Страница 100 из 121
— Но все-таки многих потеряли из виду, — грустно говорит Надежда Петровна. — Кстати, комиссар, почему вы нашего генерала сегодня не позвали? Он же в Москве!
Кира видит, как сужаются папины веселые глаза.
— Геннадия Спиридоновича? — медленно переспрашивает он. — Да уж очень не люблю эту балаболку Маечку!
Надежда Петровна вскидывает голову:
— Стареете, комиссар? Не прощаете молодым их беззаботности?
— Не передергивай, Надюша, — серьезно отвечает Задорожный. — Ты же понимаешь разницу между беззаботностью и пустотой. Ты, фронтовичка, врач, кавалер ордена Красной Звезды, ты-то своей молодости не пожалела? А поверь, и тогда были такие… беззаботные.
Ох как прислушивается к этому разговору Степняк! Даже оборвал на полуслове Машеньку-Мышку, которая сидит между ним и папой.
Тетя Юля чуть нагибается через прибор Львовского к Кире:
— Что же это мы с тобой, Кирёнок? Хотели выпить за дядю Матю?
— Ой, да, да! — Кира мгновенно отвлекается от происходящего напротив них. — Дядя Матя, где ваша рюмка? Вам что налить?
— Почему за меня? — удивляется Львовский.
— Это уж позвольте нам знать! — Юлия Даниловна наливает слабое, бледно-розовое вино Кире, себе и Матвею Анисимовичу. — За вас, дорогой волшебник!
— За то, что мы с тетей Юлей очень-очень вас любим! — шепотом говорит Кира.
И все трое выпивают свои рюмки до дна.
У Киры чуть-чуть кружится голова. Словно издалека до нее доносится голос Надежды Петровны:
— Нет, я с нею не знакома. Хотя, знаете, комиссар, наверно, не миновать знакомиться! Вообразите, она оказалась учительницей нашего Петушка в музыкальной школе…
— А если б не это, то и знакомиться не надо? Ну-ну, Надя, не ожидал от тебя!
Неужели это папа говорит так сухо, даже неприязненно? И о ком это они?
— Кирочка, вы в каком классе? — Машенька-Мышка задает этот вопрос гораздо громче, чем говорит обычно, словно хочет отвлечь девочку от других разговоров.
— Перехожу в девятый, — отвечает Кира.
— Ну да, ну да, — все так же громко соглашается Мария Александровна, — вам же пятнадцать, я знаю.
— В ноябре шестнадцать! — поправляет Кира. — В ноябре паспорт получать.
— Вот уж устроим торжество! — мечтательно произносит Юлия Даниловна. — Всех твоих подруг и товарищей созовем… Шутка ли, шестнадцать лет! Это, Кирёнок, такая радость в семье…
— Тетя Юля, — вдруг тихо и быстро говорит Кира, — тетя Юля, хотите… Тетя Юлечка, можно мне выпить с вами на брудершафт?!
И, скрестив руки, глядя друг другу в глаза, они залпом выпивают все то же слабенькое, бледно-розовое вино.
— Ругаться не стоит, а поцеловаться обязательно! — командует развеселившийся Львовский.
Он отодвинулся от стола, чтоб не мешать им, и теперь с насмешливой нежностью следит за Кирой, которая чуть не душит поцелуями Юлию Даниловну.
— Что там происходит? — удивляется Задорожный. — Кирюха, да ты никак совсем опьянела?
— Вовсе не опьянела! — звонко объявляет Кира. — Мы с тетей Юлей на брудершафт выпили…
И в это мгновение звонит телефон.
«Меня нет!» — знаками показывает Сергей Митрофанович.
Юлия Даниловна берет аппарат и уносит его в переднюю. Хорошо, что шнур восьми метровый — гуляй с телефоном хоть по всей квартире. Она плотно закрывает за собой дверь.
А за столом уже принялись за жаркое, которым тетя Маня может гордиться не меньше, чем пирожками. Мясо, нашпигованное свиным салом и чесноком, аппетитно зарумянившееся, с пропитанной густым коричневым соусом картошкой дымится и дразнит обоняние гостей.
— Вы его с огурчиками, с огурчиками, — угощает тетя Маня. — А то, ежели угодно, капуста провансаль…
— За сегодняшний вечер прибавлю три кило! — с комическим ужасом восклицает Надежда Петровна. — Комиссар, что вы со мной делаете?!
— Ешьте, ешьте, дорогие гости, — уговаривает тетя Маня, — сегодня разговеетесь, завтра попоститесь — все в свою норму и взойдет. Ведь посты-то, они небось не зря были — вроде разгрузочных дней, как теперь называют.
— Интересная точка зрения! — смеется Степняк.
— А что? — басом говорит муж Машеньки Гурьевой, налегая на ароматное жаркое. — Очень может быть. Древние обычаи не такие уж глупые. Один мой знакомый, этнограф…
Глядите-ка, даже этот молчун разговорился, а Кира и не заметила, когда он вылез из своей скорлупы. Вообще у всех голоса стали громче, за столом весело и очень дружелюбно. Но по-прежнему то один, то другой начинает: «А помните…» Правда, теперь больше вспоминают смешное. Дядя Матя тоже вступает в общую беседу:
— А помните, товарищи, того немца… ну, мальчишку этого, которого я оперировал в день капитуляции?
— Последний осколок? — спрашивает Задорожный.
— Ну да. От него год назад письмо пришло, помните?
Сергей Митрофанович объясняет обеим своим соседкам сразу:
— Он в честь Матвея хирургом стал. И даже членом СЕПГ…
— Так вот, мне вчера из министерства звонили, — продолжает Львовский, — он будет в Москве с какой-то делегацией. И жаждет меня разыскать. Что вы на это скажете?
Степняк усмехается:
— А что можно сказать? Ты же его вроде вторично родил! Принимай крестничка.
Кира так и ерзает на стуле от любопытства. Подумать только! Всего десять дней назад она видела осколок, извлеченный дядей Матей из шеи этого немца. И вот он едет сюда, и будет ходить по Москве, и, в общем, очень верно сказал Илья Васильевич — крестник! Вторично рожденный! Как интересно, как удивительно интересно жить на свете!..
А тети Юли все нет и нет. С кем она может так долго разговаривать? Даже папа чуть встревоженно поглядывает на дверь.
Гости уже справились с жарким. Пустые, с остатками огурцов и капусты, тарелки доказывают, что жаркое удалось.
— Кому добавку? — весело предлагает Кира.
— Да что вы, Кирочка? — смеется Марья Александровна. — И так дышать нечем… Давайте лучше помогу убрать тарелки!
— И думать не смейте, я сейчас… А вы принимайтесь за фрукты! — Кира вскакивает, освобождает место, приносит с окна круглую вазу с бананами и апельсинами и вместе с тетей Маней — раз-раз! — очень ловко собирает грязную посуду. — Тетя Маня, ничего не надо, я сама…
Она хватает груду тарелок, плечом открывает дверь — и каменеет от страха.
Тетя Юля сидит на маленькой табуретке в передней, под вешалкой. Телефон почему-то стоит на полу. Трубка аккуратно положена на рычаг. Тетя Юля сидит неподвижно, и лицо у нее такое… Никогда в жизни не видела Кира такого лица!
— Тетя Юлечка! Тетя Юлечка, что случилось?
Две вертикальные тяжелые морщинки, как шрамы, рассекают лоб Юлии Даниловны. Она отвечает очень ровным голосом:
— Большое несчастье, Кира. Поди поставь тарелки и позови папу.
— У нас несчастье? С кем? С вами… с тобой, тетя Юлечка?
Тетя Юля чуть морщит губы, пытается улыбнуться Кире.
— Нет, не со мной. С одним хорошим другом. Но смотри, — никому ни слова! Я сейчас уеду, а ты должна как ни в чем не бывало… Держись, Кирёнок, слышишь? Только позови сюда папу.
Кира бросается в кухню, не глядя, как попало ставит тарелки и возвращается в комнату.
Там по-прежнему шумно, весело, дымно — все курят и разговаривают. Как вызвать папу, чтоб никто не заметил? Кира, не поднимая глаз, с озабоченно-нахмуренным лицом ставит на поднос наполовину опустошенные салатницы и вазочки.
— Тетя Юля все еще разговаривает? — мимоходом спрашивает папа.
— Ой, папочка, я совсем ополоумела… Тетя Юля велела позвать тебя! — Она с грохотом роняет ножи и наклоняется за ними, чтобы по ее лицу никто не понял, как она испугана.
— Меня? — удивляется Задорожный. — Я же просил…
— Иди, иди, — говорит из-под стола Кира, медленно собирая рассыпавшиеся ножи и вилки.
Когда она поднимается, папы за столом уже нет. Лицо девочки покраснело, но, если человек долго стоял нагнувшись, может краска прилить к лицу?
Теперь Кира так вяло, так неумело собирает остатки посуды, что тетя Маня теряет терпение.