Страница 15 из 18
Незнакомец легко отражал мои удары. Один. Второй. Какая там атака! Я был вынужден обороняться, делая это хаотично и неуклюже. Сказать, что я плохо сражался? Да я вообще не умел сражаться. Я размахивал мечом так, словно он был простой палкой. А незнакомец, едва взмахнув своим оружием, ранил меня в руку. Боль обожгла мне предплечье. Рукав стал мокрым от крови. Вместе с кровью из моей правой руки уходила сила. Мы уже не сражались. Он просто играл со мной. Решил позабавиться, прежде чем убить меня.
– Покажи свое лицо, – потребовал я, но незнакомец не удостоил меня ответом.
Единственным признаком того, что он слышал мои слова, была легкая усмешка в его глазах. Он совершил обманный маневр, а мне чуть-чуть не хватило скорости… Нет, не чуть-чуть. Я едва шевелился и не мог помешать ему ранить меня вторично.
Еще удар. И еще. Постепенно я сообразил, что он полосует меня со скрупулезностью медика, имея намерение причинить мне боль, но не покалечить. Я даже не почувствовал, как выронил меч. Теперь он валялся на земле, а на лезвие капала кровь из моих ран.
Сам не знаю, почему я ждал, что он откинет капюшон. Этого не произошло. Меч незнакомца уперся мне чуть ниже подбородка. Другой рукой он подал знак стать на колени.
– Ты плохо знаешь меня, незнакомец, если думаешь, что я встречу свой конец на коленях. – Я почему-то испытывал странное спокойствие перед лицом поражения и смерти. – Если тебе все равно, я предпочту быть убитым стоя.
Он заговорил ровным глухим голосом. Будто не своим.
– Эдвард Кенуэй, этой ночью тебе не суждено встретить свой конец. Слушай меня внимательно. Если на рассвете «Император» отплывет без тебя, все, что случилось, явится лишь началом бедствий для каждого, кто носит фамилию Кенуэй. Если ты покинешь Бристоль, больше ни один волос не упадет с головы твоих родителей. А если останешься, их страдания продолжатся. И твои тоже. Я понятно выражаюсь?
– Могу ли я узнать, кто они – мои милосердные враги? – спросил я.
– Нет, не можешь. Тебе достаточно знать, что в мире есть силы, могущество которых таким, как ты, Эдвард Кенуэй, даже не снилось. Сегодня ты видел их в действии. Ты пострадал от их рук. Надо положить этому конец. А чтобы уберечь родителей от дальнейших бед, навсегда забудь дорогу в здешние края… Теперь, Эдвард Кенуэй, становись на колени.
За этим приказом последовал удар эфесом мне в висок. Очнулся я уже на борту «Императора».
15
Во всяком случае, я думал, что нахожусь на борту «Императора». Очень на это надеялся. С раскалывающейся от боли головой я выбрался из гамака, натянул сапоги, поднялся на палубу и вдруг рухнул на доски.
Я едва не расшиб физиономию и теперь, кряхтя, лежал на досках, удивляясь, почему чувствую себя как после похмелья. В тот день я вообще почти не пил. Вскоре я сообразил: похмелье здесь ни при чем.
Но если я трезв, почему качается палуба? Ее качало то в одну, то в другую сторону. Я ждал, когда палуба прекратит качаться, пока не сообразил: качка не прекратится.
Я встал. Ноги разъезжались в разные стороны, чертя борозды в опилках. Я раскинул руки, словно балансировал на узком бревне. Тело еще болело после недавних событий, но, кажется, я шел на поправку. Раны постепенно затягивались.
Еще одним моим открытием стала густая, крепкая смесь запахов. Нет, не запахов. Зловоние – вот как это называлось.
До чего же здесь воняло! Дерьмом, мочой, по́том и морской водой. Вскоре я узнал, что этим отличаются все нижние палубы. Но как у каждой мясной лавки и каждой таверны есть свой запах, так и каждая нижняя палуба обладала собственной вонью. И страшно подумать, до чего же быстро ко всему этому привыкаешь.
Все эти запахи, несомненно, исходили от людских тел. А команда «Императора» насчитывала полторы сотни человек. И те, кто в данный момент был свободен от вахты, то есть не драил палубы, не висел на снастях и не шуровал на камбузе, спали прямо на лафетахпушек или в гамаках, вроде того, в котором проснулся я.
