Страница 5 из 14
И тут замечаю я старичка.
Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний.
Толкаю я локтем Ивана Мироновича — надо бы, говорю, пригласить!
— А что же? — отвечает. — Гулять так всем! Иди-ка сюда, почтенный!
Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит.
Наливает ему Иван Миронович стакан — кушай!
Поморщился, приложился, тянул-тянул, выпил.
— А теперь, говорю, садись, будешь гостем. Можешь даже чего-нибудь съесть.
Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику — бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос.
— Милые вы мои, говорит, — перед смертью утешили! Век не забуду...
И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет:
— Был бы я помоложе, пошел бы с вами.
Куда же итти — ему лет может быть сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный.
— Бергал я, родные мои, — говорит, — нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!
Уважительно эти слова принимаем, даже Ванька, на что жеребец — морда с котел, и тот не гогочет.
— Сочувствуем, — говорю, — старичок. Выпей еще!
— Нет, соколики, этот стакан я на утро оставлю. Но за ласку я вам отплачу. Послушайте моего совета. Прошу вас. Идите вы, милые, на Могильный ключ. Что в Чару впадает.
Будет при устье скала. Верхушка у ней, точно конская голова. Пройдите еще с версту и смотрите по правую руку. Выйдет обширный увал и будет на нем красная осыпь. Глина наружу вышла.
Раскопаете этот обвал и объявится штольня. Наша бергальская штольня. Сами закрыли ее, когда крепостное право сменили, а нас в кабалу к арендаторам сдали. Выбили, помню, передние крепи, и села штольня. Но стоит до сих пор в горе и никто про нее не знает.
Теперь самое главное примечайте! Пройдете вы штольней девять огнив. И будет у вас налево свороток — штрек. Отсчитайте от входа четвертый венец и шарьте вверху на толстой крепи. И отыщете там золотой самородок...
Я его выкопал и туда схоронил. Как следует сам не видел. Надсмотрщик близко вертелся. Но помню, что был он с ладонь и большого веса... Вот, соколики, моя благодарность!
Ослабел старичок наш, умолк и на сон его потянуло.
Раскрыли мы рты, друг на друга уставились и хмель весь вышел. Иван Миронович, рисковая голова, любил такие штуки.
— А что, ребята? Зайдем на Могильный?
— Пошто не зайти! Всего полтораста верст крюку...
Эх, и артель же у нас была! Пять человек, но — духи!
Все приискатели, как один. Кто с Алдана, кто с Лены, а самый, годами старший, Дементий Никитич по Зее работал и даже в китайской земле золото добывал. Ну, и виды, понятно, всякие видели.
Трое из нас при хозяевах еще лямку тянули, а двое — Ванюшка да Яков — к нашему времени подросли.
Народ мы свободный. Ни кола, ни двора — и везде мы дома. Перед походом зашли в контору. Председатель рудкома — мужик свой, в доску, смеется.
— Куда собрались, бродяжня? Не сидится на месте!
С управляющим пошумели. Он договор нам предлагает: вот столько-то грамм на бочку!
Поглядел Иван Миронович.
— Ловко ли, говорит, такую программу на себя принимать? Пиши уж вдвое! И надеемся, что процент какой-то на аэроплан принесем!
Управляющий поглядел, достал ярлычок.
— Иди, говорит, сатана, в амбар и получишь там банку спирта.
Вот вчера и пили.
Вышли в тайгу — благодать! За зиму соскучились, по домам насиделись.
А сейчас весна да солнце, птицы поют, кое-где снежок по низинкам остался.
Конь у нас вьючный. На нем инструмент, провиант, одежда. У меня за плечами винтовка, за спиной мешок, мало что не в два пуда! А идешь легко и ног под собой не чуешь.
К вечеру выбрались на колбище. Полянка широкая — толстой зеленой колбой обросла. Сладкая, вкусная, сочная — с хлебом, так что твое сало!
У Мироныча компас. Прищурится своим глазом, помолчит и ладонью дорогу разрежет — вот куда надо итти!
Где попало, там и ночуем. Живо балаган смастерим, костер натащим — сушись, ребята!
Приходим утром к реке. Трава прошлогодняя полегла, желтеет, как волчья шкура. Текут по буграм ручейки, огоньки расцветают, голубые пострелы — первые цветочки. Журавли за рекою кричат, будто кто на рожках играет. Поет у меня от этого крика сердце!
Речка крутая. Плещет волной, только брызги стреляют. Пена да глубь — никакого броду! Ну, да и мы упрямы. Трое за топоры, двое — за удочки.
Выбрали пихту у самого берега — айда рубить. Звякнет да звякнет топор, выкусывает щепки. Хорошо поразмяться со сна и утром.
Грянуло дерево поперек — вот тебе мост, проходи. А лошадь сплавом.
Ванька тайменя успел зацепить. В руку длиной, да жирный, виляет кольцом на солнце. Разве это не жизнь!?
На пятые сутки все-таки усталь свое берет. Но опять же к месту подходим.
Присмотрелся Иван Мироныч к хребту.
— Вон, говорит, вершинка! Синяя да с двумя горбами. Под нею Чара!
Толкнул я Ванюху локтем — держись, браток, недалеко...
Переваливаем мы к реке, идем и на горы дивимся. Невиданной они высоты и снежными колпаками в синее небо колют.
Водопады гремят. По ущельям как в трубах слышно.
Глядим — скала обрывом из леса пала. Камень на самом гребне у ней и впрямь будто конская голова. И ноздри раздула, и грива дыбом!
— Не обманул, — беседуем, — старичок. Это и есть Могильный!
Узкий ключишка, да дикий, глухой.
Свернули. У каждого сердце стучит — подходим! Шагаем гуськом, один за одним, как волки на промысле. Задний лошадь ведет в поводу. Разглядываем каждую мелочь, потому что никто здесь до этого не был.
И вот, на обед становится солнце и кричит передовой Ванюха.
— Увал, ребята!
Верно, пологим лбом опускается в ключ гора. И ложбина в ней красная, будто кровью полита. Должно быть, цветная глина. Ну, в точности все, как рассказывал старичок!
Только к ложбине подходим, вдруг выскакивает из-за кедра марал. То ли людей никогда не видел, но опнулся, — примерз на месте. Рога, как береза, — красавец бык!
Я было за ружье, а меня Дементий Никитич за руку.
— Не годится стрелять, — говорит, — товарищ. Это счастье наше!
Разобрался марал, расчухал, как поддаст через куст, птицею перелетел и веточки не затронул!
Порадовались мы началу.
Первым делом — осматривать гору. Разбрелись, полазали, поглядели. Видим, гора оползла. Если и был какой-нибудь след от прежних работ, так за долгие годы совсем в ничтожность пришел. Только и отыскали, что старую порубку. Погнили пеньки, но все-таки видно, что их топором рубили. Вот и вся память о человеке. Кругом трущоба, глушь, одному зверью раздолье.
— Табор устраивать будем? — спрашивает Иван Мироныч.
— А как же? Затем и пришли!
Взялись за постройку — горит с охотки дело! Балаган срубили, для провизии лабаз поставили и кузницу здесь же наладили, инструмент заправлять. К вечеру на другой день вырастает против горы наш стан.
Яшка, проворный парень, платок кумачовый на шест и втыкает над балаганом.
— Не кто-нибудь мы, а советские ребята!
Становимся на утро к горе. Первым долгом оплывину надо убрать, чтобы склон очистить. Откапывай рыхлую глину и все. Ну, работа такая для нас, как шутка!
Провозились, однако, два дня. Без гарантии наша затея. Может быть, силы впустую тратим. Все это знаем, однако, молчим, завлекает к себе неизведанное место.
Пырнул я как-то лопатой. Ого! В дерево ткнулась. Скорей помогают соседи. Разрыли, — столб!
— Крепь от штольни! — узнает Мироныч.
Старая да трухлявая. Видим, что дело всерьез выходит. Налегли на работу — даешь!
К вечеру время подходит и открывается в горе дыра. Снимает шапку Иван Миронович, кланяется на восток, в сторону прииска.
— Спасибо тебе, старичок хороший! Попомним твое благодеяние.
Все пятеро роем. Только лопаты мелькают. Понятно, каждому интересно!