Реальность мифов

А в ноябре 1947 года Абдалла тайно принял Голду Меирсон (Меир) и обсудил с ней перспективы на раздел Палестины.

Из-за конспирации Голда явилась на встречу с королем в арабском платье и в парандже. Абдалла, несколько шокированный тем, что Еврейское агентство прислало на переговоры с ним женщину, сказал ей с иронической усмешкой: «Вам к лицу арабское убранство, госпожа Меирсон».

Впрочем, оба остались довольны встречей. Король заверил Голду, что подпишет соглашение с еврейским государством после того, как приберет к рукам арабскую часть Палестины. Голда дала понять, что евреев это вполне устраивает.

Возможно, так бы оно и было, если бы не проблема Иерусалима.

В феврале 1948 года министр иностранных дел Великобритании Эрнст Бевин принял в Лондоне премьер-министра Трансиордании Туфика эль-Худу и командующего королевским легионом сэра Джона Глабба. Бевин встретил гостей с подчеркнутой сердечностью. Несмотря на полученную независимость, Трансиордания оставалась, по сути, британским протекторатом. Резидент Великобритании в Аммане получил статус посла, что, как он сам признавал, не внесло в его деятельность никаких существенных изменений.

Туфик эль-Худа обрисовал ситуацию: «Войска моего короля и повелителя Абдаллы вступят в Палестину и займут территории, выделенные арабам по плану раздела. Если мой король этого не сделает, то его опередят евреи или муфтий», — закончил премьер-министр Трансиордании, как бы оправдываясь.

Тонкая улыбка появилась на губах Бевина. Британский министр сказал, чеканя каждое слово: «Действуйте, только смотрите не вторгайтесь на территорию, отведенную евреям».

Бевин проявил себя искусным дипломатом. На первый взгляд его совет был и гуманным, и умиротворяющим. На самом же деле он ловко содействовал разжиганию конфликта. Советуя Абдалле не вторгаться на выделенные евреям земли, Бевин как бы молчаливо соглашался на захват Трансиорданией Иерусалима. Ведь, согласно плану ООН, Иерусалим должен был получить международный статус. Он не предназначался ни евреям, ни арабам. В лондонском МИДе не сомневались, что Абдаллу увлечет идея стать патроном и защитником святого города. Так и оказалось.

С 10 по 22 апреля 1948 года в Каире состоялась сессия Арабской лиги. Дождавшись подходящего момента, король Абдалла объявил, что его легион вступит на территорию Палестины сразу по завершении срока британского мандата. Это заявление вызвало замешательство и изумление других делегаций. И хотя арабы не очень-то рвались в бой — премьер-министр Египта Нокраши-паша, например, знал, что египетская армия к войне не готова, — они не желали отдавать Абдалле такой жирный кусок. Рвение Абдаллы члены Лиги одобрили, но твердо решили составить ему компанию в военной экспедиции против евреев.

30 апреля, за две недели до истечения мандата, Арабская лига вновь собралась — на сей раз в Аммане. Тогда и было принято принципиальное решение о вторжении арабских армий в Эрец-Исраэль. События развивались стремительно. Начальники арабских генеральных штабов выработали в Дамаске план совместных военных действий. Войска Сирии и Ливана должны были вторгнуться в Эрец-Исраэль с севера и захватить Тверию, Цфат и Назарет. Иракским силам и Арабскому легиону предстояло наступать южнее Кинерета, в сторону Хайфы, захват которой считался необходимым условием успешного завершения всей военной кампании. Ну а египетской армии выпала задача сковать главные еврейские силы к югу от Тель-Авива.

На бумаге все это выглядело прекрасно.

Но Абдалла был в угнетенном состоянии. Его не радовало даже то, что он был назначен главнокомандующим всех арабских армий. Абдалла не хотел двигаться на Хайфу, тем более что она относилась к тем районам, куда Бевин советовал ему не лезть. Абдалла и не полез. Он держал свои войска на Западном берегу Иордана и в арабской части Иерусалима, отлично понимая, что в предстоящей войне каждая арабская страна будет преследовать лишь собственные интересы. Так и произошло. Никакой единой арабской стратегии не было. Должность главнокомандующего, как Абдалла и полагал, оказалась фикцией. Арабские армии сражались, не обращая друг на друга никакого внимания, что существенно облегчало задачи еврейскому командованию.

Первый этап войны

15 мая — 11 июня 1948

15 мая в четыре часа утра стал медленно алеть горизонт на восточном побережье Средиземного моря. Государство Израиль, созданное 12 часов назад, впервые встречало рассвет. Тель-Авив еще ворочался в тяжелом забытьи, мало напоминавшем сон. Наступила первая суббота нового государства, которому еще предстояло отстоять свое право на жизнь.

Синагоги уже заполнились людьми — им было о чем взывать к Всевышнему в этот день. Из окон многих домов уже доносились звуки радио. Люди ждали новостей с тревогой и надеждой.

В здании из розового камня на берегу моря всю ночь горел свет. Здесь находился штаб еврейского командования. Здесь глава временного израильского правительства Давид Бен-Гурион обсуждал ситуацию с командирами Хаганы. Тут же находились заместитель Бен-Гуриона Исраэль Галили и начальник оперативного отдела Хаганы Игаэль Ядин. Они знали: война на пороге. С минуты на минуту ждали сообщений о нападении регулярных армий арабских государств. В перспективе только одно: объявленная война.

Необъявленная война, начавшаяся сразу после принятия Генеральной Ассамблеей ООН исторической резолюции о разделе Палестины 29 ноября 1947 года, велась в основном с палестинскими арабами и завершилась внушительной еврейской победой. Военные формирования Хаганы заняли Хайфу, Яффо, Цфат, Тверию, блокировали Акко и захватили около ста арабских деревень.

Евреи сохранили контроль над всеми главными коммуникационными линиями страны, однако латрунская дорога — артерия жизни еврейского Иерусалима — находилась в руках врага. «Арабская армия освобождения» Каукаджи была разбита на севере и в иерусалимском коридоре. Но позади остался лишь первый раунд Войны за независимость. Уже начинался второй — гораздо более тяжелый и опасный.

Следует отметить как большую удачу, что на трагическом переломе своей судьбы, после ужасающей Катастрофы, еврейский народ обрел вождя.

Давид Бен-Гурион, целеустремленный, динамичный, видевший на порядок дальше других, не случайно стал тараном, пробившим дорогу национальному делу. Был он личностью крупномасштабной, глобальной. Противники обвиняли его в нетерпимости к чужому мнению, в том, что он все норовил решать сам и часто обрушивался на своих оппонентов с излишней резкостью. Он бывал упрям, прямолинеен. Совершал ошибки, которые дорого обходились молодому государству. Бен-Гурион мог бы повторить вслед за Лютером: «На том стою и не могу иначе», — потому что у него была натура бойца. Он был пристрастен, субъективен, но и эти его черты оказались необходимыми для торжества национальной идеи.

Натуры объективные обычно менее энергичны и решительны. Они испытывают чувство неуверенности в себе, сомневаются в своей правоте и всегда готовы прислушаться к аргументам противника. Но предоставить противнику слово в экстремальной ситуации означает отнять время у себя и отдать ему. А ведь каждая минута может оказаться решающей. Лучше сражается тот, кто безоглядно уверен в своей правоте.

Бен-Гурион понимал, конечно, какое бремя он принимает на свои плечи. Еще в январе 1948 года, выступая на съезде своей партии Мапай, он сказал:

«Я чувствую, что мудрость Израиля сегодня — это мудрость войны — только это и ничто другое. Без этой мудрости слова „государство“ и „спасение“ лишены всякого смысла. Я не могу, да и не хочу думать ни о чем, кроме ближайших 7–8 месяцев, которые определят все. В течение этого периода будет решен исход войны, и для меня сегодня не существует ничего, кроме этой войны».

Уже на склоне жизни поведал Бен-Гурион о том, какое смятение охватило еврейских руководителей в Эрец-Исраэль и друзей евреев за рубежом в дни, предшествовавшие провозглашению независимости.