Война

Прибежали еще двое, у одного была прострелена каска. Он снял ее, По лбу и вдоль носа ко рту потекла, кровь. Он высунул язык и попытался ее слизнуть. — Посмотрите, что там у меня! — Он нагнул голову. Волосы слиплись от крови.

— Ничего, царапина, — сказал Эрнст.

— Да мне самому показалось, что не так уж страшно, — засмеялся тот.

— Господин фельдфебель! — сказал один. — Тут у них вроде погреб. — Он показал на люк в полу. Мужчина и женщина посмотрели туда, все еще не опуская рук.

Я потянул крышку люка за маленькое железное колечко. Вниз вела узкая лесенка.

Эрнст что-то сказал мужчине. Тот убежал и вернулся со свечой. Эрнст с одним из солдат полез вниз. Мне вспомнились раненые там, на валу. Внутри у меня все кипело от бессильной ярости.

Из погреба, злобно ощерившись, вылез человек в штатском. Скверное чувство подымалось во мне к нему.

Он повернулся и презрительно посмотрел на мужчину и женщину, стоявших с поднятыми руками. Ах, до чего все это гнусно! Почему никто не сказал им, чтобы они опустили руки?

Из люка показался Эрнст. Он сунул пачку патронов под нос ухмылявшемуся мужчине. Тот пожал плечами и что-то сказал. Эрнст переговаривался с обоими мужчинами. Тот, что вылез из погреба, отвечал с презрительной ухмылкой. Другой показывал руками на лоб и на сердце и снова и снова подымал руки вверх. Во мне рос страх.

— Не о чем толковать! — сказал вдруг Эрнст по-немецки. — Расстрелять их по закону военного времени!

Этого-то я и боялся, но вдруг как-то сразу обрел хладнокровие.

— Простите, господин фельдфебель, — сказал я и сам удивился, что говорю так спокойно. — Оно конечно, война все спишет, но, может, лучше сказать им: перетащите сюда раненых, и мы покончим с этим делом. На дороге, верно, еще лежат раненые. А бельгийцы не станут ведь стрелять в своих.

Эрнст поглядел на меня, раздумывая.

— Не заслужили они этого! — Он взглянул на мужчин, напряженно следивших за нашим разговором, но, видимо, не понимавших ни слова.

Эрнст отослал их за ранеными и поставил у двери солдата, приказав: при первой попытке смыться — стрелять.

Я подошел к женщине и велел ей опустить руки. Она опустила. Но тут кто-то вошел, и она, вся дрожа, снова подняла руки.

— Мерзавцы, — зарычал часовой у двери. — Осторожней! — орал он, вскидывая винтовку. Я выглянул из-за его спины. — Бандиты! — ругался он. — Волочат раненых по земле за ноги! Ну, теперь пусть поберегутся!

Дом был слишком мал для стольких людей. А снаружи ухала и грохотала канонада.

Бельгийцы внесли раненых в комнату направо, и снова вышли.

Я поднялся по лестнице, чтобы взглянуть на другой берег Мааса. Мирно текла река в сиянии солнца. Верно, был уже полдень. Я вынул часы. Они стояли. Да, я же не спал прошлой ночью и потому забыл завести их.

Постояв, я опять спустился вниз. У человека из погреба была забинтована рука, и он ругался вполголоса. Теперь он уже не ухмылялся; стал серьезен, суров. В открытую дверь видны были убитые. Там лежал Цахе с восковым лицом и руками словно из дерева.

— Господин фельдфебель! — сказал я. — Можно мне опять наверх?

— Да, — сказал он, — вот, выпейте водки.

Я выпил. Меня удивило, что он такой приветливый; в гарнизоне он всегда держался очень важно.

На том берегу все оставалось без изменения. Я поднялся наверх. Цише и остальные радостно меня приветствовали. Я сел в углу на стул. Хорошо, что они ничего не замечали.

Все вокруг суетились, но до меня не доходило, что они там делают. Голова раскалывалась на части. В ушах шумело.

Не знаю, сколько времени просидел я так. Кто-то взял меня за руку. Сокровище повел меня к столу. Они зажарили клецки и подали к ним хлеб и кофе. Я ел молча, наклонившись вперед, чтобы не видели моего лица.

Я заметил, что Ламм часто поглядывает на меня, словно хочет ободрить. Я с недовольством взглянул на него. Но когда я увидел, сколько участия в его глазах, подо мной закачался пол. Я приник к столу и заплакал. Сокровище погладил меня по плечу. Хоть бы они не обращали на меня внимания!

Все еще в полузабытьи, я заметил, что вошел Сокровище. Верно, он выходил. Он принес свой ранец. Я был не в состоянии уследить за тем, что они там делали.

Потом он потянул меня за руку, уложил на пол, подсунул под голову ранец и укрыл своей шинелью. В голове лениво ворочались мысли: разве можно этак во время сражений? Но я уже был совсем далеко.

Я проснулся оттого, что Сокровище стоял возле меня на коленях и пытался влить мне в рот кофе.

— Как ты вымазался! — воскликнул я.

— Я тушил огонь наверху, — засмеялся он и ткнул большим пальцем в потолок.

Я встал и сел к столу. Я чувствовал себя как-то странно. Едва проснувшись, я уже вспомнил, что произошло, но теперь все воспринималось как-то по-другому. Все отодвинулось куда-то далеко. Сон освежил меня — мне стало необыкновенно легко.

Снаружи было тихо. Только в доме слышались разговоры и шаги.

Вскоре пришел приказ о сборе. Уже смеркалось. Дорога была забита людьми и повозками. Кое-где горели дома, — все больше на том берегу. Там, перед багрово зияющими провалами окон, проходили колонны — они казались непомерно огромными. Широко расползались стрелковые цепи, взбираясь на высотки. Мы одержали победу.

Рота собралась в саду и должна была ожидать там переправы. На дороге, оседлав стул и опираясь подбородком на его спинку, сидел генерал Хане, наш командир бригады, и взирал на пламя горящего дома.

Я уселся рядом с Ламмом на узкой луговой тропке у воды. Темнело. На той стороне на дорогу упал с крыши раскаленный, водосточный желоб. Влажный ветер относил искры через спокойно текущий Маас, странно серый, похожий на змею. Дальше у левой излучины отблески пожара превращали реку в огненный поток.

— Я думал, — сказал Ламм-,— что война делает человека жестче. А ты и вправду такой омерзительно мягкий? — Он встал, чуть пошатываясь, и улегся спать. Намеренно назвал он меня на «ты» или оговорился?

— А ты что — не ляжешь разве тоже спать? — спросил Сокровище. — Я забрал твой ранец с полевой кухни. Всем, кто был в дозоре, они подвезли вещи.

Мы ощупью пробрались к нашим местам. Лейтенант уже спал рядом с новым командиром отделения — унтер-офицером Пферлем. Я улегся между Цише и Сокровищем и заснул; было порядком сыро и прохладно.

Во Францию

Мы стояли утром вокруг полевой кухни и пили кофе. Я показал Экольду на дом над каменоломней.

— Его что — вчера сожгли? Еще только накануне ночью мы его обыскивали. Жутковато было.

— Вы, надеюсь, не ночевали там? — воскликнул Экольд.

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Так вы же побывали в разбойничьем притоне! Там, сказывают, нашли часть амуниции двух гусар. А коней они выгнали на луг. Но их опознали по свежим клеймам.

— А что сделали с этими людьми?

— Что — расстреляли, а усадьбу сожгли.

Вот так это все мне и представлялось ночью. Но чтобы все так-таки и сошлось, казалось невероятным. Мне как-то не верилось — может, не про эту именно усадьбу шла речь?

На ту сторону саперы перевезли нас на пароме из двух понтонов. Они перевозили всю ночь, но и сейчас еще гребли что надо.

Пленные французы в голубоватой форме стояли на том берегу и безучастно смотрели вокруг.

Мы построились и зашагали по берегу Мааса. На железнодорожном полотне и в садах сооружены были укрепления с бойницами. С нашего берега этого, понятно, видно не было.

Солнце припекало нам спину. На дороге валялись французские ранцы, кепи, гамаши.

— Тут кто-то даже свой мундир потерял! — сказал Цише.

— А там винтовка валяется, — сказал унтер-офицер Пферль. — Им бы только ноги унести. Такое войско скоро перестанет быть боеспособным.

Чем выше подымались мы в гору, тем больше валялось повсюду вещей: шинели, брюки, башмаки, винтовки, штыки и помятые синие походные фляги. Вот это была победа!

— Тут валяются пачки патронов, — сказал лейтенант. — Подберите их и выкиньте в первый же ручей. Не то проклятые бельгийцы подберут и будут нас поодиночке подстреливать.