Внезапно палубу накренило, и меня отшвырнуло к ближайшей опоре. Схватиться за нее я не успел и вскоре столь же безжалостно полетел в обратном направлении, шмякнувшись о другую опору. Привычка к морской качке. У меня она пока отсутствовала напрочь.
– Это «Император»? – спросил я полумрак.
Скрип корабельных снастей. И к нему я тоже должен был привыкнуть наравне с качкой и зловонием нижних палуб.
– Само собой, «Император», – последовал ответ.
– Я новичок на корабле, – крикнул я в темноту, цепляясь за опорный столб.
– Да ну! А по тебе и не скажешь, – ответили мне со смешком в голосе.
– Давно мы с якоря снялись?
– Да, почитай, уже целый день плывем. Тебя притащили не то сонного, не то бездыханного. Хорошенько же ты налакался на своей отвальной.
– Было такое, – ответил я, мертвой хваткой вцепившись в столб.
Я мысленно вернулся к событиям минувшего дня. Это было все равно что прикоснуться к открытой ране, не успевшей покрыться коркой и потому очень болезненной. Мне требовалось время, чтобы разобраться в случившемся, сжиться с чувством вины и написать письма. (Без уроков Кэролайн я не написал бы и строчки. Вспомнив об этом, я почувствовал острый привкус раскаяния.) Но всем этим я займусь потом.
За спиной у меня что-то заскрипело. Обернувшись, я подождал, пока глаза не привыкнут у сумраку нижней палубы. Потом я увидел кабестан. Сверху слышался топот ног и громкие голоса матросов. Кабестан снова заскрипел и пришел в движение.
– Поднимайте! – крикнули сверху. – Вы что, оглохли? Поднимайте!
Даже отвратительный скрип кабестана не помешал мне почувствовать себя маленьким любопытным мальчишкой.
Я огляделся. По обе стороны тянулись лафеты корабельных пушек. Их стволы тускло поблескивали. На другом конце палубы я заметил веревочную лестницу и квадрат дневного света. Я добрался до нее и поднялся на ют.
Вскоре я понял, каким образом у матросов развивается умение ходить по качающимся палубам. Мало того что их одежда отличалась от сухопутной: здесь носили короткие куртки, клетчатые рубашки и длинные парусиновые штаны. Отличалась и сама манера ходьбы. Казалось, тела матросов движутся вместе с кораблем, и это происходит инстинктивно. В течение первых двух дней я только и делал, что цеплялся за опорные столбы и прочие предметы, когда корабль кренило или качало. Я неоднократно распластывался на палубе, что каждый раз вызывало всплеск матросского смеха. Но вскоре я научился двигаться в такт кораблю. Я также свыкся со зловонием нижних палуб, с постоянным скрипом переборок и снастей. Как и с сознанием того, насколько тонка деревянная проконопаченная и просмоленная скорлупа, отделяющая тебя от безбрежной водной стихии.
Большинство матросов ходили в шарфах, небрежно обмотанных вокруг шеи, или носили шейные платки. Почти у всех были татуировки, борода и тяжелые золотые серьги в ушах. Кожа каждого из моих сослуживцев имела коричневый оттенок. Некоторые матросы по возрасту годились мне в отцы. Их обветренные, морщинистые лица напоминали растопленный свечной воск. У них был характерный настороженный взгляд из-под полуприкрытых век. Я оказался чуть ли не самым молодым на корабле. Основная часть матросов была лет на десять старше меня.
Как я потом узнал, «Император» собрал под своими парусами выходцев из всех уголков Англии, Шотландии и Уэльса, включая Лондон и западные графства. Примерно треть команды состояла из чернокожих. Среди них хватало беглых рабов, рассчитывавших, что на море они обретут свободу и что капитан и команда станут относиться к ним как к равным. В действительности отношение капитана и команды зачастую почти не отличалось от отношения их бывших хозяев. И здесь их считали сбродом. Были на корабле и уроженцы американских колоний – в основном парни из тамошних городов: Бостона, Чарлстона, Ньюпорта, Нью-Йорка и Сейлема. Большинство матросов постоянно ходили вооруженными до зубов саблями, кинжалами и кремневыми пистолетами. Пистолетов за поясом у них было несколько, на случай если один даст осечку. А такое случалось сплошь и рядом.