Калейдоскоп

— Гоголь-моголь! — подсказал Базилий.

— Подожди… — Менеликова дала удивленному мальчику второе, еще более красивое яйцо.

— Яичка, — прошептал Филипек.

— Опять плохо. Если одно — это яичко, если два — яички. Тьфу, надо мне еще выпить. Язык меня совсем не слушается. Яичка? Яички? Да. Правильно говорю: яички. Беги, миленький, на кухню за кружкой. По дороге отправь маме телеграмму. Пусть немедленно возвращается. Я чувствую, что в корзине есть творожок… — добавил он тише.

Внучек выбежал. Базилий погрозил женщине пальцем.

— Менеликова, ох, Менеликова… Нельзя мальчику морочить голову. Два яичка!

— Ну что вы, уважаемый, разве это много для такого парня? Ведь он же мой крестник.

Базилий застыл с бутылкой вина в руке, поднял брови и тихо присвистнул.

— Ах так, и вы тоже…

Менеликова опустила голову.

— Два раза. Да, пан Базилий.

— Так, значит, его крестили семь раз. Вы, я…

— Обойдемся без фамилий. Мне за любопытство не платят. Цифра семь приносит счастье.

— Вот и сегодня ему повезло. Пятерку схватил.

— Способный ребенок. Золотой мальчик.

— За его здоровье!

— Не откажусь. Пан Базилий, с вами как поговоришь, так лет на двадцать молодеешь… Но ненадолго. А жаль.

— Спасибо. Так выпьем за нашего Филипека.

— Ах, если бы это был действительно наш Филипек… Тогда бы у нас было больше того, о чем поговорить.

Базилий улыбнулся, кивнул головой и развел руками.

— Челина, милая, немного вы опоздали. Может, и не на двадцать лет, но уж, наверное, на добрых несколько. Нам остается радоваться на чужих детей, внуков, да и тому, что есть еще желание, которое с будущего года нам придется называть аппетитом. Извините, забыл о туннелях.

— Поговорить тоже приятно, если есть с кем. Что, опять за Филипека? Нет, пью за маму Филипека и его дедушку. Амелия женщина с головой — это видно по ребенку. Приятно посмотреть.

— А что, голова нужна в этом деле? Ох, Цеся, Цеся, совсем с памятью плохо дело.

— Нужна, дорогой мой Базик, нужна и очень даже нужна. Дурак все испортит, ко всему отобьет охоту. Поверь мне, я на этом собаку съела.

Они помолчали в задумчивости. Челина первая взялась за стакан.

— Говорят, что после этой ракеты многое изменится к лучшему.

— Что может ракета? Полетит, вернется. Разобьется или не разобьется.

— Не знаю. Что-то должно ведь быть в людской молве. Может, ракета и в самом деле полетит далеко и вернется с важным известием. А может быть, просто каждое изменение приходит после  ч е г о - т о  и поэтому люди говорят, что после запуска ракеты произойдет то или другое?..

— Ну, выпьем.

— Сейчас. — Челина отодвинула протянутый ей стакан. — Подожди, у меня что-то для тебя, — говорила, склонившись над корзиной. — Вот, пожалуйста.

— Анютины глазки!.. Не верится, настоящие анютины глазки!

— Немного завяли, бедненькие. Хотя я и везла их в мокрой тряпочке.

— Пунцовые лепестки, желтые сердцевинки, прекрасные, настоящие анютины глазки.

— Трах! — крикнул Филипек, вбегая в комнату. — Кто сказал анютины глазки? Если яичко, то уж и анютино глазко. Глазко, глазко! Трах! Вторая очередь — в дедушку!

— Ешь свой гоголь-моголь и оставь меня в покое. Золотое сердце, Челина, золотое сердечко…

— Сердце познается во время торговли творожком. Уже поздно, а профессорши как не было, так и нет. Мне нужно идти.

— Дочка скоро вернется. Подождите, Менеликова, еще немного. А цветок нужно засушить, правда?

— Лучше всего положить в книгу.

— Я поищу, может, есть еще где-то на чердаке. Пока засуну его под стекло на письменном столе.

— Барахло. Вот-вот развалится. Совсем завял, — насмехался Филипек, поглощая гоголь-моголь. — Ого, слышите, мама возвращается.

— Я подожду на кухне. Не хочу, чтобы профессор видел меня с корзиной. Догадываться и видеть — это две совсем разные вещи.

— Зять не придет к обеду. Он допоздна засиживается в институте.

Тихий, но усиливающийся шум за окном. Тень коснулась стекол и скрылась за деревом.

