Страница 77 из 121
— Правильно, — тем же ровным голосом сказал Мезенцев. — Кстати, виновник этой перегруппировки в некоторой степени я.
— Вы?!
Делая вид, что не замечает воинственной интонации Степняка, Федор Федорович сочувственно вздохнул.
— Увы — да… Из-за предстоящей моей поездки Таисия Павловна совсем потеряла голову. А тут еще эта история у Рыбаша…
— Никакой истории нет, Рыбаш ни в чем не виноват, — перебил Степняк.
Федор Федорович несколько раз кивнул:
— По существу — не виноват, но видимость, видимость! Учтите к тому же дамское восприятие Таисии Павловны, и вы поймете, что предлагаемый вариант отнюдь не из худших.
— Да Рыбаш в жизни не согласится…
— Все зависит от того, как преподнести… — медленно сказал Мезенцев. — В мое отсутствие кто-то должен заменить меня? Честно говоря, это не такое уж оскорбительное предложение…
Степняк снова схватился за приказ.
— Но тут сказано черным по белому — за то-то и за то-то перевести Рыбаша рядовым хирургом в отделение…
— А к чему Андрею Захаровичу знать все, что тут сказано?
— По-вашему, значит, я должен скрыть приказ?!
Мезенцев, поставив локти на подлокотники кресла и сцепив пальцы, задумчиво рассматривал собственные руки.
— По-моему, любой руководитель не должен поддаваться эмоциям.
— Не понимаю — при чем здесь эмоции?
— При том, что сейчас вы раздосадованы… э-э-э… некоторой предвзятостью Таисии Павловны и судите обо всем с этой позиции. Между тем Рыбаш и Львовский сработаются гораздо лучше, чем Рыбаш и Окунь. Не правда ли?
— Возможно, — буркнул Степняк.
— А Егор Иванович и по возрасту и по стажу работы может претендовать на должность заведующего отделением. Вас же, насколько я понимаю, главным образом не устраивают мотивировки приказа. Вот и не стоит оглашать их, пока вы не договоритесь с Таисией Павловной.
— Договорюсь?!
По губам Федора Федоровича скользнуло подобие улыбки.
— Илья Васильевич, дорогой мой, — доверительно наклоняясь вперед, сказал он, — мне ли вам объяснять, что у нашей начальницы, как у всякой женщины, мягкое сердце?.. Если вы не будете упорствовать по поводу перестановки Окуня и Рыбаша, остальное, поверьте, уладится при первом любезном разговоре. Дамы так ценят любезности!
— Ну, знаете, — багровея, пробормотал Степняк, — я привык к иным методам…
Мезенцев тотчас откинулся на спинку кресла, и лицо его приняло обычное невозмутимо-равнодушное выражение.
— Вам виднее, — холодно и четко произнес он. — Значит, вернемся к вопросу, по которому я позволил себе вас побеспокоить. Подготовка к докладу, который мне поручено сделать за границей, потребует много времени, и соответственно, сохраняя за собой общее руководство первым хирургическим отделением, я вынужден прекратить практическую операционную деятельность…
— Да, да, — с трудом овладевая собой, рассеянно сказал Степняк.
— Таким образом, необходимо позаботиться о хирурге, который мог бы немедленно войти в график.
— Кого же вы предлагаете? — все так же рассеянно спросил Степняк.
Наступила пауза. Потом, слегка кашлянув, Мезенцев повторил:
— Кого предлагаю я?
В памяти Степняка, продолжавшего думать о приказе, крепко засело то, о чем несколько дней назад он уславливался с Лозняковой и Львовским: надо изобразить естественное огорчение и просить Фэфэ, чтобы тот сам нашел себе замену.
— Конечно, Федор Федорович, без вас как без рук… — монотонно выдавил он заранее приготовленную фразу. — И если нельзя отменить поездку, то только вы сами можете…
В глазах Мезенцева мелькнуло искреннее удивление: уж очень не соответствовал монотонный голос Степняка тем словам, которые он произносил. Затем ему пришло в голову, что Степняк хочет таким способом переложить на его плечи тяжесть собственной капитуляции, и, подавив обидную усмешку, Мезенцев беспечно ответил:
— Ну кого же, как не Андрея Захаровича… Я как раз и намеревался, с вашего разрешения, поговорить с ним об этом…
К Степняку вдруг вернулось ощущение действительности. Черт побери, может быть, и в самом деле это выход? Может быть, прав старый иезуит? (Степняк нечаянно наградил «уважаемого Фэфэ» не слишком лестной характеристикой.) Может быть, надо добиваться отмены формулировок приказа, не затрагивая вопроса о переброске Рыбаша в первую хирургию? И если Фэфэ сумеет уговорить Рыбаша, то… это не будет выглядеть снятием? Ведь ясно, что, узнай Рыбаш правду, он при его бешеном характере сегодня же уйдет из больницы.
— Вы хотите, — неуверенно сказал Степняк, — сами предложить Рыбашу перейти в первую хирургию, не ставя это в зависимость от… приказа?
Мезенцев наконец потерял терпение:
— Илья Васильевич, да я же целый час толкую вам об этом! — Он все-таки дал волю своей обычной насмешливости: — А уж Окуня, поверьте, долго уговаривать не придется.
Его тонкие губы дрогнули, и на мгновение лицо приобрело то ироническое выражение, которое знали все соприкасавшиеся с профессором Мезенцевым. Еле опираясь на ручки глубокого и низкого кресла, которое так не любила Юлия Даниловна, он легко поднялся и протянул руку Степняку:
— Я рад, что мы разрешили этот вопрос.
Илья Васильевич тоже встал. Он чувствовал себя разбитым, и ему почему-то очень хотелось вымыть руки. Идя к дверям кабинета рядом с Мезенцевым, он вдруг спросил:
— Федор Федорович, скажите откровенно, почему вы выбрали именно Рыбаша?
Левая бровь профессора поползла вверх.
— Потому что Андрей Захарович хоть и горяч, но хирург весьма дельный. А я, знаете, дорожу честью своего отделения.
Он слегка улыбнулся на прощание и, не оглядываясь, высокий, подтянутый, пошел по коридору свободной походкой уверенного в себе человека. Степняк долго смотрел ему вслед. Потом, захлопнув дверь, подошел к фаянсовой раковине умывальника, такой же, как те, что были установлены во всех врачебных кабинетах и ординаторских.
Моя руки, намыливая лицо и обеими пригоршнями старательно смывая мыло, он не переставая думал о том, что вот и изменил той безоглядности, которая наполняла его гордостью и радостью, когда он прощался с ответственным товарищем из Госконтроля. На душе было скверно. Сухо-насухо вытерев лицо и руки, он вернулся к столу. Приказ лежал, перегнутый пополам. В пепельнице громоздилась гора окурков.
«Действительно, курю без передышки… Безобразие!» — мельком подумал он и тут же потянулся к коробке с папиросами.
Загорелся сигнал внутреннего телефона. Голос Лозняковой спросил:
— Вы не хотите меня видеть?
Удивительное дело! Единственный человек, которого ему хотелось видеть, была Юлия Даниловна. Как она догадалась? Или ей тоже прислали этот приказ?
— Хочу, — сказал Степняк. — Как вы это узнали?
— Просто подумала, что мы давно не разговаривали. Сейчас приду…
Перекатывая незажженную папиросу из одного угла рта в другой, Илья Васильевич уперся локтями в настольное стекло и запустил обе пятерни в свою густую шевелюру. В этой позе и застала его Юлия Даниловна.
— Острый приступ меланхолии? — шутливо осведомилась она, усаживаясь на диване.
— Вы видели приказ?
— Есть какой-нибудь приказ?
— Прочтите.
Степняку пришлось выйти из-за стола, чтобы не заставлять подниматься Юлию Даниловну. Пока она неторопливо и внимательно читала одну за другой обе страницы сплошного, без интервалов, машинописного текста, Степняк подошел к окну и раскрыл обе его половинки.
— Вы не возражаете? Душно!
Не отвечая, она утвердительно кивнула. Степняк, облокотившись на подоконник, с удовольствием глотал свежий апрельский воздух. Закатное солнце вспыхивало в стеклах того пятиэтажного дома, который высился за больничным гаражом. Широкие, обитые жестью двери гаража, распахнутые настежь, открывали покатый цементный пол с переливающейся на свету жирной лужицой посередине. Двое парней в пестрых рубашках навыпуск развинченной походкой прошли мимо дверей гаража и с любопытством заглянули внутрь. Один, белесый, с длинным носом, сказал что-то другому, и тот ухмыльнулся толстыми, словно распухшими губами. Они обогнули гараж и скрылись на черном ходу пятиэтажного дома. Потом из второй, маленькой дверцы гаража, которая вела в сестринское общежитие, выскочил длинный, угловатый паренек, оглянулся влево и вправо и побежал туда, куда скрылись парни. «Наверно, это и есть сын Кругловой», — догадался Степняк. Все трое вернулись обратно и устроились за одной из распахнутых створок гаражной двери. Не прошло и минуты, как мальчишка, взъерошенный и красный, снова появился во дворе.