Страница 35 из 63
Также мало исторически верны собственные рассказы третьего Евангелия о Страстях, смерти и воскресении Иисуса. В этой части книги Лука почти совсем покидает Марка и следует другим текстам. В результате получается еще более легендарный, чем у Матфея, рассказ. Все преувеличено. В Гефсимании Лука прибавляет ангела, кровавый пот и исцеление отрубленного уха. Явка на суд к Ироду Антипе целиком его выдумка. Прекрасный эпизод с девами, имеющий целью указать невинность толпы в смерти Иисуса и перенести всю гнусность дела на сильных и на вождей, обращение одного из разбойников, молитва Иисуса о своих палачах, взятая у Исаии, LIII, 12, все это преднамеренные прибавления. Прекрасный вопль безнадежности: Elohi, elohi lamma sabacthani, не соответствовавший создавшимся в то время идеям божественности Иисуса, Лука заменил более спокойным возгласом: "Отче, в руки твои предаю дух мой". Жизнь воскресшего Иисуса рассказывается по плану вполне искусственному, отчасти согласно Евангелию от евреев, по которому загробная жизнь Иисуса продолжалась один день и закончилась вознесением, чего нет ни у Матфея, ни у Марка.
Таким образом, Евангелие от Луки является Евангелием измененным, дополненным и далеко ушедшим по легендарному пути. Как псевдо-Матфей, Лука исправляет Марка, предупреждая возражения, сглаживая кажущиеся или действительные противоречия, уничтожая более или менее шокирующие черты, отбрасывая детали вульгарные, преувеличенные или не имеющие значения. To, чего он не понимает, он отбрасывает или искусно переворачивает. Он прибавляет трогательные и деликатные черты. Выдумывает мало, изменяет много. Эстетические трансформации, производимые им, поразительны. To, что он создал из Марии и Марфы, ее сестры, поразительно; ни одно перо не набросало более очаровательных штрихов. Его изображение "женщины, изливающей миро на ноги Иисуса", не менее восхитительно. Эпизод с учениками, шедшими в Еммаус, наиболее тонкий и оттененный из всех когда-нибудь существовавших на каком бы то ни было языке.
Евангелие от Луки самое литературное из всех Евангелий. Все указывает на ум широкий, кроткий, разумный, умеренный и рассудительный в иррациональном. Его преувеличения, его невероятности, его непоследовательности вытекают из самой природы притчи и составляют ее очаровательность. Матфей округляет несколько угловатые контуры Марка; Лука делает больше: он пишет и выказывает настоящее искусство сочинения. Его книга - прекрасное последовательное повествование, одновременно гебраическое и эллинистическое, присоединяющее волнение драмы к ясности идиллии. Все смеется, все плачет, все поет; повсюду слезы и гимны, это гимн нового народа, осанна малых и униженных, введенных в царство Божие. Дух святого детства, радости и волнения, евангельское чувство в своей примитивной самобытности придают всей легенде окраску несравнимой мягкости. Никто не был меньшим сектантом, чем наш автор. Ни одного упрека по адресу отверженного древнего народа; его отверженность не есть ли уже достаточное наказание само по себе? Это прекраснейшая книга. Удовольствие, которое испытывал автор, писав его, никогда не будет вполне понято.
Историческое значение третьего Евангелия, конечно, меньше значения двух первых. Однако, важное обстоятельство, хорошо подтверждающее, что синоптические Евангелия действительно заключают в себе отклик слов Иисуса, устанавливается при сравнении Евангелия от Луки с Деяниями Апостолов. Оба эти произведения принадлежат перу одного и того же автора. Однако, при сравнении речей Иисуса в Евангелии с речами апостолов в Деяниях устанавливается полное различие: в первом случае очарование и наивное увлечение; во втором (я хочу сказать, в речах апостолов, особенно в последних главах Деяний) некоторого рода риторика, по временам довольно холодная. Откуда произошло это различие? Очевидно, во втором случае Лука сам составлял речи, а в первом руководствовался преданием. Слова Иисуса были написаны до Луки, слова апостолов не были написаны. Между прочим, можно вывести важное заключение из рассказа о Тайной Вечере в первом послании св. Павла к коринфянам. Это самый древний из написанных евангельских текстов (первое послание к Коринфянам в 57 году); и этот рассказ сходен с рассказом, помещенным у Луки. Так что Евангелие от Луки может иметь основную ценность и помимо Марка и Матфея.
