Больше не уходи

Ева прошла в квартиру и, вспомнив все то, что произошло здесь пару дней назад, заметила, как блестят глаза у Бернара. Они подумали об одном и том же. А когда она увидела низко подвешенную лампу, по форме напоминающую мыльный пузырь, то ей почему-то стало весело. Как же могло случиться, что она так быстро забыла Вадима, Москву, Гришу и свои картины? Она словно бы парила над своим прошлым, сожалея, что проснулась так поздно. Ей было уже двадцать девять лет, а она впервые так безоглядно влюбилась.

— Неужели ты весь день просидел в душной квартире? Ты хотя бы обедал?

— Да. Я съел яблоко и грушу.

— Знаешь, Бернар, я сегодня сделала набросок с Натали. Ты не знаешь, зачем ей все это нужно?

— Знаю. Это все Симон, старый идиот. Он внушил ей, что необходимо подробнейшим образом вспомнить свое прошлое… Видишь ли, в молодости Натали перенесла тяжелое нервное потрясение. Кажется, оно было связано с безумной и романтической любовью. Что-то там произошло, и она осталась одна. Потом вышла замуж за известного в Париже ювелира, Ги Субиза, и прожила с ним достаточно долго, потом он умер, ну а остальное ты знаешь.

— Но ты ничего не сказал о портрете! Ну и пусть бы она себе вспоминала прошлое, а зачем ей портрет?

— Понимаешь, у нее никогда не было детей. Может быть, она хочет посмотреть, как могла бы выглядеть ее неродившаяся дочь? Ее трудно понять, а фантазий ей не занимать. Кроме того, это же развлечение. У нее крайне однообразная жизнь.

— Бернар, я хотела тебя спросить…

Он все понял по ее глазам и покачал головой:

— Нет. У нас были попытки близости, но она сама все испортила. А теперь уже все равно. Это тоже комплекс. Давай не будем о ней. Хочешь, я приготовлю тебе апельсиновый сок?

— Я хочу вернуться в мастерскую. Со мной такое бывает. Отвези меня, пожалуйста, обратно.

Ева, ничего не видя перед собой, вышла из квартиры и спустилась на улицу. Она закрыла глаза и увидела вновь свое нерожденное творение. Как нерожденного ребенка Натали.

Бернар отвез ее в мастерскую и потом долго наблюдал из окна своей комнаты, когда же на веранде погаснет свет. Но время шло, он видел сквозь открытые жалюзи мелькающую светлую фигурку и думал о том, что скоро наступит утро, а Ева о нем так и не вспомнила. Он уснул, а когда проснулся, то в чем был, крадучись, через мокрый от росы сад пробрался к веранде и заглянул в приоткрытую дверь. Ева стояла перед большим холстом с зажатыми между пальцами кистями и разговаривала сама с собой. Она работала. Она творила. И никому не позволено было ей мешать. Он хотел предложить ей кофе, потому что понимал, как она устала, но не посмел и тихо вышел в сад. Было раннее утро, небо порозовело, и сквозь эту розоватую дымку прорывались бледные солнечные лучи.

На крыльцо террасы вышла заспанная Сара и потянулась. Она, надеясь, что ее никто не видит, была в одних трусиках.

— Мсье Бернар, — вдруг услышал он, но вовремя понял, что обращается она к воздуху. — Мсье Бернар, как вы находите мою грудь? — спросила она по-французски и приподняла обеими руками свои груди к солнцу. — Не правда ли, они прекрасны?

Эта девочка играла в придуманную ею же самой игру и понимала счастье по-своему.

— Вам было хорошо со мной этой ночью? — продолжала она томным голосом и вдруг, заметив Бернара, стоящего под деревьями, остолбенела.

— Будет лучше, Сара, если ты приготовишь кофе. И выйди за ворота: по-моему, сейчас принесут молоко. Отнесешь завтрак мадемуазель Еве в мастерскую. И договорись с Франсуа, чтобы он поставил на веранде кушетку.

Сара, казалось, испарилась, словно ее и не было. Как же он напугал ее!

Почти месяц Ева жила в мастерской и выходила оттуда лишь для того, чтобы встретиться с Натали в ее спальне и вечером — для занятий с Пьером. Времени выучить задание, которое он ей давал, у нее практически не оставалось, поэтому они договорились учить слова вместе, полчаса после упражнений. Сара приносила еду в мастерскую. Туда же поздно вечером наведывался Бернар.

Натали была права — здесь были созданы идеальные условия для работы.

Ева исправно делала эскизы, внимательно изучая Натали, заставляя свое воображение работать непрерывно. Большую роль стали играть их беседы, в них открывалась новая Натали, та, которую Ева не знала прежде. Но это были не беседы-откровения; эта женщина не рассказывала о своей жизни, чего Ева так боялась: ей не хотелось слышать интимные подробности. Это были рассуждения на самые разные темы, вплоть до политики.

Натали призналась как-то:

— Мне кажется, что я очень поздно повзрослела. Я примерно до тридцати пяти лет многого не понимала. Жила, словно в замкнутом пространстве. Ты себе представить не можешь, Евочка, сколько денег я тратила на развлечения! Я думала, что человек создан для наслаждения. Пусть он страдает какое-то время, пусть бьется хрупкой головой о стены, как слепой котенок, но он должен знать, что придет такой светлый день, когда все это кончится и жизнь станет приносить ему сплошные удовольствия. Так было у меня, когда я вышла замуж за Ги. Но теперь-то я понимаю, что мне просто повезло. И все же: если поставить на чаши весов те страдания, которые выпали на мою долю в юности, то уверяю тебя, они перевесят мою сегодняшнюю более чем благополучную жизнь.

Она сделала паузу, точно приглашая Еву поучаствовать в ее воспоминаниях. Она явно ждала вопросов, но Ева, вежливо улыбнувшись, сунула ставший уже маленьким карандаш в карман блузки и сказала:

— Конечно, вам виднее. А мне пора. Вот только зайду на кухню, перекушу что-нибудь.

Натали сама следила, чтобы Ева питалась рационально, заставляла ее есть овощи и фрукты и запрещала Саре подавать ей сладкое. Но Ева, очень скоро сообразив, что к чему, взбунтовалась и послала Франсуа купить ей целую коробку шоколадного печенья и пирожные.

— Знаете что, Натали, — заявила она на следующий день, устанавливая мольберт, — кончилось время эскизов. Не навязывайте мне, пожалуйста, свой образ жизни. Я всегда ела сладкое и находила в этом превеликое удовольствие. А теперь сядьте прямо и смотрите на меня. Начинается основная работа.

Натали усмехнулась, очевидно, собираясь сказать что-нибудь о количестве холестерина в крови, но поджала губы и подняла глаза на Еву.

— Мне в голову пришла блестящая мысль, — произнесла она неожиданно.

— Вы хотите заставить меня есть проросшие зерна и пить дрожжи?

— Нет, я вовсе не об этом. Мы могли бы ускорить открытие твоей выставки, если бы ты согласилась перевезти сюда свои работы из Москвы.

— Что? Вы предлагаете мне съездить в Москву? Отлично! Я — за.

— Но тебе будет сложно одной, а Бернар не сможет, у него сейчас много работы. Что, если я позвоню Драницыну и попрошу его помочь тебе? Пусть он посадит тебя в самолет, а мы здесь встретим. Я бы и сама поехала с тобой, но мне что-то в последнее время нездоровится.

— И когда я смогу поехать? — Ева не скрывала радости. Представив, как она войдет в свою московскую квартиру, как наведается в гости к Глебу Борисовичу, как позвонит Грише, она размечталась и не услышала Натали.

— Что вы сказали? — переспросила Ева.

— У меня будет еще одно поручение, передашь Драницыну конверт с запиской и деньгами, хорошо?

— Конечно! Когда я смогу вылететь?

— Я сегодня же позвоню в агентство и скажу тебе. Вечером все будет известно. Ты даже сможешь позвонить своим друзьям и сказать им, чтобы тебя встретили. А я дам тебе денег на дорогу. Я даже не спрашиваю, вернешься ли ты, потому что теперь твердо в тебе уверена. Именно сейчас там, в Москве, ты почувствуешь всю разницу между твоим теперешним положением и тем, в каком ты жила. У тебя появился вкус к жизни, а это самое главное. А уж после двух-трех выставок, когда я сделаю тебе рекламу, ты вырастешь в собственных глазах.

За день до отъезда Ева вернулась в дом, в свою комнату, и целый час оттирала краску с рук, ног, лица… Ей помогал Бернар. Он заранее тосковал и, чтобы подольше побыть с ней рядом, отменил в университете лекции.