Страница 9 из 121
Она рассказывала легко, весело, как умеют рассказывать привыкшие нравиться и уверенные в себе женщины.
— Значит, вы тут в роли… буксира?
— Вот именно!
Степняк перевел взгляд на молчаливого Наумчика. Сняв очки и старательно протирая их носовым платком, он выглядел беспомощным; по-мальчишески тонкая шея усиливала это впечатление.
— Добре! Документы при вас, товарищ… — Степняк запнулся, позабыв фамилию Наумчика.
— Гонтарь, — сипло подсказал тот и заторопился, стараясь одновременно надеть очки, спрятать платок и расстегнуть болтавшуюся на нем, как балахон, короткую непромокаемую куртку с воротником из искусственного меха.
Лознякова, с любопытством наблюдавшая за ним, негромко обронила:
— Не спешите, Наум Евсеевич.
Как всегда, ровный и глуховатый ее голос подействовал успокоительно. Довольно успешно справившись с двумя верхними пуговицами, Гонтарь извлек из недр куртки конверт с документами.
Степняк взял конверт и, снова обернувшись к Ступиной, спросил:
— А почему бы и вам не пойти в нашу больницу?
— Потому, что я работаю.
— Где? Кем?
— В медчасти одного завода. Терапевтом.
— И вас это удовлетворяет?
Ступина шевельнула бровями:
— Работа как работа!
— Чепуха!
Степняк, разговаривая, перебирал документы Гонтаря. Документы были отличные. В трудовой книжке две благодарности: «За самоотверженное исполнение врачебного долга в условиях весеннего паводка и прорыва воды на плотине», характеристика, составленная в самых лестных выражениях: «Молодой, подающий большие надежды хирург, умело применяющий новейшие методы…»
— Что чепуха? — вопрос Ступиной прозвучал вызывающе.
— Да вот это ваше, «работа как работа»! Настоящий врач должен ощущать результаты своей работы. Мы же людей из беды, из могилы вытаскиваем… А что в медчасти? — Степняк потряс бумажками Гонтаря. — Вот он, я вижу, действительно работал! И как только отпустили?
Гонтарь опять страдальчески покраснел.
— Вы, наверно, думаете, что я рвался в Москву? А я как раз наоборот… Я уже там всех знаю, и меня немножко узнали. Но тут мама… В общем, мать очень тяжело больна, и, кроме меня, у нее никого не осталось… А на строительстве с жильем еще туговато, в общежитие ее взять нельзя…
— Понятно, понятно, — прервал Степняк. — А здесь жилье есть?
— У мамы комната, мне ничего не надо.
— Отлично! — Илья Васильевич встал, расправил плечи. — Знаете что, друзья, пойдемте, я вам покажу больницу. У нас такая больница будет, что другой клинике не снилось…
— Пока, правда, почти ничего нет, — осторожно вставила Лознякова.
— А воображение? — Степняк хитро подмигнул. — Воображение, Юлия Даниловна, у молодых людей…
Втроем они пошли к лестнице. У лифта на площадке были навалены тюфяки, одеяла, подушки. Сияющий Марочкин выскочил из спустившейся кабины:
— Вот… получили наконец! Перетаскиваем. Я медсестер мобилизовал… от вашего имени…
— Правильно. А с газом что?
— Через полчаса приедут подключать. Поварихи кухонное оборудование везут. И посуду.
— Молодец, Витенька! — Степняк похлопал завхоза по спине. — Ну ты тут подожди минутку, мы подымемся… Или вот что, ребята, — он обернулся к Ступиной и Гонтарю, — давайте поможем Витеньке погрузить эту штуковину…
Он первый схватил кипу одеял и втащил ее в лифт. Гонтарь тотчас последовал его примеру. Ступина, смеясь, подняла три подушки.
— Честное слово, как на институтском субботнике! Наумчик, помнишь?
— Живей, живей, девушка! — скомандовал Степняк. Он перетаскивал уже третью кипу.
— Вы, кажется, считаете, что я поступила к вам грузчиком? — Она все-таки взяла еще три подушки и, наморщив вздернутый носик, взгромоздила их поверх одеял.
— А что? Можно и грузчиком.
Кабина лифта быстро заполнилась, и Витенька, втиснувшись туда с тюфяком, спиной припер внутренние двери.
— Сейчас спущусь! — крикнул он, нажимая кнопку. — Там у меня сестрички на разгрузке.
Кривя пухлые губы, Ступина снимала пушинки, приставшие к ворсу ее модного пальто.