Лука представляет последнюю степень обдуманной редакции, до которой могло достигнуть евангельское предание. После него уже нет больше апокрифических Евангелий, составленных только путем простого увеличения многословия и предположений a priori, без помощи новых документов. Однако, далее мы увидим, что евангельские тексты Марка, Луки и псевдо-Матфея оказались недостаточными для удовлетворения потребностей набожных христиан, как появилось новое Евангелие, имевшее претензии превзойти остальные; и в особенности нам придется выяснить, почему ни одному из евангельских текстов не удалось вытеснить другие тексты и как христианская церковь своей добросовестностью дала повод к сильным возражениям, вытекающим из различия Евангелий.
Глава 14. Гонения Домициана
Чудовищность "лысого Нерона" возрастала в ужасающей прогрессии. Он дошел до бешенства мрачного, обдуманного. До сих пор были интервалы между ужасами; теперь начался непрерывный припадок бешенства. Злость с примесью лихорадочного гнева, по-видимому, продукта римского климата, страх показаться смешным, благодаря своему военному ничтожеству и ложным триумфам, которыми он себя награждал, наполняли его непримиримой ненавистью ко всякому честному человеку. Словно вампир вонзился в труп умирающего человечества; была объявлена открытая война всякой добродетели. Писать биографию великого человека считалось преступлением. Казалось, хотели уничтожить человеческий ум и отнять у совести ее голос. Все знаменитое трепетало; мир наполнялся убийствами и ссылками. Надо отдать справедливость нашей несчастной породе, она прошла через это испытание не погнувшись. Философия проявляла себя, более чем когда-либо, в борьбе с мучениями: были героические жены, преданные мужья, постоянные зятья, верные рабы. Семьи Трасея и Barea Soranus были всегда в первых рядах добродетельной оппозиции. Гельвидий Приск (сын), Арулен Рустик, Юний Маврикий, Сенецион, Помпония Гратилла, Фанния, целое общество великих и твердых душ безнадежно сопротивлялось. Эпиктет ежедневно повторял им своим серьезным тоном: "Переноси и воздерживайся. Страдание, ты не убедишь меня, что ты несчастие. Anytus и Melitus могут меня убить, но не могут мне повредить.
Делает честь философии и христианству, что, как при Домициане, так и при Нероне, их преследовали вместе. Как выражается Тертуллиан, то, что осуждали эти чудовища, несомненно, было чем-нибудь прекрасным. Правительство достигает предела злобы, когда не дозволяет существовать добру даже в его наиболее уступчивой форме. С тех пор название философ стало включать в себя аскетические привычки, особый образ жизни и плащ. Этот род светских монахов своим отречением выражал протест против мирского тщеславия и в течение первого века был главным врагом цезаризма. Философия, скажем это к ее чести, не легко принимает участие в низости человеческой и в печальных последствиях, вносимых в политический мир этой низостью. Наследники либерального духа Греции, стоики римской эпохи мечтали о добродетельной демократии во времена, допускавшие только тиранию. Политики, по принципу державшиеся в рамках возможного, конечно, питали большую антипатию к подобным взглядам. Уже Тиберий чувствовал отвращение к философам. Нерон (в 66 г.) прогнал этих докучливых людей, присутствие которых служило для него постоянным укором. Веспасиан (в 74 г.) поступил так же, но по гораздо более серьезным мотивам. Его молодую династию постоянно подкапывал республиканский дух, которого придерживались стоики, и он, только в виду самозащиты принял меры против своих смертельных врагов.
Домициану для преследования мудрецов достаточно было кипевшей в нем злости. Он с ранних пор чувствовал ненависть к писателям; всякая мысль подразумевала приговор над его преступлениями, над его посредственностью. В последнее время он не мог этого вынести. Декрет сената изгнал философов из Рима и из Италии. Эпиктет, Дион, Златоуст и Артемидор уехали. Мужественная Сульпиция осмелилась поднять голос в защиту изгнанных и обратилась к Домициану с пророческими угрозами. Плиний Младший просто чудом избег казни, которой он должен был бы подвергнуться за свои достоинства и за свою добродетель. Пьеса Октавия, написанная в то время, выражала страшное негодование и отчаяние: