Страница 14 из 15
— Теодор Робинсон — американский художник. Самый известный в США импрессионист. Единственный американец, которому удалось подружиться с Клодом Моне. От остальных Моне бежал как от чумы. Робинсон прожил в Живерни восемь лет. Даже написал картину на сюжет свадьбы любимой падчерицы Клода Моне, Сюзанны, с американским художником Теодором Батлером. И… Даже странно… Одна из наиболее известных его работ изображает то самое место, которое ты пишешь сейчас.
Фанетта чуть не выронила кисть.
— Как?
— Абсолютно то же место. Это старая картина, написанная в тысяча восемьсот девяносто первом году. На ней виден ручей Эпт, мостик над ним и мельница «Шеневьер». Слева — фигура женщины в длинной юбке и косынке, а посреди ручья — мужчина верхом на лошади. Лошадь пьет. Картина называется «Папаша Троньон и его дочь на мосту». Всадника на самом деле звали папаша Троньон, он был из местных.
Фанетта едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.
«Он меня правда принимает за дурочку. Папаша Троньон! Ведь слово „троньон“ означает „огрызок“! Надо же такое сказануть!»
Джеймс по-прежнему не отрывал взгляда от картины, над которой работала девочка. Густая борода закрывала его лицо чуть ли не целиком. Он протянул свой толстый палец к еще влажному холсту.
— Тени вокруг мельницы получились очень хорошо. Молодец, Фанетта! Это знак судьбы. Ты пишешь тот же пейзаж, что Теодор Робинсон, только… Только у тебя получается намного лучше. Ты выиграешь этот конкурс, точно тебе говорю! Знаешь, в жизни не так часто выпадает счастливый шанс — раза два, может, три. Главное — его не упустить. Остальное не важно.
Джеймс снова переставил мольберты. Похоже, он не столько пишет, сколько таскает мольберты. Наверное, не успевает за солнцем.
Ну и ладно.
Прошел примерно час, когда появился Нептун. Псина недоверчиво обнюхала ящик с красками и улеглась у ног Фанетты.
— Это твоя собака? — спросил Джеймс.
— Да как сказать… Вообще-то, он тут вроде как общий, но я считаю, что он мой. Он меня больше всех любит!
Джеймс улыбнулся. Он сидел на табурете перед мольбертом, но Фанетта, стоило ей скосить на него глаза, замечала, что он клюет носом. Если так дальше пойдет, то к концу сеанса борода у него окрасится всеми цветами радуги. Она тихонько засмеялась.
«Хватит! Я должна сосредоточиться».
Фанетта писала мельницу «Шеневьер». Фахверковую башню, контрастные тени под ней, черепицу, камень стены. Джеймс называл мельницу «ведьминой». Из-за старухи, которая там жила.
Ведьма?
«Нет, Джеймс и правда считает меня глупой малявкой».
Честно говоря, Фанетта немножко боялась мельницы. Джеймс объяснил, почему он так ее не любит. «Кувшинок» Моне могло вообще не быть — а все из-за этой мельницы. Дело в том, что и мельница, и сад Моне стоят на одном и том же ручье. Моне хотел сделать запруду, поставить затворы и повернуть русло ручья, чтобы у него в саду образовался пруд. Но деревенские жители этому воспротивились. «Нечего устраивать тут болото, — говорили они, — мало нам болезней?!» Особенно возмущались соседи, а больше всех — мельник с семьей. Они долго ругались. Моне перессорился со всей деревней и выложил кучу денег, а потом написал префекту и еще одному типу, кажется, своему приятелю, которого звали Клемансо. Кто такой был этот Клемансо, Фанетта не знала, но он как-то помог Моне, и пруд с кувшинками появился на свет.
«Жалко, если бы его не было! Но все-таки со стороны Джеймса глупо не любить мельницу из-за этой старой истории. Когда все это было-то! Джеймс временами ведет себя как дурак».
Фанетта вздрогнула.
«А вдруг на мельнице и правда живет ведьма?»
Фанетта писала. День клонился к закату. Мельница в лучах заходящего солнца выглядела особенно зловеще. Девочка смотрела на нее с восхищением. Джеймс давно спал.
Нептун вдруг вскочил на ноги и злобно зарычал. Фанетта повернулась к небольшой тополиной роще. За деревьями прятался мальчишка.
Винсент!
