Шаг через грань

За спиною забойщика ждали в очереди. Чтобы перенять молоток из уставших рук. Еще не рассеялось первое ужаснувшее впечатление. Кто-то вспоминал:

— Крикнул «мотор пропадает!» и в печь! Точно в омут канул...

Прошел час. Говорили мало. Иногда раздавались короткие деловые слова. Молоток стучал неумолчно, и звякали топорами плотники, укрепляли своды просечки. Появился вызванный врач.

— Где пострадавший?

— Сядьте и ждите...

Врач содрогнулся и долго протирал вспотевшие очки. В штрек забегали из соседних лав. Постоят и, не спрашивая, уйдут обратно. Минуты длились томительные и страшные.

— Стой! — завопил Мухин. — Обожди!

Поднял руку и ухом припал к стене. В глухой тишине из глубин доносились звуки. Иногда они гасли, иногда разгорались слышнее.

—Тук-тук-тук! — стучало тогда из земли. Призывно и жутко.

— Жив! — не выдержал Коваль.

— Жив! — в несказанном восторге вскрикнул весь штрек, и пущенный молоток загрохотал оглушительно.

— Иду-иду-иду! — выбивало его стальное шило.

— Держись, товарищ! — выкрикивал Мухин. — Мы идем, идем!

Все нервно смеялись. Взглядывали друг на друга и смеялись. Послали за теплой одеждой, за коньяком. Это тоже порадовало — значит, старались для живого.

Прошло четыре часа. Ответные стуки смокли. Но молоток гремел. Один за другим сменялись забойщики. Просечка все глубже врубалась в уголь.

Никто уже не радовался. Все понимали, что трудно. Пробиться трудно, а там, в завале, дожидаться еще трудней.

Лица сделались жесткими и упрямыми. Вырвать товарища у горы! В каком бы он виде ни был, а вырвать! Это — закон горняка...

Через девять часов инженер пожевал бутерброд и бросил.

— Не хочется есть!

Мухин пристроился на полу. Усы его висели, как тряпки. Он зажал ладонью щеки, и словно окаменел. Но каждые четверть часа вскакивал и бежал к забою.

— От начала — десять! — сказал Коваль и щелкнул крышкой часов.

Прозябший врач ушел на-гора. Его заменил дежурный хирург. Сидел у стенки на ящике с красным крестом. Возле стояли носилки. На них избегали смотреть.

В просечке загомонили.

— Стучит! Стучит! — передавали один другому. Опять загорелись глаза. Люди удвоили силы. Бросались на уголь, как львы.

— Стучите в ответ! — настаивал врач. — Не давайте заснуть!

Митрошка с товарищем заглянули в штрек. Митрошка помялся и подошел к десятнику. И вдруг громко и неудержимо всхлипнул. Товарищ испугался и потянул его за рукав...

Начав задыхаться, Орлов очнулся.

В горло и ноздри густо набилась пыль. Он фыркнул, откашлялся и рванулся встать. Его удержали нога и низко висевшая глыба. Тогда он начал соображать.

Лежал он на животе, в угольной нише. Впереди, но так, что рукой не достать, валялась электрическая лампочка и свет ее был радостней всего другого. Другое было мрачно и страшно.

Вверху висело. Вроде клубка сцепившихся камней. Сбоку чернела плита. Огромная. Она привалилась к стенке забоя и навесом прикрыла Орлова. Что было там, за плитой, он не видел.

Сзади был мрак. Орлов дернул ногами. Одна была живая и двигалась свободно. Другую зажало в тиски и щемило болью.

Орлов испугался, закричал, забил головою и стих.

За плитою опять проснулся грохочущий гул. На спину и на лампу посыпались крошки. В темноте скрежетали невидимые тяжести и переворачивались с хрустом. А потом умолкли.

От мокрого угля остро пахло сыростью. Подбородок и нос Орлова уткнулись в уголь. Сознание заработало ярко и неправдоподобно.

Образно вспомнилось море. Знакомая крымская солнечная вода, мухинские усы и шурф, глядевший в небо. Орлов затрепетал, заметался и опять потерял сознание.

Вторично очнулся от холода. Все было так же, только лампочку наполовину засыпало угольной пылью. Мертвая тишина пропитала камни. Но откуда-то снизу дробно и твердо стучал молоток.

