед концом света, дергающиеся худосочные фигуры в майках и с длинными волосами – не сразу разберешь, какого пола твой сосед…), Игорь равнодушно подумал, что пройдет энное количество времени, материал для диссертации превратится в диссертацию, и тот же проректор Гранин посреди банкетного зала будет слезливо-пьяно целовать Георгия Начкебию, норовя попасть в губы: «Подвиг в науке… Ик… Это самый величайший подвиг! За тебя, Гоги!» А его, Игоря, и не пригласят. Скажут, Колобок застолья всегда терпеть не мог.
– А почему вы опасаетесь за Георгия? – переключился он.
– А?
– Я спрашиваю: почему вы боитесь за Гоги? Это как-то связано с тибетской экспедицией?
Бади Сергович помолчал, размышляя.
– Гоги встретил там какого-то старика, из местных… Я мало что сумел понять, Гоги очень взволнованно говорил, перескакивал с пятого на десятое.
– Так, может, расспросить его сейчас?
– Не нужно. У него сегодня праздник. Пусть веселится! Вах, поглядите только, как он танцует… Правда, я никогда не понимал современных танцев.
– Ну а все-таки, – попробовал вернуться Колесников к интересовавшей его теме. – Что это был за старик? И почему Георгия нельзя о нем спрашивать?
Бади Сергович осуждающе посмотрел на собеседника:
– Гоги встретил его там, на Тибете, во время раскопок. Наверное, это был предсказатель или колдун. Кто их разберет. Возможно, что он был и не совсем шарлатан…
– Что он сказал Георгию?
Потускневшие отцовские глаза бессмысленно глядели на свет сквозь пустой бокал чешского стекла. И рука с синими жилками чуть заметно дрожала – то ли от выпитого, то ли…
– Он предрек моему сыну скорую смерть.
– Да ну, – возмущенно сказал Колесников. – Не хотите же вы сказать, что поверили этим бредням.
– Я? – испугался Бади Сергович. – Я – нет, конечно, нет. Но вот Георгий… Он, кажется, поверил.
Медленный танец… Не вальс, не танго, а что-то томное, восточное, утопающее в сладкой неге. Пары перестали кружиться и как бы застыли, точно глубоководные губки, лишь чуть заметно покачиваясь, словно поддразнивая друг друга. Алла тесно прижалась к Георгию и положила голову ему на плечо – благо танец позволял.
– Что-то он не выглядит слишком удрученным, – раздраженно сказал Игорь Иванович.
– Э, надо знать моего сына. В нем огонь, азарт… Вызов. Тот старик ведь предсказал Гоги не просто скорую смерть – а насильственную смерть. Вот он и взбунтовался.
– Господи, да за что же? – вырвалось у Колесникова.
– За грехи наши, – туманно отозвался Начкебия-старший.
– Я обещала подарок, – прошептала Алла.
– Ты пришла… Чего мне еще желать? – Руки Гоги скользнули вниз по ее спине, к упругим ягодицам, обтянутым ласковым сиреневым крепом.
– Ты меня заводишь.
– Это плохо? – улыбнулся он.
– Хорошо. Хорошо, господи! Только не здесь…
И тут как раз медленный танец закончился. Магнитофон выдал какой-то совершенно убойный ритм, пары рассыпались, организовав мини-толпу, и запрыгали вразнобой. Даже Гранин вскочил, дабы продемонстрировать свою неплохо сохранившуюся форму (теннис два раза в неделю на бывших обкомовских кортах, сауна, бассейн). Гоги под общий разноголосый шум увлек Аллу в прихожую.
Там было темно и тесно. Она приподнялась на носки и жадно приникла к горячим губам Георгия, так, что он чуть не потерял равновесие.
– Однако, – прошептал он, полузадохнувшийся от поцелуя.
– Сам виноват, – хрипло рассмеялась она. – Я сто лет не ощущала себя женщиной.
– А не страшно?
– Страх возбуждает.
Ее глаза светились в темноте, будто кошачьи. Она тряхнула головой, и прическа рассыпалась, длинные волосы цвета платины заструились по плечам (дико дорогая краска, но того стоит). Гоги нежно поцеловал ее в шею, зарывшись лицом в ее волосы и вдохнув французский аромат (тоже нехилые деньги). Алла тихонько застонала и еще выше поднялась на носочки, потянувшись сильным телом. Ее нога согнулась, бедро потерлось о колено Гоги с внутренней стороны. Длинные холеные пальцы уже настойчиво искали «молнию» на брюках…
Чпок! Вспыхнул светильник в коридоре.
– Зинаида, ты? – спросил проректор, покачиваясь из стороны в сторону, как метроном. – О, пардон. Аллочка, вы прекрасны! Не видали мою дражайшую?
Откуда-то из недр коридора возник вдруг Януш Гжельский со следами помады на щеке.
– Славик, не нарушай тет-а-тет. Пойдем.
– Куда ты дел мою Зинку?
– Никуда, она давно в гостиной.
– Да? Ну ладно. Гоги, твое здоровье!
На тумбочке в прихожей вдруг нежно пропиликал телефон. Гранин, выцарапавшись из мощных объятий поляка, снял трубку.
– Да!
– Адрес установили, – тихо сказал голос на том конце.
– Какой адрес?
– Санаторий «Волжанка», номер двадцать два. – И последовали частые гудки.
Проректор недоуменно повертел трубку в руках.
– Чокнутый какой-то.
Наконец они убрались (Гоги с Аллой облегченно вздохнули). Она вдруг поймала его левую руку.
– Что это?
– Часы. Царапает?
Она забавно наморщила носик.
– Профессор… А носишь нашу совдеповскую «Электронику».
– Привык как-то.
Алла загадочно улыбнулась и положила ему на ладонь маленькую изящную коробочку.
– Привыкать надо к хорошему. Носи, дорогой.
Он приоткрыл футляр и присвистнул:
– «Ролекс». Ты королева, и подарок твой королевский.
– Нравится?
– Еще бы!
– Тогда выключи свет, – прошептала она. – Глазам больно.
– Игорь тебя искать не станет?
– Не думаю… Надеюсь, что нет.
На вокзал, провожать Аленку, они приехали вчетвером, втиснувшись в Гогину «девятку». («Вот смотаюсь на будущий год на симпозиум в Вену, – пообещал он, – и куплю что-нибудь поприличнее. „Мерседес», например. Вы никогда не катались на „мерседесе", дорогие дамы?")