Страница 21 из 38
Через полчаса Леблан был уже у себя дома, на Лидо.
Вручив судейским чиновникам миллион лир и получив от них квитанцию, он подписал требуемое обещание.
Когда дверь за чиновниками закрылась, Леблан еще раз поблагодарил адвоката и предложил ему 100 тысяч лир за труды.
Адвокат отказался, говоря, что еще ничего не сделал для него.
— Я присягал исполнять законы и имею право получать вознаграждение только после защиты обвиняемого на суде… Итак, после суда… Если только, — добавил Томбони с многозначительной улыбкой, — вы не предпочтете лишиться миллиона и не явиться на суд. Прощайте!
В дверях адвокат обернулся и прошептал:
— В Париже вы в безопасности, — Париж не выдает преступников.
И прежде, чем Леблан успел что-нибудь ответить, он захлопнул дверь.
Леблан быстро принялся укладываться. Он возьмет только самое необходимое. Остальное пусть достается кому угодно. Скорее прочь из этого ужасного города!
Через каких-нибудь полчаса все было уложено, и Леблан хотел уже запереть сундук, как вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Он оглянулся и… с криком опустился на сундук.
Перед ним стояло красное домино.
— Дьявол в образе женщины! — крикнул Леблан, немного придя в себя. — Ты осмеливаешься еще явиться ко мне! Ты, похитившая мою честь, приведшая меня в тюрьму! Или, может быть, ты хочешь возвратить мне мое доброе имя, засвидетельствовав мою невинность?!
Красное домино, до сих пор не произнесшее ни слова, отвечало громким, твердым голосом:
— Ты хочешь бежать, Леблан. Я это знаю…
С диким криком схватил доктор револьвер.
— А, ты хочешь помешать моему бегству! Умри же, проклятая!..
Доктор спустил курок.
Когда рассеялся дым, Леблан был один в комнате.
Красное домино исчезло.
Глава V. Уличная певица в Париже
Бегство Леблана взволновало всю Венецию. Одни нападали на сенат за то, что он отпустил такого важного преступника под залог; другие находили, что городу важнее получить огромную сумму в свое распоряжение, чем казнить человека, может быть, и в самом деле, невинного. Большинство признавало, что у доктора не было никаких причин убивать Лючию. Что он, чужестранец, мог иметь против нее? О грабеже не могло быть и речи, — доктор был богат!..
К тому же? Лючия теперь настолько поправилась, что уже встала с постели.
И даже Луиджи и отец его склонны были теперь отнестись к случившемуся мягче.
Таким образом, месяца через три после преступления волнение мало-помалу улеглось, и о преступнике начали уже забывать.
Доктор Леблан уже давно был в Париже.
Здесь, в маленьком домике в Елисейских полях, он медленно поправлялся от пережитых потрясений.
Еще и теперь, в бессонные ночи, пред ним вставал образ Лючии, и он весь дрожал, вспоминая ужасное мгновение, когда мнимая покойница открыла вдруг глаза.
Чтобы не оставаться по ночам наедине с этими воспоминаниями, доктор начал вести странный образ жизни. Днем он почти не выходил из своей квартиры и спал весь день; с наступлением же вечера он отправлялся гулять по Парижу, заходил в рестораны, играл в карты, посещал всевозможные увеселения — только бы рассеяться, забыться, не думать о пережитом, не ломать голову над вопросом, кому и зачем понадобилась смерть Лючии? Кто эта таинственная женщина, толкнувшая его на преступление?
Однажды вечером Леблан, по обыкновению, бродил по улицам и, незаметно для себя, очутился в одном из бедных кварталов Парижа.
Было уже довольно поздно, и на улицах только изредка попадались прилично одетые прохожие, спешившие по домам.
Зато на каждом шагу попадались накрашенные женщины, сутенеры и тому подобная публика.
Вид этих людей внушал Леблану отвращение, и он поспешил уйти из этого квартала.
Дойдя до моста, перекинутого через Сену, он вдруг остановился.
Чудный женский голос пел арию Миньоны:
Вокруг уличной певицы собралась порядочная толпа слушателей. Грубые сердца проституток и сутенеров были, видимо, тронуты нежной арией, а еще более голосом и выражением, с каким арфистка исполняла ее.
— Полиция! — крикнул вдруг кто-то из толпы, и в один миг на мосту остались только доктор и певица.
Ей, очевидно, нечего было бояться полиции.
С усталым видом опустила она арфу на землю и прислонилась к фонарному столбу.
— Как вы смеете петь ночью на мосту? — загремел голос полисмена. — Идем в участок!..
— Ради Бога, г-н полицейский… Я только пела… мой ребенок голоден… — в отчаянии молила певица.
— Знаем мы «ребенок голоден», — грубо оборвал ее полисмен, хватая ее за руку. — Идем!
— Руки прочь! — крикнул Леблан, отталкивая полицейского. — По какому праву тащите вы ее в участок? Она даже ведь не просила милостыни…
— Ого! Вы осмеливаетесь, сударь, вмешиваться в распоряжения полиции! Вам это так не пройдет! Вы пойдете вместе с ней…
Полицейский не окончил.
Сильным ударом кулака Леблан повалил его на землю.
— Вашу руку, сударыня, — обратился доктор к певице. — Идемте скорее, пока полицейский не опомнился и не позвал на помощь других.
Не обменявшись ни единым словом, доктор со своей спутницей быстро шли по улицам и переулкам, стараясь запутать следы на случай, если бы полицейский стал их преследовать.
Так дошли они до лучших улиц, где почувствовали себя в безопасности.
— Благодарю вас! — проговорила певица, останавливаясь и протягивая доктору руку. — Вы оказали мне громадную услугу.
— О, не за что, сударыня! Всякий, на моем месте, сделал бы то же, — возразил доктор, — ведь петь на улицах закон не запрещает!.. А милостыни вы не просили. Вы мне позволите, сударыня, вознаградить вас за доставленное вашим пением наслаждение…
Доктор протянул нищенке двадцать франков.
Гордым, чисто королевским жестом отстранила она его руку.
— Нет, сударь, это слишком много. Уличной певице столько не платят.
— Я вас прошу…
— Нет… нет… я ведь не…
— О, ради Бога, сударыня! У меня и в мыслях это не было!.. Но вы сказали, что у вас есть ребенок…
При упоминании о ребенке у певицы на глазах блеснули слезы.
С тяжелым вздохом взяла она деньги.
— О, как тяжело принимать милостыню в то время, когда прежде…
Она не договорила.
Но Леблан и раньше догадался, что певица видала некогда и лучшие дни. Весь вид ее говорил о том, что она не родилась нищенкой.
— Позвольте вас проводить, сударыня, — начал Леблан. — О, только до дверей! — поспешно прибавил он, видя, как смутилась женщина.
— Благодарю вас. Позвольте мне лучше идти одной. К чему вам знать, где я живу? Мы ведь с вами больше не встретимся…
— Отчего же, сударыня? Я был бы очень рад помочь вам… Скажите мне, кто вы?.. Ради ребенка вы не должны отказываться…
Ради ребенка… эти слова опять заставили певицу согласиться, и она покорно пошла рядом с Лебланом.
— Вы не хотите сказать мне, кто вы, скажите мне, по крайней мере, свое имя, — начал снова Леблан.
— К чему? У дверей моего жилища мы расстанемся навсегда.
— Но позвольте хоть взглянуть на вас, ведь я вас в полутьме не разглядел даже.
Леблан подвел певицу к ярко освещенному подъезду ресторана, мимо которого они проходили, и взглянул ей в лицо.
— Что с вами? зачем вы вырываетесь? — вскричал он, стараясь удержать рванувшуюся вдруг певицу. — Ваше лицо знакомо мне!.. Где я мог вас видеть?..
— Вы не узнали меня, доктор Леблан? — прошептала побледневшими губами певица, только теперь, при свете фонаря, разглядев своего спутника. — Вы забыли Венецию? Теперь я уличная парижская певица, а там вы знали меня, как — «Красное домино»!
Глава VI. В большой опере в Париже
Доктор вскрикнул и выпустил руку певицы.
Когда он через несколько минут опомнился, она исчезла.