— А ваш Витенька бо-ольшой барин! Главврач кипу за кипой одеяла грузит, а он еле-еле какой-то тюфячок втащил…
— У этого б-барина одна рука, и та левая! — быстро и резко сказал Гонтарь. — Неужели не з-заметила, т-товарищ доктор?
Он тут же обмяк под испуганно-растерянным взглядом Ступиной.
— Честное слово… — начала она.
— Ладно, — перебил Степняк, — поработаете в нашей больнице — научитесь быть внимательной.
— Я не собираюсь работать в вашей больнице.
— Посмотрим, посмотрим… А что это у вас за имя — Марлена?
— Маркс — Ленин. Сокращенно — Марлена. В тридцать третьем году были, кажется, в моде такие имена?
— В тридцать третьем… — растерянно повторил Степняк, думая о том, что его Светлана тоже родилась в тридцать третьем и что жена не на шутку рассердилась, когда он предложил назвать дочку Индэлой — в честь индустриализации и электрификации. В общем жена, пожалуй, была права…
Ему вдруг захотелось побольше узнать о Марлене.
— Вы замужем?
— Представьте — нет. А вы всегда снимаете допрос, прежде чем показать больницу?
— Я люблю знать, с кем имею дело, — резковато ответил Степняк.
Лифт спустился.
— Теперь поезжайте вы, — сказал, выходя, Витенька. — Девочки пока там разбирают, а потом прибегут сюда грузить.
Ступина вдруг загорелась:
— А давайте все-таки нагрузим еще раз…
— Нет, нет, сейчас и принимать некому, — Витенька вежливо посторонился. — Входите.
— Поехали, — сказал Степняк, думая, что эта самоуверенная девчонка, должно быть, вовсе не плохой человек.
Они уже захлопнули металлическую дверцу подъемника, когда донесся чей-то требовательный возглас:
— Погодите!
— Ну, что там? — Степняк недовольно поглядел сквозь узорное переплетение металла.
Рыбаш с большими и, очевидно, тяжелыми свертками, шумно дыша, почти бежал по вестибюлю.
— Прямо с выставки! — возбужденно объяснил он, влезая в кабину. — Львовский сейчас получает все оборудование для операционной. Первый сорт — экстра! А я схватил инструментарий…
Он увидел Ступину и перебил самого себя:
— Нашего полку прибыло?
— Чьего нашего? — тихо повторила Ступина.
Рыбаш, не отвечая, пристально, смеющимися глазами смотрел на нее. Розовея, она по-детски приложила ладони к щекам и, спохватившись, тотчас опустила руки.
Гонтарь нервно кашлянул. Степняк обернулся и увидел, что Рыбаш с серьезным видом и смеющимися глазами все смотрит в лицо Марлены.
Никто больше не произнес ни слова, пока лифт медленно и плавно поднимался вверх.
Потом все они ощутили еле уловимый толчок, и кабина остановилась.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Как ни странно, а старшую операционную сестру для новой больницы раздобыла Надя. Это было тем более удивительно, что Надя последнее время старательно подчеркивала полнейшее равнодушие к деловым заботам и огорчениям мужа. «Не было у бабы хлопот, купила баба порося…» — лениво прерывала она попытки Степняка рассказать о своих затруднениях или, едва сдерживая зевоту, роняла: «По-нят-но!»
Но тем не менее именно она во время завтрака, за три дня до назначенного срока открытия больницы, как бы мимоходом сказала Илье Васильевичу:
— Сегодня в десять утра к тебе в больницу придет Мария Александровна.
— Мария Александровна? Кто это? — рассеянно спросил Степняк.
— Кто такая Мария Александровна? Ты забыл Машеньку Гурьеву?!
Степняк хлопнул себя ладонью по лбу:
— Надо же — Мария Александровна!
В госпитале она для всех была просто Машенькой, а за глаза ее называли Мышка. Она действительно была тихая, как мышка. Легкая, неслышная походка. Точные и быстрые движения. Аккуратность, доходящая до педантизма.
Степняк силился вспомнить, что еще он знает о Машеньке Гурьевой. В памяти всплывало ритмичное мельканье ее рук, неутомимо подающих зажимы, ножницы, корнцанги, кохеры, цапки, кетгут. Потом те же руки, пересчитывающие весь инструмент. И еще раз руки, ловко, почти неуловимым движением скатывающие бинт или вооруженные пинцетом, отделяющие одну от другой марлевые, примятые в стерилизации салфетки. Да, отличная, первоклассная операционная сестра. А ведь и она, собственно, была из пичужек, которых в госпитале, как теперь в больнице, называли «детский сад». Пожалуй, когда она впервые появилась в операционной, ей было не больше восемнадцати. Значит, теперь лет тридцать пять — тридцать семь…