Страница 118 из 121
— Массаж mit dem Hand?[7] Рукой? — проверяя, верно ли он понял, переспросил Хольцбейн.
— Рукой! — кивнул Рыбаш и показал, как держал умершее сердце мальчика в руке, сжимая и разжимая его. — Появились единичные сердечные сокращения, но из раны величиной в два сантиметра, гляжу, вытекает кровь. Наложил два шелковых шва — кровотечение прекратилось. Минуты через три сердце начало сокращаться. Львовский говорит: «Зрачки сузились!» Потом опять слышу: «Есть периферический пульс!» Но самостоятельного дыхания все еще не было.
Он подробно, шаг за шагом, рассказывал, какие еще были применены средства и в каком порядке это делалось, когда он и Львовский надели стерильные халаты, когда сменили перчатки, когда отгородили операционное поле стерильным материалом, когда прекратили артериальное нагнетание крови и перешли на переливание внутривенное.
— Это первая ваша операция на сердце? — спросил Белявский.
— Нет, вторая, — вызывающим тоном ответил Рыбаш. — Но тогда, при точно таком же ранении, спасти девушку не удалось. Причины…
Гнатович сердито перебил Андрея Захаровича:
— Насколько мне известно, в свое время Таисия Павловна более чем подробно оповестила и горздрав и весь наш район относительно обстоятельств смерти той раненой. Установлено, что товарищ Рыбаш сделал все возможное для ее спасения. Какой смысл возвращаться к этому?
Белявский в знак согласия слегка наклонил голову:
— Собственно, я хотел только узнать — имел ли уже товарищ Рыбаш… гм… практику подобных операций?
— Имел! — все тем же вызывающим тоном быстро сказал Рыбаш. — Практиковался и продолжаю практиковаться в морге и в виварии. Грудная хирургия особенно интересует меня. Будут еще вопросы?
— Сколько длилась операция? — спросила Святогорская.
— Один час пятнадцать минут.
Хирургов из соседних больниц волновали многие подробности.
— Какое было давление?
— Когда вынули интубационную трубку?
— Когда добавили к кислороду закись азота?
— Сколько всего перелили крови?
Вопросы сыпались на Рыбаша со всех сторон.
Он, поворачиваясь направо и налево, отвечал точно, ясно, все время помня о Хольцбейне и потому разговаривая особенно отчетливо. Наконец поток вопросов иссяк.
— Сейчас мальчик совершенно здоров, и мы его вам продемонстрируем. Да, следует добавить, что сразу же после окончания операции к нему вернулось сознание, он говорил со мной.
— Wunderbar![8] Заметшательно! — воскликнул Хольцбейн.
Рыбаш повернулся к Степняку:
— Пожалуй, можно позвонить, чтоб он пришел?
Пока Костю вызывали, Рыбаш пустил по рукам рентгеновские снимки и электрокардиограммы, сделанные уже в послеоперационный период.
Костя, облазивший всю больницу после того, как ему разрешили ходить, никогда не открывал двери с белой табличкой: «Главный врач». Степняка он знал, и тот ему нравился. Но одно дело — Степняк в палате или даже в коридоре и совсем другое — кабинет Степняка. Костя шел сюда, заранее смущаясь, и окончательно оробел, когда увидел добрых тридцать пар глаз, сразу устремившихся к нему.
— Иди-ка, братец, иди на расправу! — шутливо позвал его Матвей Анисимович, угадав Костино состояние.
Мальчик неловко поклонился всем одновременно и начал пробираться к тому месту, откуда раздался голос Львовского.
— О, потшему вы зовёйт его «братец»? — незнакомый человек, сидевший рядом с Матвеем Анисимовичем, покачал головой. — Он мой братец, mein Bruderchen[9], мы оба… как это?.. zwei Mal geboren…[10] Два раза родили…
— Дважды рожденные! — поправил кто-то с улыбкой.
— Твашды рошденни… — повторил человек и вытер лоб, — и говорят — немецки длинни слов… А русски?!
Все засмеялись. Костя с удивлением глядел на немца; ему вспомнилась коллекция Львовского, полученное из Германии письмо.
