Страница 13 из 23
– Может, новенькая? – Николь пожала плечами и улыбнулась. – Здесь новеньким тяжело…
О да, это я уж на собственной шкуре испытать успела…
– А ведет себя, как будто у нее что-то болит, – злой язык мне сейчас был просто совсем ни к чему, но после Ланкмиллерской грубости с утра пораньше так и рвался наружу.
Девушка деликатно не заметила мой не особо радужный настрой и, для удобства гроздь винограда себе на колени положив, продолжила расчесывать волосы.
Я схватила с тарелки яблоко, опасливо пренебрегая экзотикой, и снова выскочила в ванную, но минут через пять уже вернулась обратно, понимая, что больше ничего ни с волосами, ни с кожей больше делать не хочу и не могу. Чувство было такое же, как тогда, когда нас в бордель кафе однажды накормили протухшей рыбой. Мучила жутка тошнота и знобило. Я оперлась на дверной косяк и принялась медленно и эпично сползать на пол. Чувствую, скоро придет пора обниматься с «белым другом». Ох, как я все это ненавижу…
Николь при виде меня вскочила с кровати, но тут же тяжело осела обратно. Она была вся серая.
========== Часть 11 ==========
Творилось что-то непонятное и слишком отвратительное даже для моей жизни. Я плавала в тумане, лишь изредка выныривая на поверхность, где был белый потолок, жесткая койка, какие-то приборы, уколы, головная боль, жажда, тошнота и тяжелый запах спирта. Так продолжалось, кажется, уже очень-очень долго.
Самое худшее было в начале, когда в меня, вообще что-либо слабо соображающую, через рот пихали какую-то трубку и по ней спускали воду, потом она выливалась обратно, тошнило. Я сначала даже думала, что меня пытают, но потом смутно сообразила, что это вроде лечебной процедуры. Если это так, то процедуры совсем не гуманной.
Вообще, все так сразу резко смешалось и оборвалось, что сейчас я ровным счетом ни черта не знала, не помнила, ни о чем не думала. Просто была в вязком противном тумане. Просто была. Уже честно хотелось сдохнуть. Но однажды из забытья меня выдернули резкий голос Ланкмиллера.
Я лежала, не двигаясь и часто моргая, уставившись в потолок, и чувствовала себя почти так же, как тогда на помойке под дождем, когда в памяти обнаружила огромную, ничем не заполнимую дырищу. Я уцепилась за голос Кэри, как за спасительную соломинку. Больше не хочу проваливаться в эту бездну отвратительную.
Медленно и осторожно восстановила в памяти последние сохранившиеся моменты. Сразу стало легче чувствовать себя живой. Постепенно вернулась и возможность мыслить трезво, и строить разумные предположения. Отравление, наверное? Мерзкая штука. Да какое сильное. Еле мизинцем пошевелить могу. Может, сдернуть с себя уже эту капельницу? Замучила, сил нет. И белый потолок тоже видеть больше уже не могу. Хотя, если приглядеться, то на этот раз он бежевый.
– Пусть так, – Ланкмиллер медленно выдохнул, – но почему я узнаю об этом последним?
Он говорил спокойно, но тихую, клокочущую ярость в этом спокойствии мог не услышать только глухой.
– Мне не приказывали поставить вас в известность! Если бы был приказ, тогда и…
Беседа подобного содержания продолжалась уже несколько минут, и, в конце концов, я решилась поискать глазами ее участников. Никогда б не подумала, что обыкновенный поворот головы будет стоить мне стольких усилий.
Зато, когда мои старания успехом увенчались, и я заметила все же двух мужчин, разговаривающих у двери в комнату – а это наша с Николь комната была уже, а не больничная палата, – не смогла сдержать вздоха облегчения. Не знаю, с чего вдруг он вырвался. Просто страшно было бы одной быть после всего этого тумана.
Тот, кого Кэри так остервенело отчитывал, был врач, в белом халате и взлохмаченный. Сам Ланкмиллер был во всем черном, особенно элегантно рубашка выглядела. Но разве под темный пиджак не светлое носят?
– Срываете на мне злобу, – негромко ворчал доктор, ежась.
Я продолжала рассматривать Кэри во всех деталях, внимательно щурясь и не понимая, что в нем не так. Определенно что-то было, что-то очень важное.
