Страница 14 из 54
С тем и уснул.
Утром, после обстоятельного разговора с отцом, Володька пошагал в школу притворно насупленный. И виду сегодня не подаст, какая в нем ликует радость. Отец прав: разве было что плохое у Пинчуков? Сроду не случалось и не случится!
Василия Степановича он увидел издалека. Учитель выкатился из калитки мелко-быстрым шагом, с тяжеленным портфелем в правой руке. Сочинения несет, будет сегодня раздавать.
Сколько уже дней Володька остерегался по дороге в школу встретить Василия Степановича, снимавшего комнату неподалеку от Пинчуков, у одинокой бабушки Дуни. В классе — пожалуйста! Учитель вызвал — Володька встает и отвечает, как положено ученику. Но здороваться почтительно на улице — это уж извините! Зато сегодня Володька отыграется за все прошлые дни. Он прибавил шагу, поравнялся с учителем, изобразил любезнейшую улыбку.
— Здрасьте, Василь Степаныч! Уже проверили наши сочинения? А что у Вэ Пинчука, если не секрет?
К великому Володькиному удовольствию, учитель покраснел и даже споткнулся на ровном месте.
— Здравствуй, Пинчук! Ты что-то сегодня рано поднялся. — Василий Степанович зачем-то стал разглядывать свой раздувшийся портфель, даже поднес ближе к очкам. — Отметка твоя большого секрета не представляет. Тройка. Но я бы сказал — тяготеющая к четверке. — Учитель оправился от смущения и теперь глядел на Володьку с самым пристальным вниманием: «Что еще скажешь, Пинчук? Что спросишь?»
У Володьки в голове закрутились все шарики. «Надо ему сказануть. Такое сказануть! Такое… Не грубить. С достоинством и презрением». Но на ум ничего не приходило, не придумывались холодные и пренебрежительные слова. «Ах, что вы…» — дальше этого ни с места. Володька от немоты крутанулся на одной ноге, присвистнул в два пальца и помчался улицей без оглядки.
В школьном коридоре ещё пусто. В шестом «Б» на вбежавшего Володьку уставился сосед по парте Толян Скворцов.
— Ещё один дурак прискакал раньше времени. Ты чего бежал, будто за тобой собаки гнались?
— Ничего, — буркнул Володька. — Показалось — опаздываю.
Даже лучшему другу Толяну он ничего не станет рассказывать. Всё правильно — и точка. А Скворцовы были не за Пинчуков. Это Володька помнит. Толян, конечно, ни при чем, но его старший брат Алексей Скворцов очень даже при чём… А что он понимает? Ничего, Алексея три года здесь не было, служил на флоте, только месяц, как вернулся…
Василий Степанович не дошел до учительской, его перехватила поджидавшая у дверей своего кабинета Елена Григорьевна, завуч первой смены:
— Можно вас на минутку?
Он тяжело вздохнул: «Ну вот, начинается!» Следом за Еленой Григорьевной вошел в тесный кабинет. Письменный стол, кресло и ещё диванчик напротив стола — лобное место. Василий Степанович присел на краешек диванчика, поставил у ног свой пузатый портфель.
— Рассказывайте, — Елена Григорьевна не глядела на него, делала вид, что ищет на столе затерявшуюся важную бумагу.
— А что рассказывать? — Он с нарочитым равнодушием пожал плечами. — Полный, Елена Григорьевна, разгром. Был вчера в редакции по срочному вызову. Имел неприятный разговор. Мой фельетон от начала и до конца опровергнут, редактору поставлено на вид. Факты не подтвердились, всё сплетни и клевета. Документы, представленные председателем, доказывают, что не было подмены дойных коров телками. Все чисто, никакого жульничества. Председатель и его теплая компания не виноваты, виноват автор фельетона, то есть я, злобный клеветник. — Он растянул губы в усмешке. — О чём и имею честь вам доложить! Мое персональное дело будет решаться особо.
— Ваше персональное дело! — Она прижала ладони к пухлым щечкам. — Что же теперь будет?
— Не знаю! — отрубил Василий Степанович.
— Но как же вы могли? Писать, не проверив факты! Это ужасно! Непростительно! — Она открыла ящик стола, досала таблетку.
Василий Степанович с диванчика дотянулся до графина на подоконнике, налил полстакана воды, подал ей — запить таблетку.
— Елена Григорьевна! Не надо, ей-богу, не надо. Знаете вы все не хуже, чем я. Ведь живем-то среди людей. Вся деревня видит, что на ферме не чисто. Председательские любимчики поменяли годовалых телок на дойных коров. Конечно, по документам на ферме всё в ажуре, но люди-то говорят… Неужели вы ничего не слыхали?
— Слышала, слышала… Ну и что? — Елена Григорьевна замахала руками, будто отгоняла настырную муху. — Мало ли о чём болтают по деревне. Разве можно верить слухам и… — Она запнулась.
— …и сплетням! — подхватил Василий Степанович. — Вы это хотели сказать? Я, Елена Григорьевна, родился и вырос в такой же деревне и знаю: попусту народ болтать не станет. Моя хозяйка баба Дуня — чистейшая душа. Вы бы её послушали. Ей совестно, что с фермы пропадают корма. По вечерам, как стемнеет, к каким-то домам подкатывают машины, выгружают мешки. Что в мешках? Я, Елена Григорьевна, здесь новый человек, но баба Дуня утверждает, что прежде в колхозе такого не водилось.
— Что вы! Конечно, не водилось! Вы не застали в живых нашего старого председателя. Он колхозу все силы отдал, вывел в передовые. Прекрасный был человек. Честный, отзывчивый, скромный! Вот о ком бы написать в районную газету! Не беда, что вы его лично не знали. У вас литературные способности, вы могли бы собрать материал, воспоминания старых колхозников, той же бабы Дуни.
— Она его каждый день вспоминает! — вставил Василий Степанович.
— Вот видите! — Елена Григорьевна приободрилась. — Надо больше и чаще писать о хороших людях. Не только о тех, кто создавал колхоз. Написали бы про Алешу Скворцова, нашего бывшего ученика. Имеет благодарности за военную службу, лучший тракторист… Детям так нужен положительный пример! А фельетоны, она поморщилась, — фельетоны пусть пишут журналисты — это их дело. А вы учитель! Как-то неудобно. Мы, учителя, всегда на виду, каждый наш шаг, каждое наше неосторожное слово. И уж тем более печатное. Вы, я знаю, мечтаете стать писателем. Стихи сочиняете. Так зачем же размениваться на какие-то заметки…
Василий Степанович вскочил и в негодовании заметался по тесному закутку.
— Никак не могу с вами согласиться! Именно потому, что учитель в деревне всегда на виду, учитель просто не имеет права молчать, если он знает, что рядом творятся безобразия. Ведь всё происходит на глазах наших учеников. Неужели вы думаете, что они ничего не замечают, не понимают? Если в их собственном доме…
— Василий Степанович, — она поднялась из-за стола и строго выпрямилась, — вы сами об этом заговорили. Об учениках. Я до поры молчала. Но в вашем, если можно так выразиться, фельетоне, который теперь опровергнут, упоминалась и фамилия Пинчука.
— Он личный шофер председателя, правая рука во всех махинациях! — вспылил учитель.
— Не доказано! — возразила она. — А газеты получают у нас в каждом доме. Надо ли было вам уж так непременно называть фамилию шофера? Ведь Володя Пинчук учится в вашем классе!
— В моём. Я тем более считал…
Она его перебила:
— Писать гадости об отце своего ученика абсолютно непедагогично. Я давно собиралась вам сказать, но…
— …но предпочли приберечь свои упреки до того дня, когда фельетон будет опровергнут? — язвительно спросил Василий Степанович и наклонился за портфелем. — Полагаю, наш разговор окончен? Я могу идти?
— Куда? В класс? — Она посмотрела на него как на безнадежного тупицу.
— Куда же ещё?
За дверью всё громче гомонила школа. Он посмотрел на часы. Сейчас будет звонок.
— Не знаю, голубчик, не знаю, — она замялась, — я бы предпочла заменить ваш урок в шестом «Б». Директора сегодня в школе нет, вся ответственность падает на меня.
— А что с Иваном Федоровичем? Заболел?
— Его вызвали в районо. Кстати, по вашему делу.
— Вот как? Этой историей уже заинтересовались в районо? Но пока я, кажется, ещё не уволен?
— Господи, да кто же говорит об увольнении! — Елена Григорьевна испугалась, что выболтала лишнее.