Страница 28 из 352
Наконец, 13 декабря, Гвардия двинулась через Балканы***. Шли налегке; батареи взяли только по четыре орудия, задки зарядных ящиков, а равно и все обозы были оставлены на месте; людям выдали на руки по пять фунтов вареного мяса. Дорога была страшно тяжелая - крутая и скользкая. Орудия тащила пехота; верховые должны были спешиться. На половине подъема пришлось заночевать. Штаб залез в овчарню (крыша, поставленная на земле), в которой развели огонь; мы напились чаю и легли спать с седлами под головами, но очень скоро проснулись от холода и двинулись дальше. На следующий день мы добрались до Чурьякского перевала, где развели костер и стали ждать подхода остальной колонны. Помню мою радость, когда я увидел моего денщика Федорицына, подходившего с моим вьюком! Мокрые сапоги были сняты, и ноги закутаны в одеяло. Но вскоре Раух меня позвал с собою, идти навстречу колонне и подбадривать ее. Пошли вниз, а затем опять пришлось подняться. Ночь провели на перевале, дремля у костра. Утром начался спуск, тоже крутой, но тяжелый только для частей, спускавших орудия. Мы засветло спустились в деревню (Негошево) и проехали еще несколько за нее, осмотреть местность, после чего забрались в избу. После трудного похода и двух почти бессонных ночей я спал как убитый, отказавшись даже от еды. Рано утром меня будят. На мой удивленный вопрос "Почему?" товарищи мне рассказали, что вечером заходил Раух и приказал мне утром провести л.-гв. Первый стрелковый батальон к тому месту, где мы с ним были днем, и что я на это ответил "Слушаюсь". Ничего этого я не помнил, и ответ, очевидно, был дан во сне. Такая отдача приказания была сугубо неправильна, если бы Раух заставил меня повторить приказание, то он увидел бы, что я ничего не понял. Кроме того, опасно поручать вести кого-либо по незнакомой дороге, которую он видел только днем, не зная о предстоящем ночном поручении!
Я сам выбрался из деревни только по указанию жителей; где же мне было вести кого-либо? У выхода из деревни я наткнулся на пехотную колонну; оказалось, что это л.-гв. Первый строевой батальон, который идет на место с проводником из местных жителей. Все обошлось благополучно!
Дело в этот день было пустое. Но под конец Рауху показалось, что турки сдаются, и он подъехал к цепи; нас встретили огнем и мы вынуждены были повернуть назад. Возвращались мы шагом, и пули свистели и щелкали о землю около нас. Это отступление шагом под огнем было самое неприятное из всего, испытанного мною за время войны - я просто трусил!
Наконец, 19 декабря, боем при Ташкисене турки были принуждены оставить позиции на Балканах и открыть нам шоссе, единственную удобную дорогу через них; никаких особых поручений я в этом бою не имел.
Затем мы двинулись к Софии. По дороге мы должны были перейти реку Искер, через которую у деревни Враждебны был довольно длинный мост, перекрытый крышей. Противоположный берег был занят турками; стрелковая бригада, бывшая в авангарде, вела с ними перестрелку. Кубанские казаки, посланные на фланг для разведки реки, донесли, что на реке ледоход. Во главе главных сил был Преображенский полк. Раух послал меня к полку с приказанием взять влево и переправиться через реку. Когда я подъехал к полку, он шел в резервной колонне, имея во главе командира полка князя Оболенского. Я доложил, что приказано взять правое плечо вперед и переправиться через реку, чтобы взять турок во фланг; я добавил, что на реке ледоход. Князь Оболенский спокойно, как на параде, скомандовал: полк, правое плечо вперед, - и пошел к реке. На реке оказался лед, по которому полк и прошел разомкнутыми шеренгами. Казаки, очевидно, и не доходили до реки. С переходом преображенцев через реку турки отступили на Софию и далее, на Костондил. Для их преследования была назначена 2-я бригада 1-й гвардейской пехотной дивизии под командованием принца Александра Петровича Ольденбургского, которому были приданы барон Каульбарс и Протонев; при Раухе остались Пузыревский (начальником штаба) и я (за офицера Генерального штаба).
В Софии мы отдохнули и пополнили свои запасы, особенно сахара. По этой части все бедствовали; перед переходом через Балканы Гвардию с трудом нагнал ее маркитант{31} Львов, и у него с трудом удалось добыть несколько фунтов, чуть ли не по серебряному рублю (полтора рубля кредитками) за фунт. Поэтому все пили чай вприкуску или с маленьким кусочком сахара на стакан, и только в артиллерии сахара было вдоволь и его радушно предлагали не стесняться накладывать в стакан по вкусу. Причина такой роскоши не замедлила выясниться: оказалось, что запасы провизии для офицеров, а может быть и другие офицерские вещи, возились в передках орудий и зарядных ящиков. Я уже говорил о том, что и те и другие пехоте приходилось с неимоверными трудами, до изнеможения, тащить через горы на себе, так как лошади совершенно не могли их вывезти, и вдруг оказалось, что мы таким образом волокли не только боевой груз, но и офицерское добро, в то время, как сами бросили свои обозы позади! Это вызвало взрыв негодования среди офицеров пехоты, но начальство было к нему глухо. Негодование это имело еще и другое основание: хозяйство в батареях велось еще на старых, коммерческих основаниях, причем все деньги на батарейное хозяйство поступали в карман батарейного командира, который в них отчета не давал, а только должен был содержать батареи в порядке; громадная экономия получалась на фураже и тут у нас опять являлось подозрение, что лошади потому так бессильны, что их недостаточно кормят. Вообще, я должен сказать, что артиллерия в эту войну произвела на меня самое отрицательное впечатление. Порядок ведения хозяйства делал батарейных командиров какими-то арендаторами, а не командирами батарей, и многие из них целиком ушли в хозяйство, что даже в гвардейской артиллерии приводило к грязным историям*. С трудом мы дотаскивали артиллерию до поля сражения, но там результаты ее огня оказывались совсем слабыми. При всем том, артиллеристы считали себя привилегированным родом оружия и глядели свысока на пехоту, для которой они на деле были тяжелой обузой, не принося ей почти никакой пользы. Я вынес из похода полное недоверие к нашей артиллерии, недоверие продолжавшееся до войны с Японией, где она показала себя уже в лучшем виде.