— Машина Легарта. Самый лучший пилот Севера, — пояснил Филипек. — Кажется, он полетит на Великой Ракете.

— Бедная Амелия. Останься, я сам выйду ее встретить.

Амелия и Легарт, прижавшись друг к другу, стояли под оранжевым деревом. Базилий спрятался за кустами. Решил минуточку подождать.

— Мне было очень хорошо с тобой. Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, — сказала Амелия. — Жаль, что тебе нужно лететь. Зачем отправляют эту ракету? Не понимаю. Останься.

— Не умеют чувство выразить словами, — прошептал Базилий. — Ужас.

— Почему не хочешь остаться? Жаль терять время на полеты неизвестно куда. Ты и я. Я и ты. Вот что имеет какой-то смысл.

— Люди ждут очень многого от нашего полета. Даже те, которые ничего о ракете не слышали, хотят, чтобы она была запущена как можно скорее. Не могу тебе объяснить, но так говорят все вокруг. Поэтому нужно лететь. Похоже, нельзя не лететь.

— Надолго?

— Подробности я узнаю в последний момент. Недолго  т а м  может обозначать очень долго  з д е с ь. Впрочем, сам не знаю. Я чувствую, что должен сказать тебе что-то очень приятное. Послушай… — Легарт стал рыться в карманах. — Где же это? Оставил в машине. Подожди, принесу.

— Останься. Чего ты ищешь? Прошу тебя, останься. На расстоянии цена тебе значительно меньше. Не будь глупым.

— Хотел прочитать тебе старое письмо, написанное моей бабушке. Кто писал, не знаю, но писал очень красиво. Трудно повторить. Было там и о свидании на поляне, покрытой росой, среди елей и папоротников. О радостях и горестях. О нежности и обожании. Подожди, что еще? О том, что если не можешь жить с любимой, то нужно жить для нее… Много странных, красивых слов. Невозможно передать точно.

— Ты устал?

— Нет.

— Пойдем тогда в глубь сада. Там нас не увидят ни из окон, ни с улицы.

Вскоре после этого Легарт умчался.

Базилий подошел к дочери.

— Менеликова ждет. Ты не забыла о талоне?

— Забыла.

— О, нехорошо. Менеликова будет недовольна. Придется дать ей много дудок, иначе она больше не придет. (Дудками называли деньги, которые были в обращении в годы молодости Базилия. Вошло в привычку при частной торговле, помимо расплаты новыми деньгами, добавлять какую-то часть и старыми дудками, которые очень ценились. Ходили дудки, конечно, нелегально. Замеченное обладание ими сурово преследовалось по действующим законам.)

— Отстань.

— Понимаю. Ты не можешь справиться с чувствами. Неловкая ситуация.

— Я просто хочу привести в порядок свои ощущения. Хаос не облегчит мне ожидание. Я должна хорошо запомнить Легарта. Закрепить в памяти. Чтобы завтра не заменить его кем-то другим. Понимаешь теперь? Поэтому я вспоминаю, что было позавчера, вчера и сегодня.

— Да, я понял, наконец. К сожалению, Амелия, ничем не могу тебе помочь. Здесь я бессилен.

— Ты уже слишком стар для жизни. Не кривись, папа. Я права, это бросается в глаза.

К месту старта не допустили даже самых близких. Несмотря на непосредственное участие Дескура, Амелии пришлось остаться дома. Когда начало смеркаться, она села вместе с отцом у окна.

Филип спал. Была уже поздняя ночь. В темно-синем небе исчезла сверкающая полоса, последний след ракеты, видимый невооруженным глазом.

— Телефон. Наверное, Конрад. Слышишь, Амелия.

Амелия даже не повернула голову. Базилий поднял трубку. Дескур спрашивал о впечатлениях от старта.

— Что тебе сказать? Да, ничего, ничего. Только очень беспокоился. Первый раз так сильно. Не могу себе места найти.

— Не болтайте глупостей, а то место найдется очень быстро. Спокойной ночи.

Базилий положил трубку.

— Хочешь выпить? — спросил у дочери Базилий. — Нет? А мне нужно. Выпью и за тебя.

Просидели у окна до рассвета. Та же сцена повторялась и еще несколько ночей подряд. Ракета отдалилась уже на огромное расстояние и давно исчезла из поля зрения. Рапорты приходили регулярно. Легарт сообщал, что ракета идет точно по курсу, что на борту все в порядке, что скорость соответствует всем сделанным на Земле расчетам. Монотонная эта информация приводила Амелию в ярость, вызывала многочасовые истерики. А ведь машины были просто не в состоянии передать ни настроения, ни чувства пилота. К тому же распорядок полета строжайше запрещал личные переговоры.