Орлов отер с лица налипший уголь, уперся локтями и дико слушал.

Издали властно стучались в каменный гроб. Орлов безумно расширил глаза и заплакал.

— Не забыли! — все более удивлялся он и плакал все жарче, все неистовее.

Слезы были горячие и капали на остывшие пальцы.

— Не один! Не один! — убеждал он себя, и эти слова переворачивали душу. Он схватил попавшийся ключ и застучал им в ответ.

Безмерная благодарность вспыхнула к людям, которые разбивали сейчас двери тюрьмы. Неслыханно бились сейчас люди за его спасение. За спасение Сашки-Орла, взломщика и бандита!

От этого и перевернулась его душа...

Сашка сладил с собой, утер рукавом глаза и тут же торжественно поклялся:

— Будь я лягавый, а я отплачу! Сердцем своим, рукой, правдой и кровью. Всем!

Осознал, что для этого нужно жить. А поэтому деловито подергал прижатой ногой и испугался.

— Раздавило! — решил он. — А холодно оттого, что уходит кровь...

За поясом он нашарил проволоку, обернул ей ногу выше колена и туго закрутил ключом. Потом лег и принялся стучать.

Клонило в сон. Было холодно, неудобно и болела перетянутая нога. Дальше эти чувства стали слабеть. Его охватила усталость, ключ выпал из пальцев и он заснул.

Проснулся Орлов в темноте от потрясающего озноба. Вытаращил глаза и все припомнил.

Отбойный молоток гремел теперь, казалось, над самым ухом. Даже слышались голоса!

Но лампочка догорала. Красно светилась только петелька волосков.

Орлов ужаснулся, обрадовался и успокоился. Очень отупел. Придавленная нога перестала болеть. Совсем онемела. А болеть начала другая от долгого, неудобного положения.

— Эй! — донеслось из-за стенки. — Отзовись!

Точно колокол грянул над головой.

— Здесь! У забоя! — задохнулся от счастья Орлов. — Слышите?

— Слышим! Держись, товарищ!

Орлов укусил себя за руку — больно. Значит, не спит, значит, на самом деле. Твердость вернулась к нему.

Лампа потухла, и тьма охватила его. Теперь голоса заменили свет.

Впереди посыпался уголь. С треском сломался камень, и красной звездой загорелся просвет. Орлов рванулся.

Когда же в отверстие показалось лицо и ослепила яркая лампа, он закрыл глаза и уткнулся в уголь.

Работа шла нестерпимо тихо. Теперь разбирали руками каждый кусок. Боялись неловким движением вызвать обвал.

Первым к нему протискался Мухин. Гладил по голове и тыкал в стучавшие зубы горлышко бутылки. Коньяк согрел и обжег. Орлов притих и благодарно посмотрел на десятника.

Прошел еще час и его вынесли. Он был бел, как бумага, очень серьезен и молчал...

— Удивительный случай! — делился доктор. — Вы представьте, даже нога уцелела! Но я не даю ему много говорить...

Коваль не слушал. Вместе с Мухиным он вошел в палату.

Орлов сидел на койке в белой одежде, помолодевший и чистенький. Сидел, стругал ножом карандаш и был похож на стриженого школьника.

Он оглянулся и радостно засиял. В ответ ему засмеялись и веселый управляющий, и жесткий десятник.

Коваль поставил на тумбочку сверток с провизией. Мухин достал из кармана папиросы «Борцы» и положил их Орлову на колени. Потом, помолчав, сказал:

— А мотор мы тоже спасли!

— Да что ты! — крикнул Орлов. Вдруг покраснел до волос, всунул нож между койкой и стенкой, и нож переломился со звоном

Орлов протянул изумленному Ковалю рукоять.

— С этим пером я собрался вчера убежать через шурф...

Сказал и лег на подушку.

— Покури, парень, покури, — уговаривал его Мухин, — и засни. Это тебе на пользу!

А уходя, подмигнул Ковалю:

— Он маленечко не в себе. Но это пройдет!

В тот же вечер рудничные организации телеграфно просили о сокращении срока наказания Александру Орлову, бывшему бандиту.