— Познакомься с нашим гостем, Костя. Это — товарищ Вольфганг Хольцбейн, — сказал Львовский. — Когда-то и он был моим пациентом…
Костя, как во сне, пожал протянутую руку. В голове у него прыгала одна мысль: «Тот самый, тот самый! Вот Кира-то позавидует!» К действительности Костю вернул привычный, с веселыми нотками голос Рыбаша.
— Спусти халат и сними рубашку, дружок, — командовал Андрей Захарович совсем так же, как командовал в перевязочной, — потрудись на пользу науки. Товарищи врачи хотят посмотреть, как мы тебя тут заштопали.
Послушно выполняя приказание Рыбаша, Костя все не сводил глаз с гостя.
— Я тоже есть доктор, — сказал тот, — позволяйт мне. Фонендоскоп — это не болит…
— Да, пожалуйста! — сказал Костя. — Я же знаю…
Его выслушивали, измеряли давление, крутили вправо и влево, разглядывая еще не побледневший рубец, задавали осторожные вопросы: «А если спишь на левом боку, не больно?», «Ты помнишь, как тебя оперировали?», «В плохую погоду болей нет?» Он отвечал почти не думая, механически — так потрясло его появление Вольфганга Хольцбейна.
Наконец Гнатович поднялся:
— Ну, товарищи гости, не довольно ли? Мальчишку совсем замотали… Поблагодарим товарищей Рыбаша и Львовского за их отличную работу и за то, что они не пожалели времени для обмена опытом…
Гости расходились медленно и неохотно. Кое-кто попросил разрешения осмотреть больницу. Степняк сам повел их и пригласил Хольцбейна.
— А ведь мы с вами тоже знакомы, — усмехнувшись, сказал Илья Васильевич, — я был начальником того госпиталя, где…
— О-о! — радостно и удивленно воскликнул немец. — Genosse[11] Степниак?.. Aber[12] вы были зовсем черни, а теперь, — он запнулся, — немного седий…
— Немного? Вы любезный человек. — Илья Васильевич показал на Костю: — Вот целое поколение выросло, а мне сегодня — увы! — пятьдесят…
Он сказал это и подумал, что надо торопиться домой: ему действительно именно сегодня исполнилось пятьдесят лет, и, хотя он никогда не праздновал свой день рождения, Надя очень просила не задерживаться: наверное, приготовила какой-нибудь сюрприз.
В половине седьмого он наконец вышел из больницы. Львовский, Хольцбейн, Рыбаш и Марлена решили вместе отправиться куда-нибудь пообедать. До станции метро шли впятером, разговаривая о том, как жизнь сводит людей, и еще больше о том, как необходим мир во всем мире.
Открывая своим ключом дверь квартиры, Степняк услышал знакомый топот резвых и крепких ног Петушка. «Бежит поздравить первым!» — подумал он. Но Петушок и не помнил о торжественной дате.
— Папа, папа, — закричал он еще из коридора, — я скоро буду дядей! Ты знаешь? У меня есть сестра… То есть ты-то знаешь — ты же ее папа… А она учила меня музыке, и я ничего не знал! А теперь она говорит, что я могу называть ее по имени и на «ты»! И что у меня скоро будет племянник!
Ошеломленный и даже испуганный Степняк слушал пулеметную скороговорку сына. Что произошло? Откуда Петушок узнал?..
Из комнаты до него донесся женский смех.
Придерживая неистово прыгающего Петушка за плечи, Илья Васильевич прошел в комнату. За парадно накрытым столом сидели Надя, Варвара Семеновна и Светлана. Неонила Кузьминична показалась из кухни, торжественно неся поднос с пышным домашним тортом.
— С рождением, Илья Васильевич! — степенно сказала она.
Щуря смеющиеся глаза, из-за стола поднялась заметно отяжелевшая Светлана.
— Ну, отец, Варвара Семеновна настояла, чтобы твое пятидесятилетие мы отметили по-семейному… Да и вообще поскольку я расстаюсь с музыкальной школой, зачем дальше скрывать от Петушка, что его учительница доводится ему сестрой? И что он скоро станет дядей…
Степняк подошел к дочери; она была высокая, в него, и это всегда доставляло ему удовольствие. Обняв ее за плечи, он обернулся к теще.
7
Рукой?
8
Чудесно!
9
Мой братец.
10
Два раза родившиеся.
11
Товарищ.
12
Но.