Утро большого дня

Председатель шахткома метнулся на стуле.

— К порядку, друзья! К порядку...

Телефонный звонок перебил голоса. Шафтудинов с досадой схватил помешавшую трубку и подпрыгнул на месте.

— Ты врешь! — крикнул он в телефон, изменяясь в лице. Глаза его сделались словно щелочки, узенькими и веселыми.

— Когда, когда? — кричал он, теребя телефонный шнур, — сейчас? — и, оторвавшись от трубки, сунул ее багровому и сопевшему Кунцову.

Звягин ничего не понял. Почему секретарь уставился на него? Да так хорошо, приветливо и ласково? Почему протянул обе руки?

— Печь пробита! — ликовал человек с татарским лицом. — Ровно в девять часов! Товарищ Звягин, ты... ты инженер, овладевший техникой! — и ударил по столу кулаком.

Кунцов отшвырнул телефонную трубку и выскочил из комнаты.

Дальше было просто забавно. Люди хлопали друг друга по плечам и хохотали. И трудно было сказать, кто из них более рад!

— Не сердись на него, — подмигнул, наконец, Шафтудинов, — проверить надо!

А взяв ответную телеграмму из Октябрьской шахты, по-дружески попросил:

— Продержись, Лаврентьич, три дня! Продержись, товарищ! Без несчастного случая. А?

Звягин вышел из кабинета ошеломленный. Лампы, как солнца, горели над ним, а голые стены унылого коридора казались мраморными. Угнетавшие опасения рухнули, и, освобожденный, он шел навстречу своим трем дням, теперь без запинки и даже гордо. Так прекрасна сейчас показалась жизнь!

Глава вторая

Утром в восемь часов тридцать минут из Центральной штольни вывезли последний состав вагонеток с углем.

Инженер Вильсон махнул рукой, и стоявшие наготове люди склонились над рельсами, развинчивая болты.

Реконструкция началась.

Длинный квершлаг сразу наполнился необычным шумом, движением и светом.. Говорили мало. Каждый выучил наизусть, с чего ему начинать. Ключи, не срываясь, хватали гайки. В несколько ломов дружно поддевали рельсу. Крошились гнилые шпалы. Вспарывались и отдирались старые пути.

Туже напрягались мускулы и глаза разгорались веселее.

Пошло, пошло! И тем, кто вчера еще немножко робел, сейчас уже не было страшно.

Покатилось, пошло!

Звякали лопаты, чистили и равняли новое полотно, с хрустом сыпали гравий и били тяжелыми трамбовками.

Роговицкий бегал по фронту работ. С шуткой, со смехом и с крепким словом. Хватал запасную кайлу, принимался махать.

— Вот как надо-то! Вот как!

Появлялся повсюду и от каждого затруднения был у него рецепт. Он устранял заминки, усиливал темпы, решал на ходу и сам удивлялся своим решениям, таким неожиданным и удачным.

— Обгоните на сутки срок, — заявил рабочим Вильсон, — и получите премией половину зарплаты. На двое суток — семьдесят пять процентов, на трое — сто!

Обещание подвинтило.

Звягин отер пот, вместе с пылью, — грязью размазал ее по лицу. Сегодня он был особенно счастлив. Словно крыльями поднял его размах работы. А потом он заметил к себе особенно теплое отношение. Слух о проходке печи, о выручившем инженере облетел людей. Ему приветливо кивали, даже незнакомые, и всякие указания выполняли подчеркнуто охотно.

От этого смена казалась родной семьей и удесятерялось желание делать скорее и лучше.

Он с часами в руках следил за ходом отдельных операций. Не затянуто ли время, показанное в графике?

Пугался, видя, как далеко иногда расходилась работа с преподанной нормой. Старался понять — почему. Иногда указывал, иногда торопливо записывал в книжку для переделки, для корректива. Бежал к соседней бригаде и беспокоился:

— Что-то получится в сумме к концу первой смены? Верны ли предварительные расчеты?

Сейчас была мешанина отдельных усилий. Одни бежали вперед, другие отставали, а важен был общий итог.

Каждый старался по-своему.

Бригада Хвоща пробивала гезенк. Еще ночью по участкам работ навесили лампы с достаточным светом. Но утром Хвощ разыскал главного монтера и прищурился хитро.

— Дядя Иван, как бы лампу свечей на пятьсот!

— Ты одурел!?

— Серьезно, давай! Хочешь, к вечеру реостат исправим?

Монтер перед этим долго мудрил над испорченным реостатом.

— Кто исправит? — изумился он, но вспомнил:

— Никишка-электрик в хвощевой бригаде... Первый мастер!

Монтер оглянулся, достал пузатую лампу и передал Хвощу из рук под полу.

— Смотри, чтобы...

— Нн-но! Не знаешь...

Над гезенком вспыхнул ярчайший свет и работать сделалось удобнее. Заглянул Роговицкий, поморгал глазами.

— Дельный хозяин... Одобряю!

Заключенный Артемьев с бородавкой над бровью теперь перетаскивал камни. Приказом техрука его сняли с бригадирства.

Он зол был вдвойне — приходилось трудиться на совесть, а, кроме того, попал под начало Хвоща...

Хозяйчик и собственник по натуре, он искренне презирал этого примитивного анархиста и беспутного шатуна.

Штольня раньше была лазейкой, приятной переменой обстановки. А теперь поди-ка! Работай, как на себя!

— А-аа, штольня, штольня, вот ты какая!

Артемьев остро возненавидел ее. Она становилась символом того нового, что разрушило его волчью жизнь!

Подвернулся момент, кулак огляделся и швырнул из-под локтя куском породы... Лампа уцелела, но закачалась. Из гезенка вынырнул Хвощ и, улыбаясь, не торопясь, вылез в штрек.

Артемьев расширил испуганные глаза и отступил. Хвощ подходил с улыбкой. Артемьев двинулся в темный угол, а дальше отступать ему не позволила стенка.

— Так в ударной бригаде работают?

Хвощ приблизил свое страшно смеющееся лицо. Кулак поперхнулся и беззвучно открыл губастый рот.

— Еще только раз, — сказал Хвощ, — тут и зарою!!

Бригады первого штрека приняли на себя тяжелейшую задачу. Завтра сюда подтянутся рельсы и тогда выручай всю штольню! Готовились к этому делу давно, всем коллективом.

— Рискните! — сказал Вильсон Фролову, — благословляю!

— Изломаем старый порядок! — ответил тогда Фролов.

Риск становился особенно острым в такой момент. А многие не понимали сущности дела.

— Устоим! — похвалялись шахтеры из первого штрека.

— Крепкие надо ноги! — сомневались другие.

— Мы не только ногами, и головой!

Сегодня председатель шахткома, добродушный, но всегда озабоченный человек, измучился беспокойством и явился в штрек. Фролов посмотрел на него блуждающими глазами.

— Покажи свой график!

— Нет графика! В уме он, в книжке у каждого из ребят, а такого, стенного, не составлял. Боюсь! Первый опыт. Но мы возьмем, звезды не потушим!

Их обступили, сверкали из темноты огнями. Председатель схватил за рукав ближайшего долговязого парня в шлеме.

— Стой! Рассказывай, что будешь делать!

— Крепить!

— Ты же забойщик?

— Только крепить...

— Кукушкин, ты встанешь за бур?

— Мала беда! Нет! Мое дело разборка...

— Язви его! Собственный забой не бурить! Производительность же, выше...

— Забудь эту песню!

В темноте засмеялись, забелели зубами.

— Фролов, хозяин, ты слышишь? У вас это что, сговор?

— Сговор! — хохотал Кукушкин, — у нас показательный штрек, товарищ! И все мы профессора! И тебя профессором примем! Гони литровку и примем!

Хохот грохнул под сводами.

— Черти вы, — завистливо вздохнул председатель, — уж вы, ребятушки, того... по-новому-то докажете?

— Хозяину намекни, чтоб деньгу припасал. Большие рубли сшибем!

Фролов провожал председателя до выхода и, волнуясь, старался объяснить:

— Кукушкин артист-забойщик. А лучше Степанова кто крепит? Бондарчук по буру отличник, а до этого всех их мешали в кучу! И среднее выводили, все графики строили на среднего. Кунцов не верит в наш первый штрек. И он прав по-своему. При средней работе не выручит штрек! Затухнет звезда...

— А вы...

— А мы убьем обезличку. Каждый из нас проявит себя!

— И это ты придумал?

— Нет, я только учусь. Кукушкин придумал, Кудреватых и еще кое-кто...