Страница 32 из 54
— Но зачем им фальшивые аттестаты? Я потому и отказываюсь сдавать экзамены, что не хочу жить с фальшивым аттестатом!
— Ну, а как быть Поле с Витькой? — Валя испытующе поглядела Наташе в глаза. — Ладно, Витька лодырь, мог бы сам заниматься, но предпочитал все десять лет эксплуатировать школьные понятия о дружбе и извлекать выгоду из процентомании. Но Поля? У неё трудолюбие гения! Однако она неспособна усвоить даже куцую школьную программу.
Наташа удрученно опустила голову.
— Зачем ты ко мне пришла? Чтобы доказать мою неправоту?
— Я пришла потому, что очень глупо получается — никто к тебе не ходит, словно они боятся директора. Ничего подобного. Во-первых, твой спор с Еленой очень школьный, а мы уже «на пороге», как любят выражаться учителя. А во-вторых, все зубрят, нет ни минутки времени. Вот я и подумала: дай зайду к Наташке. Нельзя же тебе в одиночку ломать голову над проклятыми вопросами. Мы с тобой разные люди, но твоя прямолинейность мне импонирует. Если тебе что-то понадобится, можешь на меня положиться.
Наташа подняла голову:
— Ты согласна подтвердить, что на письменной учителя подходили и проверяли сочинение?
— Я не следила за всем классом, — спокойно сказала Валя, — но у меня в сочинении была ошибка, и мне намекнули вполне ясно. В этом я готова признаться где угодно.
Весь свой разговор с Валей Наташа передала отцу. Виктор Владимирович наголову разбил рассуждения Вали.
— Есть доброта и есть спекуляция на доброте. Я не понимаю, при чём тут то обстоятельство, что мать Поли простая уборщица. Какое это имеет отношение к очковтирательству и показухе? Когда меня вызывали по моему сигналу о махинациях Емельянова со строительными материалами, один очень уважаемый товарищ изволил меня упрекнуть в том, что я не был на фронте, а Емельянов фронтовик. Но простите! Я не дезертир! Когда война кончилась, мне сровнялось четырнадцать. Я об этом сказал уважаемому товарищу. Я его спросил: «А если ваш Емельянов завтра убьет человека? Вы его тоже оправдаете?»
Виктор Владимирович и так нервный, а тут совсем извелся из-за Наташи.
На выпускной бал я не пошла. Сердце пошаливало, не хотелось портить праздничную картину своей унылой фигурой.
Мой Иван Степанович в тот день отправился на рыбалку, хотя сам всегда говорит: «Июнь — на рыбу плюнь». Вернулся позже обычного и с порога начал ворчать:
— Не видала дурака? Погляди, погляди… Всё из-за тебя, из-за твоих вечных страхов, как бы чего не вышло…
Долго он ворчал, пока не рассказал наконец причину.
Иван Степанович возвращался не так уж поздно, часов около девяти. Замкнул лодочную цепь, стал подниматься не спеша по тропке. Берег там крутой, с выступом, а на выступе растут две сосны — жених и невеста. Рассказывают — не знаю, правда ли, — будто с выступа когда-то кинулась в реку и утопилась купеческая дочь, которую не выдали замуж за любимого. И будто бы парень пришел туда же и зарезался.
Так вот, на этом самом месте мой Иван Степанович увидел девичью фигуру. Прошел мимо, но вдруг что-то кольнуло. А что, если там стоит Наташа Осокина, про которую он столько слышал от меня? Иван Степанович затревожился и додумался до того, будто он уже сидит у следователя и тот его спрашивает: «Значит, вы последний, кто видел её в живых?» Иван Степанович повернул обратно, подошел к белой фигуре и увидел, что это на самом деле Наташа.
Иван Степанович и Наташа просидели на берегу и проговорили часа два. О чём говорили, он мне так и не рассказал. Мол, о разных материях. Не знаю, что он там мог Наташе насоветовать, — ведь совсем не педагог. С него сталось толковать с ней два часа про рыбалку: на что окунь берет, на что лещ. Но о чём бы ни говорили, а всё-таки Наташа не оставалась одна со своими печальными мыслями и обидой на товарищей, которые веселились, забыв о ней.
Иван Степанович проводил её до самого дома. Наташа ему сказала на прощанье:
— Пожалуйста, передайте Марии Владимировне, что я написала обо всём в редакцию.
Эта новость меня очень расстроила. Иван Степанович посоветовал не рассказывать пока в школе про Наташино письмо. Будто я сама не понимаю, что о таких вещах лучше молчать.
После выпускного бала мои ребята очень скоро разъехались кто куда. А я летом никуда не езжу — город у нас маленький, зеленый, чем не дача. Сижу у себя в садике, варю варенье. В школу и не заглядываю — там ремонт под присмотром Евгения Савельевича. Наш завуч всегда отдыхает в сентябре, ездит в Железноводск лечить язву желудка.
Елена Сергеевна с мужем отправились по туристским путевкам в Болгарию. Она любит путешествовать и всегда серьезно готовится к поездке, изучает необходимую литературу. Помню, рассказывала нам в учительской. что в Кракове, в доме художника Матейко, экскурсовод пришел в восторг от её знаний. А наша Елена Сергеевна ему в ответ со всей скромностью: «Что вы, что вы!.. У нас в стране Матейко очень любят и ценят, вам любой скажет то же самое, что и я!»
Она умеет себя держать при любых обстоятельствах. Надо было очень допечь Елену Сергеевну, чтобы у неё вырвались на последнем педсовете необдуманные слова: «Осокина строит из себя тургеневскую девушку». Конечно, Тургенева я читала давно, в годы юности, но помню очень хорошо и «Рудина», и «Накануне». Для многих поколений русских девушек героини Тургенева служили прекрасным примером. Что ж плохого, если Наташа Осокина тоже стремится им подражать?
Стоял тихий летний вечер, вдруг калитка распахнулась и появился Витя Фисюк. Только он да Поля никуда не уехали.
— Мария Владимировна, можно? — Витя быстро взбежал по ступенькам террасы. — Срочно рву когти. Приехала какая-то корреспондентка. Батя считает, что будут отбирать аттестаты. Вот, значит, зашел попрощаться. Я вам очень благодарен, Мария Владимировна. За всё, что вы для меня сделали.
— Куда же ты едешь?
Он засмеялся, скрывая смущение.
— Тайна, Мария Владимировна! Но вам могу сказать. Еду к тетке, а там пединститут. Не хотел никуда поступать, но теперь приходится. Вы не бойтесь! Ни на русский язык, ни на математику не посягну. Буду устраиваться на факультет физвоспитания. Не возражаете?
— Уезжай, ради бога! — Я наговорила ему на дорогу всяческих пожеланий, а сама думаю: «Вот оно, письмо Наташи! Значит, откликнулись на него, помогут!..»
Назавтра часов около трех вижу — идет Поля Герасимова. У меня сердце заколотилось: «Неужели и Поля собралась уезжать?!» Елене Сергеевне стоило больших трудов устроить её на работу. Мать Поли не хотела, чтобы её дочь после десятилетки занималась физическим трудом. Для девочки нашлось место в горкоме комсомола — техническим секретарем. Всё сделалось благодаря Тане Самохиной, нашей бывшей ученице. Я её помню боевой, активной девочкой, а теперь наша Таня работает секретарем горкома.
Опустив глаза, Поля сказала, что её послали за мной.
— Кто послал? — спросила я.
— Вас просят явиться в горком, — твердила Поля. Больше я ничего не смогла от неё добиться — как бывало в прежние времена на уроке.
— Ладно, — говорю я Поле, — ты меня подожди! — Даю ей полакомиться блюдечко с пенками, а сама снимаю с огня таз с вареньем и иду в дом переодеться.
Я с волнением думала о предстоящей встрече с журналисткой. Конечно, Поля пришла от неё. Мысленно я начала складывать первые фразы своего рассказа о случае с Наташей Осокиной, а сама гляжу в зеркало: «Бог ты мой, на кого я похожа! Не учительница, а тетка с базара. Лицо красное, лоснится. Сразу видно, что от плиты. И вся я пропахла вареньем, за версту слышно…»
Пока я переодевалась, Поля управилась с пенками и принялась за свежий номер «Крокодила». Читая, она по-детски шевелила губами. Чтение ей всегда давалось с трудом, а этот журнал печатается мелким шрифтом. Подняв глаза от закапанной вареньем страницы, Поля придирчиво оглядела мое платье, туфли и сумку, но нельзя было понять, осталась ли она довольна моим преображением.
По пути я тщетно пыталась узнать от Поли что-нибудь про приехавшую из Москвы журналистку. Только у самого горкома она обрела дар речи.