Вам доверяются люди

— Она похожа на нашу маму?

Вопрос застал Сергея Митрофановича врасплох. Он ответил не сразу и не очень уверенно:

— Похожа.

Кира прерывисто вздохнула:

— Нет, не похожа, я знаю. Ну, все равно… спокойной ночи, папа, я хочу спать.

Она повернулась носом к стенке и с головой закрылась одеялом.

Это было зимой. А летом, когда Кира отправилась в пионерский туристский поход по Северному Кавказу, Сергей Митрофанович и Юлия Даниловна поженились. Отец написал Кире об этом, но она получила письмо лишь в последний день, вернувшись на базу, перед самым прощальным костром.

У костра Кира сидела задумчивая, притихшая, обхватив руками колени и неотрывно глядя в огонь. Потрескивали сухие сучья, и пламя взвивалось высоко в черное небо, отблески его перебегали по крутому, почти отвесному склону горы. Синие сатиновые брюки туго стягивали резинками загоревшие лодыжки Киры. Каждый день она собиралась втянуть другие резинки, послабее, но утром, на привале, было некогда, а вечером она засыпала, еле добравшись до палатки. Теперь менять резинки уже не имело смысла, завтра утром автобус отвезет их к поезду — и прощай, Кавказ! Кире казалось, что от тугих резинок у нее болит все тело. Она переменила позу, вытянула ноги, потом снова поставила их и оперлась подбородком о колени. Что-то зашуршало в заднем кармане брюк. Папино письмо! Кире вдруг показалось, что она невнимательно прочла его, может быть, пропустила самое главное. Она торопливо вытащила сложенный в несколько раз листок. Всегда аккуратный, ровный папин почерк на этот раз стремительно летел по бумаге.

«…вот и наступил конец нашей одинокой жизни, дорогой мой Кирёнок…» — писал папа этим новым, летящим, счастливым почерком. Да разве они когда-нибудь жаловались друг другу на одинокую жизнь? Не было такого.

«…помнишь, как мы мечтали об этом в день моего рождения…» Мы мечтали?! Кто — мы?! Уж во всяком случае Кира ни о чем похожем не мечтала! Папа просто… говорит неправду. До чего же довела его эта…

Кира скомкала письмо и занесла руку, чтобы швырнуть листок в костер, но вдруг раздумала. Там есть еще приписка этой…

Ясные, свободно бегущие буквы:

«С нетерпением ждем твоего возвращения домой, дорогая Кирюша! Тетя Маня кланяется. Она обещала испечь к твоему приезду пирожки с капустой…»

Хотят, как маленькую, подкупить пирожками? Нет, не выйдет!

Кира приготовилась к борьбе. «Ни в чем ей не уступлю, ни капельки!» — твердила она про себя всю дорогу.

Но уступать ни в чем не пришлось и бороться, оказалось, не с кем. Папа встретил Киру на вокзале, ласковый, веселый, помолодевший. Он прямо с площадки вагона ловко подхватил Киру вместе с ее рюкзаком, приподнял так, что она заболтала ногами в воздухе, и громко удивился:

— До чего же чернущая стала! И похудела… Или это от загара кажется?

Других ребят тоже встречали. В общем радостном гомоне Кира подозрительно оглядывалась: «Где же эта?..» (теперь она мысленно называла Юлию Даниловну не иначе, как «эта»). «Этой» не было.

Папа снял с Киры рюкзак и, накинув лямки себе на левое плечо, правой рукой обнял Киру. Так, в обнимку, они и прошли всю платформу. На вокзальной площади их ждала папина служебная машина. Шофер Герасим Антипович широко распахнул дверцу:

— С благополучным прибытием!

Папа уселся вместе с Кирой сзади и сказал:

— Отвезете нас домой, Герасим Антипович, и можете быть свободны. В горком я сегодня больше не поеду — соскучился по дочке…

Кира прижалась загорелой щекой к папиному рукаву.

Как всегда после долгого отсутствия, и передняя, и кухня, и собственная комната показались Кире теснее и меньше, чем помнились. Может быть, это происходило потому, что Кира росла? В папину комнату она не зашла — там, наверное, «эта». Из ванной выбежала тетя Маня.

— Ну, Кирочка, чистая африканка! — она даже руками всплеснула.

— Боюсь, не очень чистая! — засмеялся папа. — Ступай-ка, Кирёнок, прямо под душ, а то я никак не разберу, где загар, а где пыль…

— Погоди, Кира, сейчас банное полотенце тебе дам! — крикнула вдогонку тетя Маня.