— Какого черта ты сюда приперся?
От ее крика проснулся Джеймс.
— Винсент! — снова крикнула Фанетта. — Что ты за мной шпионишь? Сколько ты уже там торчишь?
Винсент молчал. Он стоял, как заколдованный, переводя взгляд с картины Фанетты на мельницу, а с мельницы на мост.
— Винсент, у меня уже есть собака. Ее зовут Нептун. Вторая мне не нужна. И прекрати на меня глазеть!
Джеймс закашлялся.
— Э-э… Вот что, детки, хорошо, что вас двое. Солнце садится, думаю, пора собираться. Поможете мне? Знаете, что говорил Моне? Мудрец встает и ложится с солнцем!
Фанетта не спускала с Винсента глаз.
«Я его боюсь. Что за манера — появляться из-за спины! И что он за мной таскается? Иногда мне кажется, у него не все дома».
16
Лоренс Серенак замер со стаканчиком в руке. Помощник вел себя, как прилежный ученик, приготовивший урок, которого не задавали, и теперь разрывавшийся между желанием блеснуть перед учителем и страхом, что наделал ошибок. Правая рука Бенавидиша нырнула в толстую папку и вынырнула назад с листом бумаги формата А4.
— Вот, патрон. Я решил немного упорядочить все данные. Начал составлять таблицу…
Серенак взял еще один кекс, поставил кофе и удивленно уставился на Бенавидиша.
— Просто у меня привычка такая, — продолжил тот. — Кое-кто говорит, мания… В общем, смотрите. Я разделил лист на три колонки. Это три возможные версии. Первая — убийство на почве страсти, скорее всего, связанное с одной из любовниц Морваля. Под подозрение попадают жена или чужой ревнивый муж, или брошенная пассия. Работы здесь хоть отбавляй.
Серенак подмигнул помощнику.
— Спасибо анонимному благодетелю. Так, а что дальше?
— Вторая версия связана с живописью. С картинами, которыми он владел и которыми мечтал завладеть. Ну, вы помните: Моне, «Кувшинки»… Почему не предположить, что он вышел на торговцев крадеными произведениями искусства? На черный рынок? Там крутятся большие деньги…
Серенак проглотил очередной кекс и допил кофе. Бенавидиш машинальным жестом сгреб крошки со стола в одну аккуратную кучку. Затем поднял глаза — на стенах кабинета висело с десяток картин, повешенных его владельцем сразу по прибытии. Тулуз-Лотрек. Писсаро. Гоген. Ренуар.
— Тут нам, можно сказать, повезло, — добавил Сильвио. — Вы, инспектор, хорошо разбираетесь в живописи.
— Чистое совпадение, — отмахнулся Серенак. — Если бы мне сказали, что после перевода в Вернон свой первый труп я найду в ручье Живерни… Но ты прав. Я интересовался живописью еще до поступления в школу полиции и по этой причине стажировался в Париже, в полицейском отделе искусств.
Судя по всему, Бенавидиш впервые узнал о том, что подобный отдел существует.
— А ты, Сильвио, как я понимаю, в искусстве не очень?
— Разве что в кулинарном.
Лоренс засмеялся.
— Это я уже понял! Короче, я уже предупредил своих бывших коллег по отделу. Они обещали посмотреть, что у них сейчас есть. Кражи, скупка краденого, сомнительные коллекции, подпольный рынок… Ты прав, это мощный бизнес. В свое время я в нем успел покрутиться. Эти ребята ворочают миллионами, без преувеличения. Так что я жду новостей. А третья колонка?
Сильвио Бенавидиш опустил глаза к бумажному листу.
— Третья версия… Только вы, патрон, надо мной не смейтесь. Она связана с детьми. По преимуществу одиннадцатилетними. Улик хватает: поздравительная открытка, цитата из Арагона. А что, если у Морваля лет двенадцать назад была любовница, которая родила ребенка? Кстати, вот еще интересная деталь. Эксперты утверждают, что возраст бумаги, на которой напечатана открытка, составляет приблизительно пятнадцать лет. Текст, то есть слова: «ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» — написаны тогда же. А вот цитата из Арагона приклеена значительно позже. Разве не странно?
Инспектор Серенак восхищенно присвистнул.
— Продолжаю настаивать на том, что говорил раньше. Сильвио, ты — идеальный помощник.