Страница 25 из 121
И вот весь день она ходит с ощущением счастливого ожидания. Они виделись только на утренней пятиминутке. И он не подошел, не обменялся с ней ни словечком, как делал это до сих пор при каждой встрече. Кажется, даже не посмотрел в ее сторону. Но она уже знала: он дежурит.
В начале месяца, когда составляли график, она не позволила себе поинтересоваться, кому из хирургов выпало новогоднее дежурство. Но, если быть совсем искренней, кажется, и тогда она смутно подумала о Рыбаше… И вообще думает о нем с той самой минуты, как увидела его с тяжелыми свертками в лифте, когда он спросил: «Нашего полку прибыло?» и когда она впервые почувствовала на себе этот тревожно-лукавый, смеющийся, пристальный взгляд.
Как радовался Наумчик, уверенный, что это его доводам она вняла, увольняясь из своей медчасти! Смешной паренек… Он так старательно расписывал ей перспективы профессионального роста в больнице. «Т-ты хочешь или н-не хочешь быть врачом? — допытывался он. — Только в больнице можно приобрести опыт и мастерство. В б-больнице ты видишь человека к-каждый день, видишь одну и т-ту же болезнь в различных проявлениях, к в-видишь…» Она, смеясь, прервала его: «И вижу тебя, неугомонная душа!» Он краснел, сердился, говорил, что ее легкомыслие непростительно, а через минуту снова начинал доказывать свою точку зрения. Она и без его доказательств знала, что он прав. И в своем заявлении начальнику медчасти написала именно так, как говорил Наумчик: «…поскольку врачу со столь небольшим стажем, как мой, для повышения квалификации абсолютно необходима работа в больнице, прошу отпустить…» И дома матери и отчиму говорила то же самое. И вот даже Нинель Журбалиеву сманила этими рассуждениями. Но в душе-то, в душе-то разве не было уже тогда затаенной мыслишки о Рыбаше?
Марлена сидит у стола в ординаторской, раскрыв ноябрьский номер «Иностранной литературы». Второй месяц она таскает этот номер журнала в большой, модной сумке, которой, как, посмеиваясь, утверждает отчим, не побрезговала бы и дореволюционная повитуха. Действительно, эта нарядная, в яркую клетку, сумка вместительна, как чемодан! Здесь мирно уживаются и аппарат, которым измеряют кровяное давление, и пара туфель, и килограмм апельсинов, и фонендоскоп, и книги, и множество всяких мелочей, которые нужны молодой женщине. Но от ежедневных путешествий в сумке обложка журнала истрепалась, корешок надорван, а Марлена все никак не может дочитать «Триумфальную арку». И не то чтобы ей не нравился роман. Да и вообще Марлена привыкла следить за книжными новинками: мать — редактор издательства, отчим — художник. Дома полно книг, об искусстве говорят много, горячо, с личной заинтересованностью. А по поводу «Триумфальной арки» даже крепко поспорили. Отчим тогда позвал Марлену: «Вот ты врач, скажи, как по-твоему, образ Равика…» Марлена не дослушала вопроса: «Дайте дочитать — тогда скажу!» Ее раза два потом спрашивали: «Ну как, дочитала?» Она почему-то обиделась: «Времени нет, неужели не видите?»
Ну вот, сегодня время есть — целый вечер и целая ночь. В отделении почти все выздоравливающие. В восемь, после того как больные отужинают, или чуточку позже Марлена пройдет по палатам и займется чтением. Ничто сегодня не помешает. В крайнем случае, кто-нибудь позвонит по телефону. Кто-нибудь?.. Марлена бросает взгляд на телефон. Телефон молчит. Неужели никто не позвонит? Глупости! Сердясь на себя, она косится на часы. Без трех минут семь. Как медленно тянется день…
Решительно открыв журнал, Марлена читает:
«Море. Море грохочущей тьмы, ударяющей со всего размаха в барабанные перепонки. Затем пронзительный звонок во всех отсеках ревущего, тонущего корабля… Снова звонок — и ночь. Сквозь исчезающий сон проступает побледневшее знакомое окно… Снова звонок… Телефон».
Она откидывается в кресле и с удивлением думает о том, какое место занял в современной литературе телефон. Нельзя найти книги, в которой телефонные звонки не играли бы значительной роли. Иногда эта роль драматическая, иногда, наоборот, комедийная. А как жили люди, когда телефона не было? Марлене становится смешно от этой детской мысли. Так вот и жили, не подозревая, чего они лишены. Жили-жили не тужили… Какие глупости лезут в голову! Она снова украдкой поглядывает на свой, до отвращения молчаливый телефон, а затем на часы. Две минуты восьмого! Неужели прошло всего пять минут?
Нет, так можно сойти с ума. И главное — совершенно не хочется читать. Чем бы заняться?
Она встает из-за стола, подходит к окну. Из окна виден больничный двор, слева приземистое одноэтажное здание — морг. Наумчик рассказывал, что они с Рыбашом часто бывают в морге. Рыбаш разрабатывает методику операций на сердце, а Наумчик с восторгом занимается в виварии. По мнению Наумчика, Рыбашу вообще предстоит огромное будущее. Уже и теперь каждой его операцией можно любоваться (все-таки страшный народ эти хирурги — у них совершенно отсутствует чувство языка: «любоваться операцией». Противоестественное сочетание слов!..). Но Рыбаш, вероятно, и в самом деле талантливый человек. Во всяком случае, ищущий и беспокойный. И настойчивый. И резкий. Недавно Нинель Журбалиева сказала мимоходом: «Я рада, что ты встречаешься с Рыбашом…» Марлена смутилась: «С чего ты взяла, что мы…» Нинель только еще больше округлила свои серые глаза и невозмутимо закончила: «У него есть что-то общее с Сашей, но он гораздо земнее. И это лучше. А вот характер, пожалуй, хуже…»
У Нинель странная манера: она никогда ни о чем не спрашивает, но в какие-то минуты высказывает свое мнение так, словно все вопросы давно заданы и ответы получены. В институте они, дурачась, называли это «ставить окончательный диагноз».
Нинель и Марлена дружат давно, с первого курса. Трудно сказать, отчего их потянуло друг к другу, — в общем-то они очень разные. Нинель — всегда спокойная, уравновешенная, твердо знает, чего хочет. У Марлены — семь пятниц на неделе. Нинель то, что называется глубже, Марлена — ярче. Но вместе им всегда интересно, и дружба у них сердечная. Настоящая дружба.
Забавно, что из-за круглого, скуластого лица все считают Нинель казашкой. А на самом деле казах ее муж, и Нинель приняла его фамилию, стала Журбалиевой, а сама из чисто русской семьи, Кислицыных. В институте все девчонки потешались, когда узнали, что она выходит за Таира Анурбековича Журбалиева. Острили, что долго искала мужа с такой фамилией, которая оправдала бы ее внешность!
Они на редкость удачная пара, Таир и Нинель. И мальчишка у них чудный, круглый, глаза отцовские — щелочки, а живчик, каких мало. Нинель как-то сказала про него, что он одновременно сидит, идет и бежит. Очень точно! Он всегда в порыве. А Нинель и Таир, наоборот, неторопливые, даже медлительные. Таир — физик. Наверное, атомник, потому что даже Нинель не знает толком, что он делает в своем номерном НИИ. И, наверное, талантливый, потому что в прошлом году получил какую-то большую премию и в этом опять. У него и оклад очень высокий; Нинель могла бы вовсе не работать, но ей это даже в голову не приходит. Вообще из их институтского выпуска все девчонки работают, хотя быстренько повыскакивали замуж.
Пожалуй, только Марлена и не обзавелась еще семьей. Вот она стоит в этот новогодний вечер, прижавшись высоким чистым лбом к оконному стеклу, и бессмысленно смотрит на пустой больничный двор. Была бы замужем, наверняка не осталась бы дежурить…
А ведь могла, могла бы иметь семью… В охотниках жениться на ней недостатка не было. Но странное дело — радуясь, что в нее влюбляются (она всегда радовалась этому), и даже влюбляясь (она и сама нередко влюблялась), Марлена неизменно знала: это еще не всерьез. Не то что думала так, но внутренне чувствовала: главное впереди.
Разве вот Сашка. Тот Сашка, про которого Нинель сказала, что у Рыбаша с ним есть нечто общее. Это, пожалуй, чепуха, общего — ничего. Может быть, только целеустремленность. И любовь к профессии. То самое призвание, о котором недавно заговорили на утренней пятиминутке.
Марлене не вдруг кажется, что телефон звякнул. Она подбегает: