Страница 15 из 21
– Толстый, а почему ты такой толстый?
– Ну, отста-ань…
– Нет, толстый, тебя кормили много, да?
Двое напевали что-то забойное, отстукивая ритм по коленкам:
– Та-тата-тата! Тата-та! Нет, здесь так: та-та…
– Да не: тата-та-та…
– Смотри, – вдруг коротко, напряженно сказала девчонка.
Все разом обернулись, замолчав: к площадке неторопливо приближались возникшие из серой ненастной темени квадратные парни. Один бесцеремонно наклонил толстяка, глянул на замысловатый рисунок на спине, похлопал по плечу:
– Металл?
– А чего? – толстяк попытался встать.
– Сиди, сиди, – остановил его квадратный. И вдруг резко ударил его крюком снизу. Толстяк перевалился через скамейку, картуз покатился в кусты.
Другой схватил значок на груди у девчонки.
– Чего… Отвали, – девчонка отбросила его руку, но квадратный ударил ее тыльной стороной ладони по лицу. Ослепленная девчонка отлетела в песочницу, закрывая лицо руками. Из разбитого носа хлынула кровь.
– Эй, парни! – Николаев шагнул вперед. – Вы что, озверели? Что они вам сделали?
Квадратные обернули к нему одинаковые серые, безо всякого выражения лица, быстро глянули ему за спину и вокруг – один или кто-то еще на подходе? Тот, который ударил девчонку, так же взялся за значок у него на куртке:
– Ну, дядя, несолидно…
Николаев сбил захват, увернулся от кулака, отскочил, крикнул:
– Сержант!
Милицейский сержант, шествующий по другой стороне улицы, неторопливо свернул за угол.
На Николаева бросились сразу трое. Он был не слабее любого из них, но он с ними дрался, а они – работали, именно работали, уверенно, профессионально, без лишних движений, крепко стоя на мощных ногах. Николаев упал, покатился по песку, его догоняли, били ногами, он сумел-таки встать, выхватил из внутреннего кармана дубинку:
– А-а, суки! – с размаху достал одного по плечу, тот с повисшей плетью рукой согнулся и ушел куда-то в темноту.
Девчонка вдруг пронзительно, как звереныш, завизжала, бросилась на квадратных и вцепилась одному зубами в руку. Тот бил ее по голове, пытаясь отодрать, взвыл сам, рванул руку – ноги девчонки оторвались от земли, она повисла на зубах, как собачонка, – раскрутил и отбросил в сторону.
Открылось окно ближнего дома, мужской голос крикнул:
– А ну, кончай! Милицию вызову! Каждый день!
Квадратные растворились в темноте. Избитые ребята поднимались с земли, отряхивались, толстяк искал свой кожаный картуз, потерянный в драке.
Николаев в бешенстве кинулся к сержанту, который царственно возник из-за угла.
– Ты что, сержант, ослеп?!
Тот обратил к нему невозмутимое лицо:
– В чем дело?
– Как фамилия? Из какого отделения?
– Что? А ну, документы предъявить! – рявкнул сержант. – Быстро!
– Сейчас… Я тебе предъявлю, сволочь… – Николаев полез в карман за удостоверением.
– Пойдем, – сзади подскочила девчонка, схватила Николаева за рукав, потащила от сержанта. – Не связывайся!
– Четвертый! – сержант демонстративно поднес к губам рацию. – Четвертый, я седьмой… Сейчас узнаешь из какого, – кивнул он Николаеву.
– Ну, пойдем! – девчонка изо всех сил тянула Николаева в сторону.
– Пойди проспись! – насмешливо крикнул вслед сержант.
Николаев рванул было к нему, но девчонка повисла на плече.
– Стрелять таких надо! – заорал он. – Ментура!
Один из ребят провел их к двухэтажному обшарпанному клоповнику на задворках Арбата, открыл дверь своим ключом, и все вошли в длинный, заставленный старой мебелью, тускло освещенный коридор коммуналки. Из ближней комнаты выполз мужик в трусах и жеваной майке.
– А-а… – удовлетворенно протянул он, зевая и оглядывая растерзанную компанию. – Жалко, что мало. Я бы еще добавил.
– Заткнись, череп, – брезгливо бросил парень. Он включил свет в ванной, ребята принялись отмываться от грязи и крови, теснясь вокруг железного умывальника.
Николаев осмотрел себя в рябом треснутом зеркале: потери, в общем, были небольшие – ссадина на виске и разбитая губа. Обычное после драки напряжение ушло, теперь была усталость и безысходная тоска. По сути, эта рыжая девчонка спасла его: уличная драка, сопротивление милиции – верное увольнение. А если бы нашли трубу с оплеткой, могло кончиться еще хуже…
– Сломали, гадство, – сказала девчонка, ощупывая нос. – Теперь с горбом будет…
– А ты держи, чтоб правильно срослось, – посоветовал толстяк.
– За что они вас? – спросил Николаев.
– Пойди, спроси.
– В Подольске фестиваль, гадство, а я с таким рулем… Вообще!
– Во фишка! Я тащусь! – с восторгом сказал толстяк, разглядывая в зеркале багровый кровоподтек под глазом.
– А кто они вообще? – спросил Николаев.
– А-а, как собак нерезаных, – ответил парнишка-хозяин.
– «Ленинцы», наверное. Или «Отечество», – сказал толстяк.
– Хоть домой не ходи, – сказал третий парень. – Отец добьет.
– А ты чего полез? – спросил хозяин.
– А что – смотреть? – удивился Николаев.
– Все смотрят – ничего… Ладно, пошли, – хозяин провел их через громадную кухню и открыл низкую дверь. Раньше здесь была комната для прислуги или кладовка, всю длину комнаты занимал диван, впритык, без стула, стоял стол с разбросанными кассетами, учебниками и тетрадями.
Все, как могли, расселись на диване, девчонка забралась с ногами. Хозяин врубил магнитофон.
– А ты кто вообще? – спросил толстяк.
– Да так… – Николаев пожал плечами. – Знакомых ищу. Не знаешь: Боб, здоровый такой, волосы светлые. Лет тридцать. Еще с ним загорелый, ну смуглый такой. И еще длинный, каратист. На белой «восьмерке»…
– Не, не знаю. Наши на «восьмерках» не ездят…
– Выруби шарманку! – послышался голос из-за двери.
– Исчезни, череп!
– А меня кто-то спрашивал уже, – сказала девчонка.
Николаев напряженно глянул на нее.
– Ну да, Авария приходила… Ох, гадство. – Она снова пощупала переносицу. – Боб, «восьмерка». А этот каратист – Алик. Или Олег…
– Когда приходила? – растерянно спросил Николаев.
– Да сегодня. – Девчонка скосила глаза к носу, пытаясь разглядеть, растет ли уже горб…
Дома Николаев спрятал куртку в шкаф и вошел в комнату к дочери. Валерка сидела над раскрытым учебником и смотрела в окно.
– Занимаешься? – спросил Николаев.
Дочь медленно обернулась к нему.
– Занимаюсь, – тихо сказала она.
– Не гуляла сегодня?
– Нет.
Николаев пристально, испытующе смотрел в глаза дочери. Валерка спокойно выдержала взгляд. Николаев хотел сказать что-то, но только кивнул:
– Занимайся…
В обед на патрульной машине он заскочил домой. С порога глянул на кухню: Валерка только что вернулась из школы и сидела с дедом за столом. Мать разливала суп.
– А вот и я! – торжественно объявил Николаев и поставил перед Валеркой магнитофон. Он отдавал его знакомым ребятам из мастерской, те склеили корпус так, что не было заметно даже швов.
Дочь равнодушно посмотрела на магнитофон.
– Спасибо, пап…
– Убери, мешает, – сказала жена.
Николаев переставил магнитофон на окно, пошел в прихожую, расстегивая портупею, крикнул:
– Наливай, мать. Оголодал что-то! – вернулся на кухню, шаркая шлепанцами, сел за стол, искоса взглянул на дочь. Валерка сидела, опустив ресницы. Она теперь не красилась и выглядела совсем ребенком, на бледной тонкой коже отчетливо проступили веснушки.
– Как здоровье, дед? – бодро спросил Николаев.
– Ничего, живой пока.
– А как гранит науки? – обратился он к дочери.
– Нормально, – тихо ответила Валерка.
– Это хорошо! – Николаев громко подул на суп, начал есть. Снова быстро глянул на дочь, засмеялся: – А у нас анекдот! Все отделение ржало! Как это – вор у вора… Нет: не рой другому яму, да! Тут народный мститель объявился – три раза у фарца машину потрошил. Японскую сигнализацию отключал. Ну, тот, умелец, самострел поставил! Где?! Между спинкой и сиденьем! А самострел возьми и сработай, когда он сам за рулем был! Цепь замкнулась. Машины кругом, ни остановиться, ни к тротуару прорваться – так и едет со стрелой в заду! Орет и едет!