Он, видимо, взгляд мой даже почувствовал, потому что неожиданно голову повернул в сторону кровати и бросил врачу сухое:
– Вон.
Дверь тихо хлопнула.
– Ты первый раз за четыре дня очнулась, – сдавленно констатировал Кэри, опускаясь на покрывало.
На меня он не смотрел, а только сквозь. Вообще в никуда.
Не прикасался ко мне и не тревожил, опустив голову и сцепив руки в замок. А еще у Ланкмиллера была двухдневная щетина, и это сразу как-то мужественнее и старше его делало.
Я, прилагая немалые усилия, села, позволив себе пока что лбом упереться в его плечо. Наверное, надо что-то спросить, а то ведь и просидит так до вечера.
– Слушай, Кэри…
Он перевел на меня усталый, даже измотанный взгляд, но напрасно. Больше этого я уже выдавить оказалась не в состоянии. Во рту было сухо и язык еле шевелился. Но было кое-что, что смертельно хотелось узнать.
– Кэри, Николь где?
– Ей повезло меньше, чем тебе. Вчера похоронили… – совсем уж глухо и тяжело сказал Ланкмиллер.
Мне словно пощечину отвесили. Не может быть. Да быть не может, серьезно. Как это, Николь… Вот совсем еще недавно рассказывала мне о судостроительных компаниях и знакомых своих, а теперь…
Я сглотнула давящий ком в горле. Совершенно не хочу, чтобы он видел мои слезы. Не выдержу.
– Мне очень жаль… – ага, сдались ему мои жалости, дурость какую-то сказала, и совсем некстати, – кто…
– Я виню себя и никого кроме, – неожиданно оборвал Кэри зародившийся вопрос. – Этого не должно было случиться. Если случилось, значит, не доглядел, не среагировал, не понял. А сейчас уже поздно.
Убивается. Ничего себе, Ланкмиллер убивается.
А мне было не до шуток и не до сарказма. И вообще паршиво было.
Не то что бы я сильно к Николь привязалась, но настолько все это гадко вышло. Она не заслужила.
Кэри глубоко и протяжно вздохнул.
Я не знала, что сказать. Что вообще полагается говорить в таких ситуациях, и надо ли мне рот раскрывать. Поэтому молчала, по-тихому пытаясь иголку капельницы из-под кожи вытянуть.
Вот же развел безысходность. Это заразно, оказывается. Так хотелось сообщить Ланкмиллеру что-то жутко ядовитое, но он был настолько подавленный, что попросту не поворачивался язык.
Расправившись с капельницей, я потихоньку попыталась слезть с кровати и походить хоть немного, а то все мышцы атрофируются, кто знает, сколько мне еще валяться без движения? Правда, к подвигам подобного типа я была еще не готова и, сделав пару неуверенных шагов, как шлюха на двухметровых каблуках, судорожно ухватилась за полку над кроватью.
Кэри почти раздраженно усадил меня поперек колен, как непослушного ребенка.
– Прекрати глупости, еще мне проблем с тобой не хватало… – измотано проворчал он.
При ближайшем рассмотрении, у Ланкмиллера еще и синяки под глазами обнаружились, бессонницей, значит, мучился. А пока это ближайшее рассмотрение осуществляла, забыла, что перспектива сидеть, прижавшись к насильнику, пусть и скорбящему, меня не прельщает, и вырваться я собиралась еще в самом начале. Теперь уже было поздно.
Я задумчиво и несмело коснулась его виска, потом ладонью медленно провела вниз по щеке и остановилась, не уверенная, стоит ли продолжать или лучше руку уже отдернуть, и так натворила порядочно.
Ну, можно оправдаться тем, что я всегда мечтала пощупать мужскую щетину. А я мечтала? Что за дурость…
Кэри молча взял мою руку в свою и чуть сжал, явно не спеша отпускать обратно. От него пахло усталым отчаянием. Фу, романтично как. Не хочу к нему проникаться ни сочувствием, ни уж тем более симпатией. Синдром… этот… идентификации заложника?
Но едва я попыталась слезть, он меня словно котенка приподнял и уложил на кровать, опустившись рядом и носом уткнувшись мне в шею. Ну отлично. Спрашивать что-то сейчас – бесполезно. Ланкмиллер явно на беседы не настроен.
Я улеглась поудобнее и больше не отпихивалась. Ладно уж, пусть поспит, что с него взять.