В ванной Кира заметила первые перемены. На никелированной вешалке висели незнакомые большие полотенца — одно полосатое, розово-зеленое, другое с яркими цветами по голубому фону. На стеклянной полочке под зеркалом стояла незнакомая белая эмалированная кружка, из которой торчали зубная щетка и паста. На мыльнице лежало душистое белое мыло. Такого тетя Маня никогда не покупала. Слева, на стенке, появился висячий ящичек, похожий на аптечку, но с зеркальной дверцей. На ручке дверцы болталась резиновая голубая шапочка.

«Этой», — подумала Кира.

Тетя Маня, приоткрыв дверь, просунула ей полотенце. Оно тоже было махровое, мягкое, с пестрым узором из цветов и птиц, с широкой сиреневой каймой по краям. Кира и раньше видела такие полотенца у подруги; они ей очень понравились — китайские. Но тогда тетя Маня заворчала: «Выдумки! И вафельным можно вытираться!» Сейчас Кире хотелось спросить: «А где же вафельные?» — но тетя Маня уже ушла в кухню. Кира щелкнула задвижкой. Разговор о полотенцах можно отложить на потом. Ей не терпелось поглядеть, что спрятано в ящичке с зеркальной дверцей. Осторожно, чтоб ничего не сломать (не хватало только провиниться перед «этой»!), Кира приоткрыла дверцу. В ящичке стояли баночки с кремом, флаконы с духами и одеколоном, губная помада в позолоченном футляре, большая хрустальная пудреница с крышкой. Кира все обстоятельно понюхала, повертела в руках.

В их доме никогда ничего похожего не было. Хорошо это или плохо? Запах духов и пудры понравился ей и как-то примирил Киру с мыслью об «этой»… Впрочем, она тут же гневно тряхнула головой: сперва пирожки с капустой, теперь духи? Не будет этого!..

После ванны она, однако, с удовольствием уписывала свои любимые пирожки — тетя Маня напекла целую гору! — и взахлеб рассказывала о двадцатидневном походе… Впечатлений было много, папа слушал с неподдельным интересом и, как прежде, все понимал. Но что бы ни говорила Кира, ее ни на секунду не оставляла мысль, что сейчас придет «эта» и все хорошее, привычное, милое кончится.

Вечерело. Тетя Маня посоветовала Кире лечь пораньше («Устала небось с дороги-то?») и ушла. И тут папа, взглянув на часы, озабоченно сказал:

— Опаздывает Юля… Что ж ты, Кирёнок, даже не спросишь о ней?

Кира вся напряглась внутренне:

— О ком?

— Как это — о ком? О нашей Юлии Даниловне!

И Кира, холодея от того, что делает, вызывающе ответила:

— А я даже забыла про нее.

— Кира, Кира! — горестно вскрикнул отец.

Но Кира не откликнулась.

Так она начала свою «холодную войну» с мачехой.

С тех пор прошло два года, и война эта не прекращалась ни на час.

Но знали об этом лишь они обе. Сергей Митрофанович, во всяком случае, не знал: жена слишком любила его, слишком оберегала его покой и, главное, была слишком горда, чтобы хоть намеком выдать то постоянное и мучительное напряжение, в котором прошли для нее эти два года. А Кира, которая вначале из детского ревнивого упрямства встретила в штыки «злую мачеху», теперь уже нарочно убеждала себя, что Юлия Даниловна отравила ей жизнь.

Эта убежденность была ей необходима. Как иначе могла она оправдать ту враждебную отчужденность, которую воздвигала между собой и Юлией Даниловной? Кира, та Кира, которая в школе, среди ребят, славилась своей прямотой, откровенностью и справедливостью, в глубине души давно готова была, даже хотела сдаться. Не хватало только внешнего толчка. Если бы хоть раз между ними произошло открытое объяснение! Если бы хоть раз Юлия Даниловна догадалась в упор спросить девочку: «За что ты меня мучаешь?» Но Юлия Даниловна не догадывалась, ей недоставало материнского опыта.

Львовский позвонил в дверь Задорожных в ту минуту, когда Кира, поставив на плиту чайник, намеревалась поужинать в одиночестве. Не открывая, она крикнула:

— Кто там?

— Это я. Дядя Матя.

Она распахнула дверь и удивленно сказала: