Страница 47 из 63
Траян и его преемники не возобновляли печальных излишеств мрачного лицемерия, характеризовавшего правление Домициана. Но эти властители и их окружающие в деле религии показали себя весьма консервативными. Спасение видели только в старом римском духе. Такой философ, как Марк Аврелий, не был избавлен от предрассудков. Он был суровым исполнителем предписаний официальной религии. Братство салийцев не имело более исполнительного члена. Он старался походить на Нуму, от которого считал свое происхождение, и со строгостью поддерживал законы, запрещавшие чужеземные религии. Преданность накануне смерти! День, в который наиболее всего придерживаются этих воспоминаний, тот, в который они затмеваются. Сколько вреда принесло дому Бурбонов то, что они слишком много думали о святом Людовике и связывали себя с Кловисом и Карлом Великим!
К этому сильному предпочтению национального культа у великих императоров второго столетия присоединялся страх перед гетериями, caetus illiciti, или обществами, способными сделаться политическими партиями в городах. Простое общество пожарных казалось подозрительным. Слишком много народу на семейном празднике вызывало беспокойство властей. Траян хотел, чтобы приглашения делались в ограниченном количестве и именные. Даже общество ad sustinendam tenuiorum inopiam не были дозволены в городах, кроме тех, которые для этого имели специальные грамоты. В этом отношении Траян действовал согласно всем великим императорам, начиная с Цезаря. Невероятно, чтобы подобные меры были приняты такими великими людьми, если бы они отчасти не оправдывались необходимостью. Но административный дух второго века дошел до преувеличения. Вместо того, чтобы заниматься общественной благотворительностью, как начало само государство, не лучше ли было предоставить это свободным обществам! Подобные общества были готовы образоваться повсюду; государство по отношению к ним было полно несправедливости и жесткости. Оно хотело покоя во что бы то ни стало; но когда власть стремится создать покой, при помощи уничтожения частной деятельности, то он более вреден для общества, нежели те самые беспорядки, которые желают предупредить, жертвуя свободой.
В этом и нужно видеть причину того, по-видимому, странного факта, что христианство на деле оказывалось в худшем положении при разумном правлении великих императоров второго века, нежели под бешеными ударами, которые наносили ему негодяи первого века. Ужасы Нерона и Домициана продолжались несколько недель, несколько месяцев; они были скоропреходящими актами зверства и притеснения, плод причудливой и недоверчивой политики. В интервале, протекшем со времени появления христианства вплоть до Траяна, ни разу не был издан закон против христиан, делающий из них преступников. Законодательство против недозволенных школ уже отчасти существовало; но его не применяли с такой строгостью, как впоследствии. Режим весьма законный, но и весьма правительственный (как говорят нынче) Траянов и Антонинов оказался более угнетающим для христианства, нежели бешенство и злость тиранов. Эти великие консерваторы всего римского заметили, и не без причины, серьезную опасность для империи в твердой вере в царство Божие, представлявшее противоположность существовавшему обществу. Теократический элемент, служивший основой иудаизму и христианству, их пугал. Они смутно, но верно замечали то, что впоследствии ясно увидели Деций, Аврелий и Диоклетианы, все реставраторы империи, разрушавшейся в третьем веке, т. е. необходимость выбрать империю или церковь, а именно - полная свобода церкви, это конец империи. Они боролись по чувству долга, они применяли тяжелый закон, служивший условием существования общества того времени. Таким образом, тогда были гораздо более далеки от какого-нибудь соглашения с христианством, чем при Нероне или при Флавиях. Политика почувствовала опасность и была настороже. Стоицизм сделался суровым; мир не принадлежал уже мягким душам, полным женской сентиментальности, как Виргилий. Ученикам Иисуса пришлось в то время иметь дело с людьми твердыми, непоколебимыми доктринерами, уверенными в своей правоте, способными быть систематически суровыми, так как они были уверены, что они действуют в интересах государства, и говорить самим себе с незыблемым спокойствием: "что не полезно рою, то не полезно пчеле";
Конечно, по нашим понятиям, Траян и Марк Аврелий поступили бы лучше, будучи вполне либеральными и допустив полную свободу обществ, признав за корпорациями право собственности, а при расколе - право разделять собственность корпорации между отдельными ее членами, пропорционально числу приверженцев каждой партии. Этого последнего было бы достаточно, чтобы предупредить опасность. Уже в третьем веке именно империя поддерживала единство церкви, признавая настоящим епископом какого-нибудь города того, кто сносился с епископом Рима и был признан им. Что произошло бы в четвертом веке во время горячей борьбы с арианством? Бесчисленные и непоправимые расколы. Только императоры, а потом варварские короли были в состоянии положить этому конец, разрешить вопрос: кто правоверный и кто настоящий канонический епископ. Корпорации без связи с государством не представляют опасности для государства, если государство остается действительно нейтральным, не делается судьей правоверия и в случае споров по поводу имущества, предоставленных на его решение, наблюдает правила разделения социального капитала пропорционально числу членов. Таким образом, все организации, опасные для спокойствия мира, были бы легко распущены, взаимные раздоры превратили бы их в пыль. Только авторитет государства может остановить расколы в подобных организациях; нейтралитет государства делает эти расколы непоправимыми. Либеральная система - наиболее верное средство для распущения слишком могущественных обществ. Вот чему научили нас многочисленные опыты. Но Траян и Марк Аврелий не могли этого знать. Их ошибка в этом случае, как и во многих других, в которых мы находим их законодательство несовершенным, были теми ошибками, которые могли быть исправлены только веками.
Постоянное преследование - вот какая будущность открывалась перед христианством. Думали, что был издан следующий специальный эдикт: Non licet esse christianos, который служил основой всем преследованиям христиан. Это возможно; но нет надобности в этом предположении. Христиане самим своим существованием являлись нарушителями всех законов об ассоциациях. Они были виновны в кощунстве, и оскорблении величества, в ночных сборищах. Они не могли воздавать почестей императору, как следует верным подданным. А, между тем, оскорбление величества наказывалось самыми жестокими мучениями; ни одно лицо, обвиненное в этом преступлении, не избегало пыток. Кроме того была мрачная категория flagitia nomini cohoerentta, преступлений, для которых не требовалось доказательств; одно название христианин заставляло предполагать его a priori и влекло за собой квалификацию hostis publicus. Против подобных преступлений преследование велось по приказанию. Таким, в частности, было обвинение в поджигательстве, постоянно возобновляемое воспоминанием 64 года, а также благодаря упорству, с каким Апокалипсисы возвращались к идее окончательного всеобщего пожара. К этому присоединялось постоянное подозрение в секретных гнусностях, в ночных сборищах, в преступном увлечении женщин, молодых девушек и детей. А оттуда всего один шаг, чтобы считать христиан способными на все преступления и приписывать им все злодеяния. И толпа еще более чем магистратура, делала этот шаг вперед ежедневно.
Если к этому прибавить ужасный произвол, предоставленный судьям, особенно в выборе наказаний, то станет ясно, что и без исключительных законов, без специального законодательства могла получиться та отчаянная картина, которую нам представляет история римской империи в своих наилучших эпохах. Закон может быть прилагаем с большей или меньшей строгостью, но он остается законом. Это положение продолжалось, как медленная лихорадка, в течение всего второго столетия, по временам то ожесточаясь, то утихая, вплоть до третьего века. Оно закончилось ужасным припадком в первые годы четвертого века и окончательно прекращено Миланским эдиктом в 313 году. Каждое возрождение римского духа усиливало преследование; императоры, которые в разное время в третьем веке пытались поднять империю, были гонителями. Императоры терпимые, как Александр Север и Филипп, не имели римской крови в своих жилах и жертвовали латинскими традициями в пользу восточного космополитизма.